Грегори Галлоуэй - Простой, как снег

Мы прошли вверх по Брук-роуд и зашли в лес. Наверху крутой возвышенности нам пришлось остановиться и перевести дыхание. Рядом никого не было, даже машин на дороге. Пару горок расчищали в прошлом, хотели тянуть электропровода или еще что-то делать, но так и не сделали. Эти горки хорошо подходили для катания на санках. Они были не такими хорошими, как горка неподалеку от моего дома, но тоже вполне ничего. На Эштоне всегда собиралось много народу, а сюда никто не приходил. Мой брат был единственным, больше я никого не знаю. Именно сюда он приводил меня кататься на санках, когда я был маленьким.

Перед нами вниз тянулась белая дорожка, усыпанная снегом, по бокам ее росли густые деревья. Нужно было держаться строго по центру дорожки и не влететь в лес.

Анна огляделась и спросила:

— Я не закончу, как Этан Фром?

Я не представлял, кого и что она имеет в виду. Это была одна из ссылок, которую я не понял.

— Забудь, — сказала она.

— Я недостаточно умен для тебя, — заметил я.

— Ты мне прекрасно подходишь, — сказала она.

— Я — дурак. Я простой, как снег.

Это была шутка. Это была ирония. Я хотел сострить, но Анна уже принялась за одно из своих объяснений и исследований, игнорируя то, что я имел в виду.

— Снег совсем не прост, — заявила она. — Он только так выглядит. На самом деле он очень сложный, — она посмотрела на меня и рассмеялась. — Ничего не могу с собой поделать, — улыбнулась Анна, подошла ко мне и поцеловала холодными губами. Поцелуй подействовал на меня, как удар электрического тока. — Иногда я говорю глупости, — признала она.

— Я никогда не слышал, чтобы ты сказала глупость.

— Я — дегенератка, — сказала она. — Мне следует держать рот на замке. Больше походить на тебя.

— А мне следовало бы больше походить на тебя.

Она хотела проехать сама. Я смотрел, как она медленно катится с горки, а затем быстро набирает скорость. Вначале все шло хорошо. Она держалась середины склона и ехала по проложенной нами вдвоем тропинке, но затем, как раз перед впадинкой, где крутизна начинает уменьшаться, Анна отклонилась в сторону к лесу и исчезла у меня из вида. Может, она во что-то врезалась, подскочила на кочке, внезапно склонилась не в ту сторону и потеряла контроль над санями, — но выглядело это так, словно она хотела углубиться в лес, под деревья. Я подождал несколько минут, но она не появлялась. Я подождал еще немного и начал думать, что Анна, наверное, врезалась в дерево. Я побежал вниз по склону, подворачивая ноги и падая в снег. Я следовал по проложенной санями колее и забежал в лес, ожидая самого худшего.

Я вспотел, весь вывалялся в снегу и тяжело дышал к тому времени, как добрался до деревьев. Я надышался холодного воздуха, и у меня изо рта валил пар. Анна лежала на земле, на спине, забросив руки в малиновых рукавах за голову и вытянув ноги. Я уставился на нее и рассмеялся.

— Я могла быть мертва, — заметила она. — Я могла бы врезаться в одно из этих деревьев. Что бы ты тогда сделал?

— Оставил бы тебя здесь, отправился домой и вел себя так, словно ничего не случилось.

— Ты бы так сделал?

— Наверное, я мог бы тебя вначале похоронить. Но никто бы тебя долго не нашел.

— Ты бы просто меня бросил?

Она приняла сидячее положение и подвинулась, чтобы освободить для меня место на тобоггане. У нее горели глаза, и я подумал, что она получает большое удовольствие.

— Люди могли бы подумать, что во всем виноват я.

— Но это и была бы твоя вина.

— Я не ехал на санях.

— Ты привел меня сюда, затем убил и оставил в лесу. Вот так бы это все и поняли. Подумай, как бы расстроились мои родители. Ты бы просто оставил меня здесь! Но ты получил бы по заслугам. И тебе лучше не хоронить меня в лесу. Я вернусь и стану тебя мучить.

— Просто возвращайся, — сказал я.

— Ты думаешь, что я бы смогла?

— Если кто-то и может, то это ты.

— Но если бы я не могла вернуться, если бы я могла только связаться с тобой через кого-то еще, например, через экстрасенса или медиума?

— Я бы тебя не узнал.

— Именно поэтому нам и нужен шифр или что-то, что будем знать только мы двое, что-то, что ты обязательно узнаешь, — заявила она.

— А почему ты думаешь, что умрешь первой?

— Это не ты чуть не врезался в дерево.

— Но какой у нас может быть шифр?

— Что-то простое, — сказала она. — Что-то простое, как снег. Эта фраза: что-то простое, как снег.

— Ты надо мной смеешься.

— Ее легко запомнить, — заметила Анна.

— Это нельзя назвать шифром.

— Это тайное послание. Это сигнал. Это означает, что послание исходит от одного из нас. А это шифр.

— Значит, мы будем начинать послание этой фразой?

— Так делали Гудини с женой.

— А какой у них был шифр?

— Там было имя, а затем слова, которые сами по себе не имели смысла, и только их количество соответствовало нужной букве алфавита. Так получалось передаваемое слово. Начиналось все с «Розабель», это значило, что послание исходит от одного из них, а потом шли отдельные, не связанные друг с другом слова.

— Его жену звали Розабель?

— Нет, это из песни.

— Почему бы нам тогда не воспользоваться этим именем?

— Потому что они им пользовались. Для нас оно ничего не значит. Кроме того, я не хочу пользоваться шифром Гудини. А если он сам до сих пор им пользуется?

— А что наш шифр означает для нас? Она ответила сразу же, без колебаний.

— Он означает, что мы знаем нечто, неизвестное никому другому. Он означает, что все остальные считают мир простым, — но это не так. Он, как снег. Большинство людей думают, что снег просто белый, но если на него посмотреть, на самом деле понаблюдать за ним, то ты увидишь различные оттенки — от серовато-белого до ярко-белого. Я читала книгу «Самое худшее путешествие в мире» о последней экспедиции Скотта к Южному полюсу. В ней о снеге говорится, как о кобальтово-голубом, розовом, розовато-лиловом и лиловом, причем с различной интенсивностью всех этих цветов. А потом еще есть структура. Иногда снег сухой и гранулированный, почти как сахар. В других случаях он мокрый и весь комками. И это только поверхностные впечатления. Если ты начнешь смотреть на каждую снежинку, все станет на самом деле сложным.

— Может, ты все усложняешь больше, чем есть на самом деле, — заметил я. — Может, уникальность снежинок — это миф. Все думают, что нет двух одинаковых снежинок, потому что на самом деле их никто не сравнивал, — я взял пригоршню снега и стряхнул излишки. — Может, я сейчас держу в правой руке точно такие же снежинки, как в эту самую минуту держит какой-то парень в Тибете или Швейцарии, или в Исландии, или в Айове. Но он думает, что его снежинки уникальны, а я думаю, что мои уникальны, потому что мы никак не можем внести их в каталог и сравнить. И это только снег, который сейчас лежит на земле, а еще был прошлогодний. Нужно сравнить миллиарды, многие миллиарды снежинок. Она рассмеялась. Она смеялась надо мной.

— Ты только что доказал мою мысль. Просто подумай, как сложно было бы занести в каталоги и классифицировать все отдельные снежинки, а затем попытаться их сравнить. Этого еще не сделали даже с отпечатками пальцев. А ведь эти снежники — лишь ничтожная часть снежинок одной зимы, не говоря уже про все зимы.

Пошел холодный дождь, капли начали падать на нас сквозь деревья, и мы направились к дому. Вместо того чтобы подниматься в гору, а потом идти вниз по дороге, мы решили срезать путь через лес. К тому времени, как мы добрались до Брук-роуд, деревья уже блестели от тонкого слоя льда. Я хотел, чтобы Анна какое-то время посидела у меня дома, но она переоделась и собралась уходить.

— Я срежу путь, как обычно делаешь ты, — сказала она.

— Будь осторожна, — предупредил я.

— Я тебе позвоню из дома.

Прошло полчаса, и она не позвонила. Я набрал ее домашний номер, и миссис Кайн сказала, что Анны еще нет.

— Когда она ушла?

— Недавно, — ответил я. — Не сомневаюсь, что она скоро появится.

Я набрал мобильный Анны.

— Беспокоишься? — спросила она.

— Ты где?

— У реки, наблюдаю за бурей, наблюдаю за льдом.

— Зачем?

— Приходи и сам выяснишь. Я никуда не собирался.

— Я с тобой до сих пор не могу разобраться, — сказал я.

— Это хорошо. Я не хотела бы, чтобы ты со всем разобрался. Подумай, как это было бы скучно. Самое интересное в жизни — это тайны, то, что находится в тени или под поверхностью. Самое худшее — это определенность и точность. Сомнение вызывает возбуждение.

Я слышал, как на заднем плане потрескивают покрытые льдом деревья, а также звук шин на скользком мосту.

— Возвращайся поскорее домой, ладно? — попросил я.

— Ладно.

Через час вырубился свет, и весь город погрузился во тьму. Я сидел у себя в комнате и слушал, как грузовики с грохотом катятся вверх и вниз с возвышенности. Я слышал звуки, создаваемые снегоуборочными машинами, которые также посыпали лед песком и солью. Я слышал, по крайней мере, два столкновения машин. Водители по глупости попытались съехать вниз с горки — и не справились с управлением. Отец развел огонь в обоих каминах, и дом наполнился запахами дерева и дыма. Он принес мне фонарик и свечу, но я предпочитал сидеть в темноте.