Книга Каина - Александр Трокки
Я часами ему втирал. Но, в конце концов, он опять принимался ныть, что собирается слезать. Потому что выбирать ему, по большому счету, было не из чего. С деньгами по нулям. Чтоб их добыть, ему надо спрыгивать, а черта с два он спрыгнет без денег. И всё равно, как я устал от его бесконечных телег про слезание.
— Я слезать буду.
— Мужик, ты никогда не слезешь. — иногда я даже этого не говорю.
— Ты, ублюдок, я серьёзно.
— Ну, допустим, ты слезешь.
— Ясен хрен. Думаешь, я и дальше так смогу?
— Раньше нормально мог.
— Это не одно и тоже. Тогда у меня всё было плохо. Найду, чем заняться, все на мази. Ты, Джо, мне поможешь. Нам бы только баблосов.
— Сколько ты должен за хату?
— Мало. Всего несколько месяцев.
— А конкретно сколько?
— Месяцев за восемь.
— Ты уже восемь месяцев балду пинаешь? За тобой долг на 320 долларов.
— Я с ним пересекусь, объясню, что всё выплачу. По двадцатке в неделю.
— А двадцатка в неделю откуда?
— Работу найду. С завтрашнего дня завязываю. Слезть дня за три — вполне. Я ж не сильно торчу. Колёс достану? Знаю одного чела, он знает, где их по дешёвке можно взять. С этой хуйней буду кончать; Даже не притронусь к этой дряни.
— Только не разговаривай как алкоголик.
Но это все равно, что требовать от больного детским параличом пробежать сотню ярдов. Без наркоты лицо Тома приобретает неестественное выражение, как будто вместе с действием последней вмазки с него исчезает всё изящество. Он перестаёт быть живым человеком. Для него естественное состояние сознания подобно медленно разрастающейся пустыне в центре его существа. Пустота душит его. Он пытается пить, интересоваться женским полом, вообще жизнью, но в выражении лица появляется что-то жульническое. Единственная тема, дающая ему жизненную силу, это горькое осознание того, что он всегда может снова начать бахаться. Я наблюдал за ним. В начале он более чем уверен в себе. Слишком много смеётся. Но вскоре он резко замолкает и тревожно топчется на грани беседы, словно в надежде, что пустота существования без наркотиков каким-то чудом сама собой заполнится. (Чем ты будешь заниматься весь день, когда не будешь сокращаться в поисках торча?) Он похож на изнывающего от скуки ребёнка, ждущего обещанного утешения, и потом скисающего окончательно. Затем, когда у него на лице начинает читаться презрение, мне становится ясно, он решил идти искать дозу.
— Ты срываешься, Том?
— Угу, ты со мной?
Мне доводилось с ним ходить.
— Слышь, Том, у меня ещё остались колеса.
— Я их больше не пью.
— Господи, уже? Ладно. У меня еще осталось по децлу, хочешь, можно сходить взять сиропа от кашля. Попьёшь.
— Это фигня.
— Так ты успокоишься.
Два часа ночи. Сидим у «Джима Мура», потягиваем кофеёк. Несколько измотанных мужиков. Пьяная баба пытается склеить кого-нибудь и увести к себе домой.
— Я собираюсь домой, Том.
— Куда?
— Бэнк-стрит. Пойду, попробую заснуть.
— Слушай, давай я с тобой. А то останусь тут, ещё встречу кого-нибудь и опять начнется.
— Я думал, для этого мы здесь и засели.
— Не, Джо, завтра всё будет путем. Всего-то дня на три.
— Ладно, тогда пошли.
Мы укладываемся на узкую кровать и выключаем свет. Некоторое время лежим в темноте без сна. Я говорю:
— Слушай, Том, у тебя все будет как надо.
— Думаю, я засну.
Я чувствую, что его рука обхватывает меня. Вдруг мне становится очень хорошо оттого, что он здесь.
Я часто думал, займёмся ли мы любовью. Иногда мне казалось, что это вот-вот произойдет. По-моему, нам обоим приходила эта мысль в те ночи, когда Том спал со мной в моей односпальной кровати на Бэнк-стрит, обняв меня своей длинной коричневой рукой. В наших отношениях не особо много было того, что обычно называют сексуальностью. Действие героина направлено на торможение физиологической реакции организма при мысли о сексе. Но в те ночи мы вообще не принимали героин. Выпивали, накуривались травой, закидывались колёсами, какие получалось достать. Были моменты, когда наша нагая плоть соприкасалась и мы были на грани того, чтобы перейти к действию. Если бы кто-нибудь из нас сделал первый шаг, другой бы последовал за ним.
Я вижу, как Том, входя, улыбается: его губы растягиваются и обнажаются длинные зубы. Он носит замшевую кепку, в стиле английского джентльмена, отлично на нём сидящий зелёный свитер, широкие прямые брюки и пару высоких разбитых ботинок, которые ему велики. Поверх он надевает коричневое кожаное пальто в стиле автомобилистов прежних времён. Когда его прёт, он стоит и ходит неровно, как обезьяна: сгибает колени, сгибает низ живота, сгибает поясницу, а длинные руки болтаются спереди. Иногда таскает с собой зонт.
Первым делом он скользит по мне взглядом, просвечивая насквозь своими красивыми темными глазами. И сразу:
— Сидеть, чувак! Сидеть, кому сказал! Вот, прости Господи, дурная псина!
Собачатину на негнущихся лапах тащат за ошейник по деревянному полу и силком выталкивают из верхней комнаты. Том захлопывает за
