Генри Миллер - Книга о друзьях

Я уже говорил, что именно с помощью Макса я следил за жизнью Коры. Его жена дружила с кем-то, кто близко общался с предметом моего обожания. Так я, к своему огорчению, узнал, что Кора собирается стать школьной учительницей. Из того же источника я получил сведения, будто она похудела, очень бледна и серьезна, что тоже относилось к числу плохих новостей. Короче говоря, я во всем полагался на Макса и лишь изредка позволял себе поинтересоваться, не спрашивает ли Кора обо мне. Разумеется, не спрашивала.

Однако из другого источника я узнал, что она все же изредка интересовалась, как у меня дела. По случайному совпадению, ее двоюродный брат, человек состоятельный, был одним из клиентов моего отца. Он знал о моих чувствах к Коре и сам рассказывал мне кое-что, приходя в ателье к отцу. Обычно он поддразнивал меня за мою пассивность и предупреждал, что, если я не приму меры, она влюбится в кого-нибудь другого. (Странно, но это меня мало заботило. Я почему-то считал, что Кора будет вечно ждать меня.) И все же мы никогда не созванивались и обменивались едва ли тре-мя-четырьмя письмами в год. Ее письма не содержали ничего необыкновенного, но один ее почерк возбуждал меня больше, чем любые слова. Мы просто не были созданы друг для друга в этой жизни. Может быть, в другой, прошлой или будущей, но не в этой… Представить ее себе в постели с другим мужчиной — например, с мужем, — я не мог. Мне почему-то казалось, что она не из тех, кто за штамп в паспорте позволяет иметь себя каждую ночь. И все же…

Рано или поздно это должно было случиться. Воздушные замки моих иллюзий пали за один вечер, надежды умерли, все чувства смешались. Это вышло случайно — на ферме в Нью-Джерси. Мы лежали ночью, свернувшись калачиками под одеялами, и рассказывали друг другу всякие истории, и вдруг совершенно неожиданно я спросил у Макса, что слышно о Коре, — я не получал о ней известий вот уже год.

— Думаю, с ней все нормально, — сказал Макс.

— Думаешь? — переспросил я. — А точнее? Твоя жена больше не видится с их общей подругой?

— Да нет, Миртл до сих пор с ней встречается, но с тех пор, как Кора вышла замуж…

Я резко сел в кровати.

— Замуж? — взревел я. — Когда? Ты ничего такого не говорил!

— Я говорил, да ты, наверное, пропустил мимо ушей.

— Когда?

— Около года назад. Ты тогда ушел из дома к этой вдове…

Я покачал головой, все еще не веря. Кора замужем… Невероятно!

— Кто ее муж? — спросил я.

— Нормальный парень, — отозвался Макс. — Химик или физик, кажется.

— И сколько они до этого встречались?

— Ну, год, наверное… Понимаешь, когда Кора узнала о твоей вдове, это все и решило.

— А как она узнала?

— Меня спросила. Слухи ползли. И помнишь, она наткнулась на вас на пляже. Для нее это был нехилый удар. Ну а когда она узнала, что вы живете вместе… нетрудно догадаться, что было дальше.

Я его почти не слушал. Я был страшно зол на него за то, что он не сказал мне раньше, и еще больше за то, что он так спокойно говорил об этом теперь.

— Да ты знаешь, что с тобой стоило бы сделать? — завопил я. — Да отодрать тебя до смерти!

Теперь уже он резко сел в постели. Мори призывал нас говорить тише, чтоб не разбудить стариков.

— Слушай, приятель, — начал Макс. — С тех пор как ты связался с этой вдовой, ты стал словно чумной. Нервный, раздражительный, сам на себя не похож. Мы тебя все предупреждали — брось ты ее, но ты не послушал. Ты что, не видишь…

Он умолк.

— Не вижу чего?

— Как это нелепо — ты под ручку с этой старухой, которая тебе в матери годится?

— Нет, не вижу, — сказал я. — Она вовсе не старуха, ей всего тридцать семь или восемь.

— Все дело в разнице в возрасте. Это противоестественно.

— Но я…

Я осекся. Я чуть было не сказал: «Я люблю ее». Я действительно по-своему любил ее, хотя и убеждал себя, что сошелся с ней из жалости. Но неужели мужчина станет раз за разом трахать женщину — в постели, на стуле, под столом — только из жалости? И все равно я каждый день думал, как бы мне от нее отделаться. Вдова знала, что я люблю Кору, хотя мы редко это обсуждали. Теперь же вдруг обнаружилось, что дом Коры и ее мужа находится совсем недалеко от нашего, да что там, фактически напротив. Обе семьи жили на верхних этажах, и в подзорную трубу я мог видеть из моего окна ее окно, вернее, окно ее спальни — комнаты, о существовании которой я предпочел бы не знать. И так продолжалось год за годом, а я все равно никак не мог з это поверить. И я ненавидел, презирал Макса за то, что он мне сказал. Лучше бы он соврал. Я так и не простил его и никогда не прощу.

Не знаю, откуда приехали его родители — из графства Гэлуэй или графства Корк, но они были такими же ирландцами, как поросенок Пэдди[11]. Старый Консидайн работал на стройке (подносил кирпичи) и хоть чем-то напоминал ирландца. Мать же смахивала на уроженку Новой Шотландии[12]. Папаша Консидайн отличался вспыльчивым нравом; когда на него накатывало, он мог аж приплясывать от злости. Если я считал свою семейную жизнь несладкой, то уж об Алеке и говорить нечего. Отец, жуткий невежда (не слышал даже о Роберте Вернее), постоянно унижал сына. Плюс ко всему, как и все узколобые католики, он руководствовался по жизни исключительно своими предрассудками, которые им вбивают в церквях с малолетства.

Сколько себя помню, мы жили по соседству, но учились в разных местах. Алека отправили в бизнес-школу, где преподавали стенографию и секретарские навыки. Потом он поступил в колледж, чтобы выучиться на судебного стенографиста. Я познакомился с ним через Макса Уинтропа, который тоже жил в нашем районе. Тот факт, что родители Алека приехали из Ирландии, значил для нас приблизительно то же, как если бы они прибыли с другой планеты. Отсюда в семье Консидайнов возникло постоянное непонимание между старшим поколением, воспитанным в Европе, и младшим поколением, выросшим в Америке. Как и другой мой приятель — Джимми Паста, — Алек был одержим своими амбициями, хотя еще не определился окончательно, кем хочет стать. Для начала он решил получить достойное образование.

Как только дело доходило до занятий интеллектуальных, у нас с Алеком устанавливалось полное взаимопонимание. В отличие от Макса Уинтропа, человека с банальным мышлением и таким же поведением, Алек Консидайн был бунтарем и радикалом с самого рождения. Мы с ним вечно спорили до хрипоты, обсуждая в основном книги и мировые события, и нередко прерывали дискуссию только в четыре или пять утра.

Если нам случалось увидеть хороший спектакль — по Шоу, Голсуорси или О’Нилу, — мы могли обсасывать его неделями. Разумеется, мы оба читали великих европейских драматургов вроде Ибсена, Эрнста Толлера, Стриндберга, немецких экспрессионистов. Мы глотали книги одну задругой и свысока поглядывали на остальных невежественных членов нашего клуба.

Как и Макс Уинтроп, Алек был просто помешан на сексе. Не важно, как она выглядит и насколько тебе нравится, важно другое — можно ли ее натянуть? Только это имеет значение. Как следствие Алек частенько подхватывал триппер, но его это не отягощало, он лечился от него, как от простуды.

Больше всего он любил подцепить хорошую шлюху, отодрать ее где-нибудь по соседству и уйти, не заплатив.

Разумеется, он обожал ходить на танцы. Но не туда, где люди учатся танцевать, а в настоящие притоны, куда мужчины и женщины приходят, чтобы найти себе партнера на ночь. Алек пил по-черному, но это в нем, видимо, играли ирландские гены. Забавно, но я очень сошелся с его предками. Они считали меня настоящим джентльменом — им нравилось, как вежливо я к ним обращаюсь и вообще мои манеры. Почему их Алек не мог вести себя так же? В их глазах он был просто бездельником, который никогда ничего не добьется. (Надо сказать, что мои родители думали ровно то же самое обо мне.)

И все-таки Алек обвел всех вокруг пальца. Он успешно окончил школу, а потом и колледж со степенью магистра и задался вопросом — что теперь? Как будем зарабатывать на жизнь? К сожалению, проделанный путь ничуть не улучшил Алека — такие люди неисправимы. Выбор в пользу карьеры архитектора он сделал совершенно случайно: кто-то одолжил ему книжку о знаменитом Салливане из Чикаго, предшественнике Франка Ллойда Райта. Это решило судьбу моего друга: впоследствии он оставит Нью-Йорку несколько зданий, по которым город сможет надолго запомнить имя своего славного сына. Но, как ни странно, и это у него вышло случайно.

Впрочем, я забегаю вперед.

Алека всегда бесило, что я вечно на мели. Куда бы мы ни ходили вместе, платил, ворча и ругаясь сквозь зубы, вечно он. Мне приходилось постоянно выслушивать лекции о том, как вредно не иметь амбиций. До чего я однажды дойду? Он знал, конечно, что я пишу или по крайней мере пытаюсь, но это не производило на него ни малейшего впечатления.