Володя Злобин - Финики
На меня без преувеличенной вежливости напала огромная, как индюк, женщина. Её лицо было в красных чирьях и они, лопаясь и снова надуваясь, заменяли ей рот. Она спросила:
- Кто ты?
Всё остановилось, замерло, ожидая моего ответа. Мой страх испытывал кульминацию оргазма. Я ответил:
- Я - русский националист.
Пьяницы подняли морды из луж. Наркоманы, вылезшие из героинового сна и вынув из вены позабытые там бояны, подвинулись в мою сторону. Рядом со мной восстал тот странный человек, похожий на волка и читавший про педофилов. Из окон бетонных гробов высунулись фигуры офисных работников с мониторами вместо головы. Какая-то молодая женщина, вместо лица у которой слюнявилась тупая пизда, упала на колени и воздела руки к небу:
- ДЕДЫ ВОЕВАЛИ!!!
Пронзительный вой осиным жалом проткнул мои уши. Все, начиная от жирных и уродливых гермафродитов-прохожих, до молочно-склизких шлюх, попадали на колени или начали кататься по земле. Они рвали на себе волосы, истязали себя, точно одержимые демонами и вопили, вопили все, как на один лад:
- Деды воевали!!!
Стая гопников, до этого убивающая какого-то очкарика, рвала на себе олимпийки, а малолетки, за банку Ягуара отдававшиеся торговцам с рынка, вопили, плача и царапая себе лицо:
- Деды, деды!
Я проснулся ровно за миг до того, как толпа попыталась меня разорвать.
***Моя жизнь перешла в новое агрегатное состояние. Теперь я был студентом, и образцово съедал на большой перемене булочку, запивая её бутылочкой сока. Родители купили мне отдельную однокомнатную квартиру, где я одиноко коротал вечера. Первый курс не сразу притупил мещанский дух исторического факультета, где историю по старинке беспощадно четвертовали уродливой марксистской методологией. Дряхлые старцы и прожжённые толерантностью тётки теперь учили меня жить.
К людям я питал всё большее отвращение. Чтобы увидеть стадо тупых дебилов, нужно поглядеть хотя бы комментарии к новостям на сайте "NewsLand". После этого понимаешь, что люди заслуживают того, что происходит. Да и вообще, в моем городе было проще найти парикмахерскую для животных, чем нормального человека. Преподаватели в институте ничуть не отличались от серой массы быдла, и хвастались своей житейской мудростью, не совершив в своей жизни ничего, кроме археологической практики.
- Послушайте меня, молодые люди, - говорили они, - я пожил на свете и знаю...
Раньше авторитет старости был ценен. В мире, где ты мог умереть от холеры, испив воды из колодца, быть разодранным волками в лесу или сгноен в бесконечных войнах, те, кто доживал до старости, пользовались безоговорочным уважением. Они выжили в этом мире - значит, имели право тебя учить.
А теперь?
Дожить до старости в современном обществе может каждый болван, который сорок лет отработал на одном и том же предприятии. Он не видел в жизни ничего, кроме кружки пива и селёдки под шубой на Новый Год. Я ненавидел пиво и сраную селёдку, которая с детства вызывала у меня тошноту. Да я один в свои одинокие восемнадцать лет сделал больше интересного, чем они!
Вони от пафосных словечек хватит, чтобы полмира зажало нос, но пока никто даже не морщится. Моё же обостренное чувство справедливости вступало в конфликт с моими физическими возможностями, и здесь я смыкался со своими новыми бесцветными товарищами.
Илья ушел в языческий скит. Говорят, он сильно повредился головой, и сейчас пишет новые славяно-арийские веды, которые ему диктуют самые правильные голоса.
Фитиль надел пиджак, стал помощником какого-то картавого депутата, и с головой ушел в подобие политики, мы с ним практически не виделись. Шут, Слава, Алиса и я по-прежнему в команде, но между нами пролегла какая-то тень отчужденности, будто каждый из нас знал о предательстве друг друга, но делал вид, что не в курсе этого. Слава отрастил короткую ворсистую бороду, роднившую его с кавказским моджахедом. Шут оккупировал интернет.
С Алисой я почти не разговаривал, и наши диалоги сводились к сухому официальному коммюнике. Нельзя сказать, что я стал идейным национал-социализмом, нет. Скорее я укрепился в беспощадном нонконформизме к обществу. Кто знает, куда бы меня это привело, но в нашей среде появился и новый человек. Он давно работал в подполье - помогал маме ставить в подпол банки с огурцами. Он был как глоток свежего воздуха в затхлой комнате. Мы переживали кризис, не знали куда идти, не понимали, на что стоит ориентироваться, ведь всё, чему мы привыкли доверять, в одночасье разрушилось.
Его звали Коля Добров, и он был писателем. Он сильнейшим образом повлиял на нас.
***Коля Добров учился в том же институте и предпочитал общество книг обществу живых людей. Он выглядел сладко и грустно, как упавший на асфальт леденец. Немножко сумрачный, как серенькое облачко, накрывшее солнце. Коротконогий и слегка припухший телом. Ростом он обладал небольшим, но не был коротышкой. Вообще, в его облике укоренилась сплошная серость и усреднённость, какая-то геометрическая теорема, которая бы привела в экстаз все разведки мира. Жил Коля Добров исключительно в интернете. Тот уже завоевал европейскую Россию быстрее, чем Верхмат в сорок первом, и принёс несоизмеримо больше разрушений, чем та война.
Признаться, никто из нас не был интеллектуалом. Единственное, что нас связывало с интеллигенцией, так это то, что однажды Слава ограбил какого-то профессора непонятной бурятской внешности. Поэтому мысли и слова Коли вливались в наши души, как бальзам. Он был настоян на ненависти и красноречии, поэтому мы постоянно испытывали лютую жажду. Мы до умопомрачения хотели пить, и каждый день в живом журнале Доброва появлялись мёртвые тексты. Они были замешены на нацизме, крови и высоких материях, которые выражались в заслюнявленном попсовыми читателями Ницше. По словам Доброва мы являлись сверхлюдьми лишь на основании того факта, что решили поставить себя над бескостной и серой массой, коей является большинство людей.
- Наш выбор - sXe. Наши знамена - черная свастика в белом круге. Наши слова - это пистолетные выстрелы. Мы не имеем души, потому что заложили её революции. Право голоса имеет лишь тот, кто вооружён. Нас не интересуют мелочные заботы обывателей, мы мыслим категорией восстания. Мы провели черту, за которой оказался весь этот разложившийся мир, и пусть нам придётся поменять сердца на рваные раны, мы ни за что не повернем назад.
Приписывая к статье восхищённый комментарий, я старался не замечать бутылки пива, к которой прикладывался вечерком. Вспоминая свой недавний сон и сети паука-обывателя, в которых я оказался выпотрошен, мне с каждым алкогольным выдохом, с каждым втянутым глотком заката, хотелось, чтобы во мне взошло новое, чёрное солнце.
***И оно не замедлило родиться.
Нельзя недооценивать силу идеализма: когда у человека теряется настоящая, подлинная цель существования, он начинает испытывать дискомфорт и старается, обманывая сам себя, насытиться суррогатом. Теперь, от идеи возрождения русской нации мы питались поставленным из интернета сухим концентратом. Масса окружающих нас людей является не больше чем шлакоблоками, из которых мы заложим фундамент нового порядка. Люди - это расходный материал революции.
Коля Добров говорил, что рабы, которые не желают избавиться от своих цепей, недостойны жизни. Мы считали рабами почти всё население России. И это легко подтверждалось пьяным угаром, в котором допившаяся до желтухи страна, закидывала глотку с торчащим кадыком в красные небеса, и иступлено выла, царапая татуированную зоновскую грудь твёрдыми патриотическими ногтями.
Да! Теперь мы ненавидели их всех! Эту зажравшуюся блевотную, свиную массу с пустыми глазами и полными желудками. Это не люди, это шлак, мусор, помойка, гнилая яма, карлики, поскребухи, гермафродиты, отбросы, холопы, вонючки, прыщи. Теперь слово патриот в нашем лексиконе приобрело ругательный смысл. Люди, в чьих венах вместо крови течёт алкоголь, не имеют право на жизнь. Наша радикальная компания разрослась, как чирей на заднице чиновника. Множество людей, серых и похожих на зомби, но считающих себя вершителями нового порядка, сбивались в кучки и шли акционировать.
- Эй, - кричал им Шут, - помните, что Колян Добрович пригласил всех к нему на дачу! Там будет литературный вечер в лучших рузке традициях. Пока не холодно надо собраться.
Я как-то и не заметил, слоняясь по улицам, причёсанным ранней, ещё бесснежной зимой, что слово "рузкий" слишком быстро вытеснило "русский". Как известно, русских в стране живёт около одного процента. В этом лингвистическом уравнении виноваты все, кроме нас. Особенно вон тот патлатый металлист, шедший впереди. Длинные волосы и хэви-металл признак деградации. Я никогда не говорил друзьям, что мне больше по душе группа Черный Обелиск, чем Коловрат. Скажут, что я не моден. Мы окружаем металлиста, и как эволюционировавшие гопники учиняем допрос:
