Дж. Т. Лерой - Сара

Внутри меня вскрикнули тысячи голосов, и я потерял способность видеть. Передо мной был только деревянный электрический стул с проводами, пустой, ожидающий, с блестящим тускло-серебристым рубильником. И смеющиеся лица вокруг, поддразнивающие меня, издевательские, и Рогатый с окровавленными вилами. Я вжался лбом в приборную панель. Мама говорила, что еще маленьким ребенком я мог колотиться головой день и ночь напролет. Поэтому меня заряжали в специальный аппарат, чтобы я щелкал лбом орехи. Я доводил ее до исступления, рассказывала она. Это Сатана боролся за мою душу. Я бился головой так, что ей приходилось закрывать шкаф.

— А ну-ка прекрати! — сильная рука схватила меня, вжимая в сиденье. Огромная волосатая ручища шерифа, просунулась в окно, сжимая мое плечо. Мать стояла рядом.

— Вот видите — я совершенно не могу с ней совладать, она не хочет ходить в школу, — говорила она. — Ей уже пора быть в четвертом классе. Без проблем у нас не получается.

— Давно вы в городе? — спросил он суровым голосом.

— Месяц.

— Ну, что ж, у нас есть классы для трудных подростков. Вы живете с Келвином Рейсом?

— Да, сэр, — заискивающе отвечала она.

— Значит, говорите, домашнее обучение? Посмотрим, что я смогу сделать для вас.

— Буду очень признательна, сэр.

Могучая рука отпустила меня. Он побрел прочь. Сев в машину, она достала зажигалку.

— Я уговорила его не забирать тебя. Я буду сражаться с Сатаной за твою душу, чтобы сделать тебя хорошим, понятно?

Я усердно закивал. Мы оба уставились на пустынную грязную дорогу, окаймленную деревцами, за ветровым стеклом.

— Тебя следовало бы наказать.

Я снова кивнул, соглашаясь, цвета усмирились. Буйство красок улеглось, мое зрение прояснилось.

— Или смотри — мы можем просто перейти дорогу, до участка рукой подать — сдадим тебя…

Я ожесточенно потряс головой, отказываясь от такого предложения.

— Ну, что ж, тогда… вытаскивай свой причиндал. — Голос ее был спокоен.

В желудке екнуло, и я чуть было не опростался, с усилием подавив позыв, рвота не улеглась в желудке, а стала допекать его нестерпимым огнем.

— Вынимай, что там у тебя в штанах!

Зажигалка щелкнула. Трясущимися руками я стал расстегивать молнию.

— Руки убрал.

Я икнул от страха.

— Хочешь туда? — грозно спросила она, указывая на домик шерифа.

Я затряс головой и спрятал руки под бедра, как уже делал множество раз. Как только ее руки забрались мне в штаны, я с ужасом уставился на бродячего пса, вынюхивающего у обочины в поисках еды. Ее красные ногти хищно блеснули над моей выставленной наружу плотью.

Склонившись, она шепнула мне на ухо:

— Думаешь, Келвин позволит тебе остаться, если узнает, что у тебя есть такая маленькая дрянь? — Руки ее пришли в движение. — М-м, а?

От нее пахло чем-то неуловимо похожим на детскую пудру. Я затряс головой.

— Думаешь, если ты станешь рассказывать всем, что ты мой незаконнорожденный сын — от этого станет лучше?

Я снова неуверенно покачал головой.

Похоже, истощавшему скелетоподобному существу удалось отыскать себе пропитание. Ее пальцы сноровисто работали, довершая гиблое дело. Ощущая свою погибающую плоть, я пытался мысленно представить себе электрический стул и геенну огненную одновременно.

Я всхлипнул.

— Ты что, в самом деле, воображаешь, что мясник так и отдал бы нам обрезки, если бы знал, что ты не маленькая хорошенькая девочка? Девочка, а носишь корень зла.

Огонь сжигал меня заживо, камни сыпались на мою плоть, и все смеялись. Только ее пальцы двигались вкрадчиво и успокаивающе.

— А теперь посмотрим, какой ты плохой и злой на самом деле. — Ласки прекратились. — Ты не выдержал испытания, — сурово произнесла она.

Я взглянул и увидел, как все преобразилось, — зло выпирало из меня огнедышаще красной плотью, восстав и посылая меня прямиком в ад.

— Итак, ты хочешь стать другим, а таким ты себе не нравишься.

Слезы градом покатились по лицу, когда я замотал головой.

— Жалость к себе — еще одно подтверждение непокаянного греха.

Зловеще щелкнула зажигалка. Ее пальцы с красными ногтями блеснули в полумраке.

— Ну? — Она выжидательно посмотрела на меня.

— Я хочу быть хорошим, — прошептал я, чувствуя, как весь мир обрушивается на меня.

Я видел красные сияющие кольца, исчезающие там, где ее пальцы лежали на моем теле. Скользкими от пота ледяными руками я вцепился в бедра. Моя плоть исчезла в пламени зажигалки. Я не двигался, не кричал, не плакал. Я усвоил жестокий урок, что все в жизни повторяется, пока не поймешь, что есть неизбежное, и Сатану можно, пускай на время, изгнать. Стараясь не смотреть вниз, я уставился на пса, грызущего свою лапу.

Я прислушался к шипению горячего железа, на которое была плотно намотана прядь моих длинных, по плечи, волос.

— У меня тоже были русые волосы. — говорила она. — Это потом они потемнели. Твои, кстати, тоже потемнеют.

Она щелкнула электрощипцами, выпуская завитой локон, затем выбрала новую прядь. Я вздрагивал от каждого ее прикосновения.

— Потом поймешь, какую я оказала тебе услугу. — Щипцы закусили прядь, и Сара стала наматывать ее на железный стержень. — А ты хорошенькая. — Она просияла, склонилась надо мной, такая близкая, и наши отражения в зеркале сблизились.

— Мы же прекрасные девушки, а?

Горячие щипцы нависли у меня над самым ухом, но я как язык проглотил, не отваживаясь сказать ни слова. Я только бледно улыбнулся в зеркало — нам, двум красивым девушкам, не обращая внимание на запах горящей плоти.

Обычно, оставаясь один, когда мне нельзя было показываться на улицу, я торчал в тесном трейлере, включая радио и телевизор на полную громкость. Сам располагался между двумя этими приборами, слушая, как голоса и музыка перекрикивают друг друга. Таким образом, между ними устраивалось соревнование — кому удастся привлечь мое внимание, и судьей в этом споре был я.

Если Джексон или мама заявлялись пораньше и заставали меня за этим занятием, они выходили из себя.

— Как можно слушать все сразу? — недоумевал Джексон, на самом деле вовсе не добиваясь моего ответа. — Включай что-нибудь одно: радио или телевизор. Иначе скоро спятишь.

Сегодня, впрочем, я не нуждался в звуковой атаке. Я стоял на кресле, разглядывая симпатичную мордашку, которая по сути была уже не моим, а маминым лицом. Сперва я смотрел в зеркало, затаив дыхание, словно на отражение в воде, которое можно спугнуть и рассеять одним неосторожным движением. Потом, постепенно осмелев, я начинал морщить лицо и строить гримасы, которые также подсмотрел у нее: так она отвечала на приглашения парней из машин. Я упражнялся в этом занятии не менее часа, достигая мгновенности и совершенства, с какими ковбой первым извлекает пистолет из кобуры и стреляет раньше, чем соперник успеет прикоснуться к оружию. Затем я тренировался посылать воздушные поцелуи: голова чуть откидывается, едва заметное движение губ: поцелуй и подмигивание, слитые воедино: движение, ресниц перетекающее в поцелуй, — и то же самое в обратном порядке. На это уходило целое утро. Потом я забирался за стенку на ее часть спальни и открывал шкаф. Я осторожно сдвигал в сторону стопку клубничных освежителей воздуха для автомобиля и надевал шелковую сорочку, недавно заказанную Джексоном в магазине интимных принадлежностей. Она свисала до самых щиколоток, так что мне приходилось подтыкать ее, чтобы выставить напоказ ноги. Затем наставал черед трусиков, которые он ей подарил, тоже шелковых, белых, с оборочками сзади. Сунув обе ноги в одно отверстие, я замотал болтающийся остаток и побежал к большому, в полный рост, зеркалу на двери в ванную комнату.

— Ты прекрасна, куколка! — захихикал я и завернул ночную сорочку. — Спасибо, дорогая. — Я повертел задницей перед зеркалом, подмигнул и отпустил идеальный — пламенный и страстный — поцелуй. — Ах, папочкина крошка. Девочка, ты такая сексуальная. — Я задрал кружевную полу ночнушки. — Черт! Опять ты вылез? Хочешь все испортить? — Я сунул руку между ног, устранив выпирающие архитектурные излишества. — Убирайся, — закричал я на него. Не опуская задранной сорочки, провел ладонью по гладкому, плоскому лобку. — А как поживает горшочек с медом моей куколки? — Я подмигнул в зеркало. — Ему так нужна твоя любовь, Джексон. — Виляя бедрами, я направился к зеркалу, и все снова выскочило. — Проклятье, черт вас дери! — с досады я ударил туда кулаком. — Ой-ей-ей! — Он ответил дикой болью. — Проваливай же! Убирайся!

Я зажмурился изо всех сил, чтобы слезы не испортили макияж. И тут мне пришло в голову простое и мудрое решение. Я бросился в кухню, под раковину, и стал вышвыривать оттуда пластиковые флаконы и бутыли с универсальными моющими средствами, пока не нашел требуемое.