Позвоночник - Мара Винтер

прописал. Смеёшься, а права я. Вдобавок ты хочешь (или хотел, что сейчас, не знаю)… как там, ну? «Очиститься изнутри, чтобы каждую новую любить, как первую и единственную»? Правильно? Поклоняться ей, на руках её носить, к ногам её, одной такой, стелиться, вплоть до верности, кто бы мог подумать! Пока ни надоест, конечно. Потом другая, с ней та же история. Пока ни надоест ей. В любом случае, замкнутый круг. Зачем его в жизни? Мешает просто по кайфу ебаться и в ус не дуть. Давай-ка замкнём на той, кого нет! «Однолюб, но многоёб».3 Как первую и единственную, надо же. По-моему, дурь дурацкая. Любить можно разных людей. В одно и то же время. Не выбирая из них одного. Если центр личности человека – в самом себе, ему не нужен кто-то, чтобы вокруг него вращаться. Друзья мы? Нет, уже нет, ты не захочешь и не сможешь со мной дружить. Кто ты мне? Идеал. Что такое "идеал"? Зеркало. Зеркало вечности, времени, самой меня тут и там. С идеалами не дружат. На идеалы смотрят. Идеалы возвышают, мы их, они нас. Идеалы – то, что мы в них вкладываем и сами в них создаём. Я преклоняюсь балету, Тимур. Я отрезана от него. Ничего не говори. Пожалуйста, не говори. Т-ш-ш-ш. – Тише и тише, до шёпота, в хрип. – Ты для меня – балет. Ты – танец во плоти. Я скоро ходить не смогу, не то, что танцевать. Когда мы с ним шли рука об руку, нога об ногу (с ним, то есть с тобой), дружба могла быть. Другое тоже могло быть. Я упала незадолго до предполагаемого выхода на новый уровень. Нам не по пути. Ты – все те, кто вселяется в тебя на время танца, кого ты вселяешь в себя, веселясь, играючи. Где за всеми ними Тимур Арбиев? Есть он там, мальчик, что был для меня большим, чем брат: товарищем и партнёром, кому на руки не боишься падать? Есть ли, нет ли, сейчас безразлично. Я его помню, но… с тех пор, как мы в последний раз виделись, восемь лет назад, многое изменилось. Не внешне. Там, где не видно. Мой брат ждёт смерти. Моя мать ждёт смерти. Моя бабушка, железная женщина, и та ждёт смерти. Я тоже, как нога сдаст, буду её ждать. Дети не ждут смерти. Для детей её не существует. Ни в тебе, ни во мне детей, тех детей, которых мы друг в друге помним, не осталось. Хотя, насчёт тебя могу ошибаться. Ты не ждёшь смерти. Ты ждёшь любви. Что то, что это… они – одно и то же. Тупик. – Скрипнула зубами. Продолжила, собравшись. – И да, память – не причина меня преследовать. Извини, – отвернулась от вращения бликов в бирюзе. Солнце, выглянув на миг, скрылось обратно за облака. – Извини, у меня полно дел. Нужно идти.

Развернулась было, и, было, ушла. Уйти не вышло. Не потому, что он поймал её за руку, хотя он поймал. Она просто не смогла наступить и удержаться на ноге. Так и застыла, с подошвой еле на асфальте, бледная, чудом сдержавшая гримасу.

– Всё сказала? Теперь меня послушай. Ты не во всём права… Юна? Юна!

(цветные кадры):

Боль перестала иметь значение. Смех прекратился резко. Она не смогла произнести не слова, застыв, уставившись на него стеклянными глазами. Тимур звал её по имени. Юна не откликалась.

– Всё давно быльём поросло, друг мой, – белыми губами отчеканила, наконец. – Не обращай внимания. Не вздумай обращать внимание, я сказала, – угрожающе, повысив голос до нормального. – Нечего нам обсуждать. Тех нас нет.

– Мы едем в травмпункт, – заметил он, мягко сжав ей запястье. – Это не обсуждается. – В ответ на звук, вырвавшийся у неё, приблизился, положил руки на плечи. – Хорошо, подумай сама. Сейчас ты не можешь опереться на ногу. Если этот… если Этот растравил то же самое место, связки, ты не сможешь ходить. Если не лечить, может начаться некроз, и ходить ты не сможешь совсем. Вместо того, чтобы изображать трагическую героиню, давай ты просто закроешь глаза и сделать вид, что спишь. Я сам тебя, куда надо, доставлю. Задолбала.

Она взяла себя в руки.

Промолчать ему о нём оказалось труднее, чем воображать, во всех подробностях, как выкричит своё молчание. Прямо ему в лицо.

Она взяла себя в руки ненадолго. В глазах потемнело.

Организм, измотанный бессонницей и стрессом, впервые с детства, отключился. Казалось, она буквально восприняла предложение поспать. Подхватив и ощутив тяжесть тела, обмякшего на вытянутых руках, Арбиев понял: так никакой актрисе сыграть не дано.

Он взял её на руки.

Во что превратилась первая танцовщица класса, думать не хотелось. «Рита, – про себя обратился Тимур, шеей отражая её дыхание, – Рита, тебе не нужно умирать, чтобы освободиться. Тебе нужно выйти из круга в тебе самой. Я придумаю, как вывести тебя оттуда. Обязательно придумаю».

Он взял её на руки ненадолго. Машина ждала их прямо за кованой аркой.

***

(несколько дней назад)

(квартира в псевдоколониальном стиле, один – среди стен и вещей в них, голос):

– Знаешь, я признавался в любви многим. Мужчинам и женщинам, детям во взрослых телах и взрослым в детских. В переводе на понятный уму язык это звучало так: люблю тебя сейчас. Не вчера, не завтра, не десять минут назад, не через час. Сказанное актуально в момент говорения. А ты – ты единственная, кому я мог сказать: люблю тебя всегда. Могу сказать, ничего ведь не изменилось. И ты же – единственная, кто, посчитав мои слова пьяным бредом (изо всех, заметь, одна), в них, в мои слова, не поверила. Помнишь бар? Помнишь градус? Помнишь искры? Я помню. Потому, наверное, и единственная, что не восприняла всерьёз. С тобой – не временно́е, не вре́менное. С тобой… ушло в другое измерение. Либо тут, либо там. Говорю, а ты меня не слышишь. Говорю, а ты – далеко. Так и надо, так правильно. Кем бы я иначе восхищался? Кто бы олицетворял для меня человека, со всем его содержимым (цветами и сорняками, колючками и дерьмом для удобрения почвы) принятого за данность, как должное, целиком? Мог быть кто угодно, оказалась ты. Вначале мы цапались. Потом начали находить компромисс. Выяснили, насколько похожи, и насколько отличаемся. Разными путями мы с тобой идём к одному назначению. Всё, что мы хотели сделать с миром, сделать совместно, осталось в несбыточном. Могли,