Стюарт Хоум - Красный Лондон
Глава восьмая
МОНИКА СУИНБОРН ПОЛАГАЛА, что ей повезло, что не удалось достать выпуск журнала «Пёзды» до ежемесячного собрания ассоциации «Женщины Против Насилия и Порнографии». Сестрам не понравился бы блеск в ее глазах во время просмотра этого вопиющего нарушения всех приличий. Журнал давал ниспосланную небом возможность очистить улицы от людской накипи, продающей собственную задницу по высоким ставкам. Моника ненавидела проституток, поскольку в большинстве своем это девушки из рабочего класса, возомнившие о себе невесть что. Суинборн закончила школу для богатеньких в Сассексе и, как девушка правильная, смотрела свысока на тех, кому не столь подфартило с образованием.
Моника полагала, что она родилась, чтобы править простолюдинами, которыми являются низшие классы. Адольф Гитлер отдал бы ей последние портянки в обмен на ее умение манипулировать людьми и ситуациями. ЖПНП — самое подходящее для нее место. В названии руководимой ею организации ставились рядом сексуальное насилие, которое, по идее, возмущает всех, и газетенки, на которые с удовольствием онанируют миллионы простых людей, кому не засрали мозги ханжеским элитным образованием.
В процессе кампании за равноправие ассоциация ЖПНП заимела странных союзников. Одним из них стало Общество Мониторинга Нравственности. Джон Рейвен Наттал, возглавлявший самопровозглашенный комитет пронырливых моралистов, впоследствии сблизился с Моникой, насколько это возможно между двумя социопатами. Наттал приносил пользу своими стойкими пристрастиями к воинствующему национализму. То есть приглашал компанию злобных фашистов, если сестрам требовалась дополнительная мускульная сила для уничтожения оппонентов. Суинборн нетерпеливо взглянула на часы. Она просила ДР зайти к ней, а он опаздывал на пять минут. Протикало еще три минуты. Дворецкий впустил Наттала в кабинет Моники.
— Добрый день, — прошипел ДР. В его устах приветствие прозвучало скорбной вестью.
— Присядь и выпей, — прогавкала Суинборн. Дружескому общению она предпочитала отдачу приказаний, и слова напоминали скорее угрозу, чем приглашение.
— «100 волынщиков», неразбавленный, — выплюнул фразу Наттал.
Дворецкий поставил стакан и бутылку на столик рядом со стулом ДР. Наттал налил себе приличную порцию и выпил ее одним глотком. Слуга принес для госпожи «СТ».
— Ты единственный, кого я знаю, кто пьет подобное говно, — издевательски заметила Моника, — так что можешь повторить, не стесняйся. Я заказала бутылку, когда пригласила тебя на наш тет-а-тет. Перед твоим следующим визитом я приготовлю новую.
— Что не так в «100 волынщиках»? — отбрыкнулся ДР. — Мне продают его со скидкой в баре, поскольку я покупаю много бутылок.
— Мне следовало догадаться, — заржала Суинборн, — что даже твои алкогольные предпочтения подвержены влиянию порочных и примитивных экономических интересов.
— Не туда заехала, — огрызнулся Наттал, — мои интересы совпадают с интересами белой расы!
— Ну, хватит, — сдалась Моника, — давай не будем ссориться. Я хочу попросить тебя оказать мне любезность. Но для начала — немного эротики.
— Можешь не объяснять, я и так все понял, — хихикнул ДР, — ты устраиваешь очередную акцию типа «Долой непристойность» и хочешь попросить моих друзей из Лиги Молодых Арийцев обеспечить силовую поддержку.
— Правильно, — подтвердила Суинборн.
— С делами, значит, разобрались, — изрек Наттал, — теперь секс.
— Семнадцатого числа, — втолковывала Моника ДР по дороге в спальню, — ребята собираются на Руперт-стрит в семь тридцать.
— Семнадцатого, в семь тридцать, — повторил ДР, снимая сапог.
Суинборн и Наттал всегда скрепляли сексом политические пакты. Случка была достаточно механичной. Моника сосала ДР хуй, пока он не вставал. Несколько раз она умоляла его лечь на нее, но Наттал упорно отказывался выполнять отвратительный, по его мнению, акт. Вялотекущая природа их сексуальных взаимоотношений устраивала обоих социопатов. Она укрепляла их взаимоотчужденность, позволяя наслаждаться в должной степени враждебной связью.
Не успев раздеться, Наттал достал из шкафа книгу Э. Дугласа Фосетта «Анархист Хартманн». Всякий раз, пока Суинборн глотала его хуй, он прочитывал пассаж из произведения. Если он увлекался повествованием, он мог кончить в рот Монике даже не вставшим членом. Тогда эта сука впадала в печаль, что весьма радовало Наттала. ДР дошел до эпизода, когда рассказчик поднимается на борт самолета анархистов «Атилла», парящем над Вестминстером. Суинборн начала обсасывать член, а ДР отыскал страницу, где он остановился в прошлый раз:
«Огромная толпа собралась на какую-то крупномасштабную рабочую демонстрацию, яблоку негде упасть; окна и крыши ожили. Машины всех видов, какие есть на свете, подъезжали рядами, вызывая на себя гнев взбудораженной толпы».
Моника понимала психологию момента. Надо поторапливаться. Либо через несколько минут она вызовет у ДР эрекцию, либо он углубится в текст, и с оскорбительным пренебрежением его вялый отросток спустит залп чистой генетики в ее злоебучую пасть. Суинборн мечтала о любовном мускуле, проскальзывающем в ее сочную пизду, жаждала видеть, как Наттал корчится в экстазе, выстреливая молочного цвета жидкостью. День клонился к закату, когда она заметила, как чуть вздрогнула броня правого идеолога от всплеска наслаждения. Всё, что Моника услышала за это время, были лишь дурацкие смешки социопата, пока он бегал глазами по страницам тухлого романа о грядущей войне:
«Пространство между нами сотрясали крики «Ура!», где-то далеко на набережной гулко громыхали аплодисменты.
Какой-то человек отошел от своей пушки и произнес, указывая на толпу на Вестминстер-Бридж:
— Этот мост десять лет назад взорвали Хартманн и Шварц. И похоже, что этот сброд доволен, не так ли?
Я отвернулся от отвращения. Что за насмешка! Чернь думала, что приветствует человека, совершившего нечто, доселе невиданное, она чествовала бессердечного разрушителя! Грозный капитан, идущие на смерть приветствуют тебя. Но время пришло — башня с часами была всего в двадцати ярдах от нас».
ДР редко позволял себе роскошь чтения художественной литературы. Это было индульгенцией. Его фотографическая память позволяла ему отложить книгу на пару месяцев, а потом вернуться к ней, помня каждое прочитанное слово. Ему очень нравился роман Фосетта, а по ходу приближения кульминации сюжета, он все с большей легкостью кончал в рот Моники из неэрегированного члена.
«Вдруг зловеще взвыла сирена. Это был сигнал. Четыре огнемета одновременно изрыгнули пламя. Треск еще не утих, когда кровавый флаг взметнулся на хвостовой части. Толпа радостно завопила, как ей и положено, маневр выглядел романтично. На широком трепещущем полотнище флага горели три страшных слова — они проясняли причину этого кошмара —
АНАРХИСТ ХАРТМАНН ВЕРНУЛСЯ».
Наттал почти забыл о сосущей у него Суинборн. Его поразила мысль, что вдруг проза Фосетта повлияла на идеи сумасшедшего кельта Кевина Лльюэллина Каллана. ДР никогда в глаза не видел трактата «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе», зато читал все ужасные истории о том, что книга запутывает яснейшие умы. Творение ЭДФ оказывала такой же эффект на Наттала. Продвигаясь по книге, ДР поймал себя на том, что ему доставляют радость зловещие описания разрушенного Лондона:
«Не забыть тот ужас. Восторженные крики мгновенно стихли и на смену им пришли рев и проклятия разъяренной толпы. Даже зрители на крышах показывали «Атилле» кулак.
— Эй, вы, сброд! — заорал кто-то из команды. — Не надорвитесь!
Лишь слова слетели с губ, как «Атилла» рванул вперед. Да так резко, что мне пришлось схватиться за поручень, чтоб устоять на ногах. Цель маневра была ясна. Поскольку нас узнали, необходимо набрать высоту и приступить к активным действиям. После нескольких великолепных поворотов «Атилла» взлетел над часовой башней и стал кружить над ней».
Моника поняла, что проигрывает сражение. Наттал кончит ей в рот, а хуй у него так и не встанет. Любовный мускул ДР отличался подозрительной чистотой. Суинборн догадывалась правильно: перед уходом из дома он дрочил. Скрытный ублюдок отмыл все части тела, уничтожив следы своих шалостей. Наттал забыл о Монике. Его воображение было занято превратностями грядущей войны:
«Снова сирена. Снова четыре огнемета изрыгнули пламя и на этот раз не бесцельно. И к неутихающему реву прибавился чудовищной мощи грохот, от которого мутнело сознание. Удары гремели один за другим. В ушах болезненно звенело. А потом — словно земля раскололась. Я осмотрелся и в страхе отшатнулся. О, ужас — огромная башня обрушилась на толпу, в лепешку раздавила легион потенциальных негодяев, превратила в руины многие стоявшие напротив здания. За каждый кусочек пространства шло ожесточенное сражение, орды визжащих перепуганных безумцев падали, сталкивались друг с другом и затаптывали других несчастных. Кучи корчащихся тел множились, и все страшнее становилось смятение. Башни и стены Здания Парламента рушились от метко пущенных снарядов».
