Андрей Рубанов - Великая Мечта
Возле плеча лежащего посверкивал в луче солнца небольшой фрагмент золотой цепочки. Украшение увиделось, словно дохлая, разлагающаяся змея.
Я не развернул лицо вверх, не стал искать признаки жизни и никак не удостоверился в факте физической кончины. Я понял сразу. Каждый кубический миллиметр воздуха здесь пах смертью, совсем недавней. Свежая смерть, казалось, стекала прямо со стен. Она заполняла собою все.
Присел и дотянулся до почти безволосой голени кончиками пальцев – но ничего не почувствовал. Слишком грубы подушечки, сбитые в спортзалах, ободранные во время многочисленных ремонтов автомобиля. Положил ладонь. Ощутил прохладу. Как будто коснулся ствола дерева, растущего в густом лесу, где даже в солнечный летний день всегда немного зябко.
Юра был мертв. Сейчас он остывал.
Безобразен мертвец, и вид его ужасен взору живых.
Думаю, психика человека снабжена особым защитным механизмом, позволяющим сравнительно безболезненно переносить такое зрелище. Даже на прибранного покойника в аккуратном гробу с бахромой смотреть куда как непросто. Чего же говорить о еще вчера невредимом, а сегодня насильственно умерщвленном человеке, лежащем сейчас среди собственных вещей и предметов, хранящих следы его прикосновений, несущих на себе его энергетику? Но я не задрожал от ужаса, не бросился прочь. Холод сгустился в груди, вдруг я почувствовал запредельную трезвость и воспринял увиденное только интеллектом – как еще один имеющий место быть элемент мирового порядка.
Возможно также, что мои реакции нетипичны, слишком рассудочны. Таково свойство моей психики. Моя жена неоднократно упрекала меня в черствости. Другой бы, вероятно, упал на колени, вонзая пальцы в волосы, заплакал бы и завыл, проклял всех и вся. Я не заплакал, не проклял. Осторожно переступил тело, чтобы пройти в глубь комнаты. Потом дошло – зачем? куда? – шагнул обратно.
Юра, несколько часов назад смеющийся, покашливающий, похохатывающий, сопящий и хохмящий, вкусно раскуривающий сигарету, что-то рассказывающий – теперь лежал передо мной, забрызганный собственной кровью.
Равнодушно я посмотрел на его магнитофон. На его книги. На его чисто вымытую пепельницу. На цветной журнал с какими-то глупейшими полуголыми блядчонками, он его купил не далее как прошлым вечером, в моем присутствии, бегло перелистал, выругался и попытался подарить мне, а я брезгливо отверг, женатый...
Журнал лежал неправильно, в центре комнаты. Его взяли, понял я, из любопытства. Поглядели, потом швырнули на пол и ушли. Вы же не станете, убив человека, думать о порядке в его доме?
С той стороны зашторенного окна гудел ветер. Пространство, безучастное ко всему, продолжало обеспечивать людей воздухом и небом. Предполагалось, что об остальном люди позаботятся сами.
Немного поколебавшись, я все же вновь перешагнул через тело и прошел в комнату. Дверцы мебельных емкостей, шкафов и тумб все были распахнуты. Но содержимое – стопки белья и одежды, какие-то мелочи, вроде батареек от фонарика и старых фотографий, – оказалось нетронутым. В лучшем случае, там вяло поковырялись. Из любопытства. Но разгрома не учинили.
Я вернулся – пришлось в третий раз перешагнуть – и осмотрел кухню и ванную комнату. Полку над умывальником целиком занимали банки и тюбики с косметикой, и я вспомнил о Юриной подружке. Где она? Очевидно, что ночь она провела не здесь. Иначе, может быть, я нашел бы сейчас не одно, а два тела. Либо, наоборот: именно обладательница пудовых сисек и навела убийц. Юра не делал секрета из того, что имеет деньги. Наоборот, бравировал этим, небрежно демонстрировал увесистую пачку даже малознакомым людям. Света наверняка все знала. Дверь не взломана – стало быть, душегубы имели ключи. Кто им дал эти ключи? А может быть, их кто-то впустил?
Однако мне быстро стало ясно, что работали не воры и не налетчики. Эти бы внимательно обнюхали все популярные места: меж книжных страниц, в холодильнике. В унитазном бачке. На антресолях и под раковиной. Обстоятельно отработали бы все тайники, используемые обывателями для хранения наличных. Нет – здесь орудовали убийцы, и пришли они, чтобы лишить жизни, а не ограбить. Больше того – и инсценировать грабеж не удосужились. Не взяли даже золотую цепь. Шкафы осмотрели – на всякий случай. Умертвили, а напоследок обшмонали комнату в поисках чего-либо необычного. Оружия? Крупных сумм?
Уйти, сейчас же... Кто, за что убил – не важно... Бежать, и немедленно... Зайдет случайный человек, сосед – а я расхаживаю здесь над трупом... Где выход? Ага, вот... Опять перешагивать... Прочь отсюда... На воздух, к живым... На этой земляничной поляне мне больше нечего делать...
Возле двери я помешкал. Стало ясно, что в эту квартиру я никогда не вернусь. Того, кто здесь жил, нет. Друга нет. Все надежды и планы рухнули.
Здесь я осознал, что нервы вот-вот сдадут, торопливо шагнул за порог – и меня накрыло. Ударило в виски, застучало. Затряслись руки.
Зачем ты позволил им себя убить? Разве не ты мечтал въехать в Париж автостопом? Или сыграть в волейбол на Копакабане? Или выкурить сигару на Варадеро? Разве не ты убедил меня в том, что мечты – сбываются?
Вышел в общий, на четыре квартиры, коридор, панически осмотрелся – никого; за дальней дверью кто-то с кем-то вяло переругивался; мирно пахло едой.
Кое-как совладав с собой, аккуратно потянул на себя дверную ручку. Масляно, гулко щелкнули замки. Очевидно, убийцы побоялись именно этого низкого, вибрирующего лязга – придали двери вид закрытой и тихо удалились. Я же, оглушенный и дезориентированный, с мерцающими звездами в глазах, и не подумал уйти бесшумно. Точнее, вообще ни о чем не подумал. Мысли все куда-то сгинули. В голове глухо булькало, как в кастрюле с супом. Неверными ногами потопал прочь, слегка пошатываясь и больно ударившись коленом в какие-то ящики и коробки – в общих коридорах всегда складирован разнообразный безмазовый скарб, отслужившие свое детские коляски и саночки, стеклянные банки, перевязанные бечевками связки книг.
За три или четыре шага до лифта страх стал конкретным. Показалось, что убийцы еще здесь, рядом. Вот-вот выскочат, чтобы убрать нежелательного свидетеля. Я не собирался выступать в роли мальчика с голубыми глазенками. Поспешно нажал кнопку – в шахте загудело и заскрипело, но теперь я испугался уже лифта и рванулся к лестнице: полумрак, тишина, в воздухе тончайшая цементная взвесь. Постоял несколько секунд, прислушиваясь. Зашагал вниз. Кое-как преодолел шестнадцать маршей, толкнул дверь подъезда и задохнулся от кошмарного несоответствия двух картинок – там, наверху, в полутемной комнате лежал мертвый человек, а здесь светило солнце, благодатный ветер осторожно шевелил зеленые листья, дворник деловито громыхал мусорными контейнерами, некая дорогостоящая собачка, пристегнутая кожаным ремнем к заспанной владелице, деловито мочилась на забор, две обязательные в каждом дворе ветхие старухи в ватных камилавках тихо жаловались друг другу на жизнь, а в песочнице играли маленькие дети.
– Ты убит! – крикнул один другому и взмахнул пластмассовым автоматом.
– Нет, ты! Я тебя быстрее убил!
– Нет, я быстрее!
Вдруг они все посмотрели на меня – и вооруженные дошколята, и их мамы, и пыхтящий папиросой дворник. Протянули в мою сторону пальцы, закричали:
– Он, он убил! Вяжите, держите, ловите!!! Зажмурившись и стиснув зубы, я прогнал дурной морок. Не вовремя шутит со мной шутки мое подсознание. Где машина? Ага, вот и машина. Не бросить ли ее прямо здесь? Ведь это – не моя машина. Это – его машина. Бог знает, что он натворил, чтобы ее купить. Может быть, из-за проклятой машины его и порешили? Машину надо оставить, и забыть про нее, и про Юру забыть, и про все, что с ним связано. Ты надеялся, что твой друг научит тебя, как решать проблемы? Этого не будет. Юры больше нет. Проблемы разгребай сам, и решения принимай – сам, и надейся – только на себя.
Признайся, идиот, что в глубине души ты ожидал чего-то подобного.
Машину я не оставил. Она была часть меня, без нее жизнь теряла последние остатки смысла. Завелся, куда-то поехал. Осознал – домой. Через пять минут пути обнаружил, что качусь по летней городской жаре с наглухо задраенными окнами. По лицу текло соленое. Провел ладонью, думал, слезы, но нет – всего лишь пот. Истерично завращал ручками, открыл левое окно, и правое тоже – чтобы продуло. Тут же закашлялся от удушливой бензиновой гари. Действительно прослезился. Может, и не от бензиновой гари. А может, и не прослезился. Контроль над физиологией то исчезал, то мгновенно полностью восстанавливался. Я давил педали автоматически. Дороги перед собой не видел. Или видел – но не асфальтовую, а ту, другую, мою собственную. Куда теперь она сворачивала? Где азимут? Вектор? Куда? Каким способом?
Нет, рано так думать. Чтобы понять, каковы должны быть мои действия, надо уяснить, что произошло. Кто убил, зачем, почему, с какой целью? Что за люди работали против Юры Кладова? Не ударят ли они по мне? За три недели друг Юра перезнакомил меня со всей своей креатурой. Десятки людей видели нас вместе. В моем присутствии обсуждались две банковские аферы, ограбление офиса торговцев шоколадными батончиками, взятие на гоп-стоп валютного менялы, поджог продуктового магазина и не менее десятка квартирных краж. Я, правда, рта нигде не раскрывал, компанейского парнишку не исполнял и визитные карточки направо и налево не раздаривал – как за отсутствием желания раздавать, так и за отсутствием самих карточек. Меня знали как Андрея, немногословного Юриного приятеля в дешевых джинсиках. Вряд ли они ударят по мне. Все равно – вдруг ударят? Дверь моей квартиры выбивается ударом ноги. Сам я за себя постою, но ведь я не один, со мной – жена, мне придется биться за двоих. В доме из оружия – только кухонные ножи. Самые скверные боевые снаряды из всех, мне известных. Гнутся и в руке не держатся. Вдобавок – слишком легкие. Не помчаться ли срочно в магазин, с целью приобретения какого-нибудь легкого и острого топорика, удобного в ладони – чтобы было, чем отмахаться? Войдут втроем, вчетвером, в начале ночи, в десять, когда половина соседей жрет водку и бурно выясняет отношения. Войдут, прожмут меня, шестидесятикилограммового, в комнату, собьют с ног, выкрутят ручку громкости телевизора до отказа – и вперед. Убивать.
