Генерал конфедерации из Биг Сур - Бротиган Ричард
Покончив с завтраком, он сказал:
— Мне пора уезжать. Сегодня среда, верно?
— Верно, — сказала Элизабет.
— Мне нужно встретиться в Комптоне с клиентом, — сказал он. — Надеюсь успеть. Приятно было провести с вами время, друзья. Непременно приезжайте ко мне в Сан-Хосе.
— Хорошо, — ответил Ли Меллон.
Мистер Джонсон Уэйд выглядел вполне здравомыслящим человеком, не считая, разумеется, того, что вся его одежда и он сам были вываляны в грязи Биг Сура.
— Да, у меня назначена встреча, и я должен ехать прямо сейчас.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Элайн.
— Да, моя юная леди. — сказал он. — Машина у дороги под деревьями, если не ошибаюсь.
— Деньги у вас? — спросила Элайн мистера Джонсона Уэйда, бросая испытывающий взгляд на Ли Меллона, нотариуса его мыслей и дел.
— Портфель со мной, — сказал мистер Джонсон Уэйд, и отвернул край этого жуткого оленьего коврика, похожего на парик Франкенштейна. — Вот, — сказал он, — я забрал его, когда проснулся.
— Понятно, — сказал я.
Ли Меллон смотрел в пруд. Без лягушек и аллигаторов он казался другим. Я собрался было спросить, куда подевались аллигаторы, но потом решил подождать, пока мистер Джонсон Уэйд уедет на свою страховую встречу в Комптоне.
Он раскидал наваленные на машину деревья, и мы стали прощаться.
— Приезжайте ко мне в Сан-Хосе, — прокричал он через окно, выезжая на дорогу.
— Приедем, — сказал Ли Меллон.
Bon voyage, Рой. Счастливого пути. Прощай, Рой Эрл, береги себя, но мне было совсем не весело. Еще несколько пустых комнат. Лифт забит чемоданами.
Нисходим, увенчанные лаврами, и стяги впереди!
Мы пошли к будке. Выглянуло солнце, и пока мы двигались вниз к громадному свету океана, мягкий розовый запах, словно стая невидимых птиц, поднимался из полыни и кружил в воздухе.
— Что ж, мы позаботились о Рое Эрле, — сказал Ли Меллон. — Будете в Сан-Хосе, заходите к нему в гости, только возьмите лишнюю пару штиблет и держите наготове машину, чтобы в случае чего побыстрее удрать. Будет весело.
— Рекомендую хорошее вино. Кстати о хорошем вине: давайте спустимся к волнам и покурим. Волны хорошо идут под траву.
— Мне нравится, когда они бьются, словно яйца о дно Великой Сковородки Северной Америки. А вам? Как вы относитесь к поэзии?
— На хуй поэзию. Где аллигаторы?
— А я бы покурила, — сказала Элайн.
— В Херствилле, — сказал Ли Меллон.
— В Херсвилле[41]?
— Да нет, в Херствиле, Сан-Симеон.
— О Боже, что они там делают?
— Мы выпустили их в пруд. Знаешь, там где набережная Кэйна. Они сделали свое дело, — сказал Ли Меллон. — Лягушек больше нет. И никогда не будет.
— Лягушки, наверное, предали себя заботам какого-нибудь заведения, типа Норфолка. У них психо-бля-аллигаторный шок. Тяжелое лекарство.
— Мы решили, что аллигаторы должны провести остаток дней в тихом обеспеченном болоте. Под сенью греческих храмов — спокойная жизнь. Не как у государственных пенсионеров.
— Ладно, — сказал я. — Это резонно.
Я очень устал. Мое сознание хотело отдохнуть от моих же чувств. И все то время, что Ли Меллон возился с травой, это желание становилось сильнее и сильнее.
Элизабет была такой, как всегда. Она раздобыла где-то алый пояс, и Ли Меллон повязал его ей вокруг талии. По узкой каменистой тропке мы спускались к Тихому океану. Пояс был похож на флаг Конфедерации.
Мы двигались за ней, словно рыбы в неводе. Появились три кита, и выпустили над собой высокие чистые фонтаны. Я перевел взгляд с пояса Элизабет на китов. Я думал, что увижу над фонтанами флаги Конфедерации.
К гранатовому финалу и 300000 финалов в секунду
Тихий океан плыл тем же курсом — к берегу, к нам и к скручивающему косяк Ли Меллону. Он протянул косяк Элайн. Та затянулась и передала мне. Я отдал его Элизабет, которая сейчас походила на забытый в Новейшее Время греческий танец.
Мы выкурили пять или шесть косяков, и океан изменился: он стал медленным и светлым.
Я смотрел на Элизабет. Она сидела на белом камне, и ветер трепал край ее красного флага. Подперев руками голову, она, не отрываясь, смотрела на океан. Ли Меллон лежал на спине, вытянувшись на жестком песке.
Элайн смотрела на волны — они разбивались, словно кубики льда о зубы монаха, или что-то в этом роде. Кто знает? Я не знаю.
Я смотрел на них и видел, как высоко они сейчас для присутствия на земле и для моих отношений с этим присутствием. Я чувствовал себя странно и неловко.
Событий последней недели стало слишком для меня много. Слишком много жизни пронеслось сквозь меня, я не смог собрать ее вместе. Я смотрел на Элизабет.
Она была прекрасна, над океаном летали чайки, привязанные к воде струнами арфы: Бах и Моцарт разбивались о морскую пену. Мы были здесь. Четверо, сраженные марихуаной.
Элизабет была прекрасна, ветер трепал ее волосы и подол белого платья, знамя Конфедерации размахивало красными волосами. Элайн сидела одна.
Потом она подошла ко мне и сказала:
— Пойдем погуляем.
— Пошли, — сказал я. Неужели это мой голос? Да, мой. Мы шли вниз, может быть, пятьдесят лет, и вдруг Элайн обвила меня руками, стала целовать в губы и положила руку мне между ног.
Ничего девчоночьего не было в ее жесте. Она это понимала. Господи, как у нее это получается.
— Я хочу, — сказала она, словно ребенок.
Ее губы прижимались к моим. Но я чувствовал себя очень странно. Слишком длинная и трудная неделя. Все плыло у меня в голове.
— Я тебя раздену, — сказала Элайн.
Я сел на землю, вокруг был жесткий песок, мелкая белая галька и много мух в воздухе. Мухи садились на меня, Элайн стащила с моих ног ботинки, потом штаны и только тогда заметила, что у меня нет эрекции.
— Мы что-нибудь сделаем, — сказала она. — Сейчас. — Она стянула с меня трусы. Наверное, я надел их, когда проснулся, но я этого не помнил. Конечно, это было совсем неважно, но я удивился. Таким вещам обычно не удивляются.
— Сними рубашку, — сказала она. — А теперь посмотри на себя. Ты совсем голый. — Она искренне радовалась, но казалась мне неприятно чужой, словно превратилась в совсем другого человека.
Я подумал о том, что сейчас делает Элизабет, и все поплыло в моей голове. Я хлопнул по ноге, на которой сидела муха. Мухи вылетали из кучи водорослей, которые вынесло на берег штормом. Неужели это было всего два дня назад? Пожалуй, да.
— А я еще одета, — сказала Элайн и скинула кеды. Эротичной она была штучкой. А я мог только смотреть, как смотрят на китайский бильярд.
Она стянула джемпер, океан стал трепать его ветром, а прибой вздымался за спиной Элайн, как белый мраморный собор над бокалом рейнского вина.
Она разыгрывала свое раздевание с неимоверным драматизмом. Я подумал о 'Гамлете', каком-то диком 'Гамлете', в котором Офелия могла бы раздеваться так, как это делала сейчас Элайн.
Груди напряглись от холода. Соски стали твердыми, как несуществующие камни. Вся ее кожа отзывалась на холод очень кинематографично.
На ней были джинсы. Странно, что целый день я этого не замечал. Она снимала их очень медленно, они стекали с бедер, словно она была статуей, плывущей на плоту по реке.
Зачем люди это делают? У меня не было эрекции.
Я не чувствовал желания. Я посмотрел себе между ног и увидел там белые камешки, чуть крупнее, песка. Пока я их разглядывал, на плечо села муха. Я дернулся и прогнал ее.
Элайн остановила джинсы точно на середине лобка. Это показалось мне странным. Я не знал, что думать.
У меня не было эрекции. Может, появится потом. Может, она что нибудь сделает. Чувство было тяжелым.
Конечно, она мне поможет. Это же такая ерунда.
Она вышла из джинсов и повернулась ко мне, словно в танце. Она опустилась передо мной на колени. Я смотрел на белые камешки под моим пенисом, и тень от ее головы закрыла сначала их край, потом все целиком.
