Эдуард Лимонов - В плену у мертвецов
Преступник стоит очень близко к Герою, и в ряде случаев, во множестве случаев, если его побуждениями к насилию, к преступному поступку служит общественное благо или высокое чувство, он и является героем. Че Гевара пришёл с отрядом на землю Боливии и попытался начать там партизанскую войну. С точки зрения боливийского правительства Че Гевара являлся преступником. Но с точки зрения мировой интеллектуальной элиты своего времени (по состоянию на 1967 год) Че Гевара являлся героем. Ибо попытался навязать консервативно-латифундистской Боливии (марионетке США) передовой вариант общественного строя – кубинского типа социализм. Да ещё попытался сделать это столь романтическим путём. Правда, кубинский вариант социализма за прошедшие со времени смерти Че годы потускнел, однако образ Че Гевары («gerilliero heroico», как его называют в Латинской Америке) успел накрепко войти в Пантеон Человечества под архетипом «Революционер». Теперь этого преступника не выкорчевать из Героев.
Образ Преступника будоражит общество. Несмотря на все старания навязать обществу (начали, естественно, это делать в USA) образ героя-полицейского, из этого мало что вышло. Астрономическое количество человеко-часов угроблено на опыление мозгов американцев и европейцев, а теперь и русских, но народным массам интересен полицейский? только если он преступен. А симпатии народные прочно на стороне преступников: Аль Капоне, Бонни и Клайда, Япончика или Михася. Дело тут совсем простое, и обыватель не выбирает Аль Капоне после сравнения его с полицейским. Обыватель не сравнивает, не выбирает. Преступник стоит уже в глазах обывателя, в центре его Вселенной, один как Каин, именно потому, что он противоположен ему, обывателю. Потому что преступник – фигура мифическая – он нарушитель священных табу общества. А полицейский – тоже обыватель. Он ничего не нарушает. Полицейский покорен, а покорный не может вызвать внимания обывателя. Обывателю нужен его Антипод, нарушитель, преступатель. Поскольку сам обыватель не дерзок, не высокомерен, не жесток, как преступник.
А обыватель требует от преступника жестокости, дерзости и высокомерия. Иначе преступник не убедит его в подлинности. Преступник должен войти в его кошмарные сны достойным образом. Именно поэтому свидетели, особенно женщины, обыкновенно запоминают преступника и выше ростом и шире и свирепее, чем он на самом деле есть. Это их желание увеличивает массу преступника, делает его очи сверкающими как угли, рост – великаньим, добавляет ему плеч и бицепсов. Ибо обыватель заранее убеждён, что преступник – сверхчеловек. Сравнивая себя, законопослушных и смиренных, с пойманным и наказанным преступником, обыватели, да, тихо радуются своей законопослушности. Однако обыватель и завидует преступнику во многом. Жизнь преступника намного интереснее жизни обывателя, он работник свободной профессии, на службу не ходит, живёт как artist, много развлекается. А само преступление, совершаемое преступником, много времени не занимает.
Глядя на преступника и его судьбу (предварительное заключение, суд, жизнь на зоне), обыватель постоянно воздаёт хвалу своей покорной осторожности. Одновременно, он не совсем уверен, что все преступники попадаются, и он часто разрывается между позывом совершить преступление и боязнью наказания. Время от времени обыватель решается совершить преступление. И тогда становится преступником. Так что чёткой границы между преступниками и обывателями не существует. Каждый обыватель может пересечь границу. Правда и то, что однажды пересекши границу в преступлении, обыватель редко становится опять обывателем.
Обыватель заранее убеждён, что преступник – сверхчеловек. Это психологическая аура преступающего закон (закон общества, но и закон справедливости и милосердия, т.е. закон божий) пурпурной мантией волочится за ним. К тому же у преступника такая родословная! Он ведёт свой род от Каина, убившего брата. Родословная заранее делает преступника зловеще-привлекательным. Преступник – древний персонаж, вечный. Он сбит из библейской терракоты.
Жизнь – это конфликты, а преступник – источник конфликта. Миллион преступников ( а у нас в России их в СИЗО и в тюрьмах во всякое время содержится более миллиона) создают миллион конфликтов. В результате – общество движется. Есть работа судьям, прокурорам, адвокатам, тюремщикам, журналистам. Попадая в тюрьму, преступник ломает ткань общества, в которой он жил до этого, был её узелком – его семья, дети, жена, родители – страдают. Взамен выбывшего члена общества возникают другие узлы общественной ткани, дыры залатываются, места освобождаются. Миллион конфликтов движут общество.
Законопослушные граждане на самом деле куда меньше нужны обществу, чем преступник. Законопослушные не создают конфликтов, и потому вокруг них тишь да гладь, нет движения. Возникает соблазн связать способность к преступлению с талантом личности человека. Чем выше энергия человека, его быстрота, сообразительность, тем более он способен к преступлению. Законопослушный же скорее туп, он сонный, он не быстр и не сообразителен. Следовательский жаргон, что интересно, полон таких выражений, как «дерзкий», «высокомерный», – в применении к преступникам. Обыватели редко бывают дерзкими и высокомерными. А если они таковы, то по ним тюрьма уже плачет, и вскоре можно ожидать перехода такого обывателя в число преступников.
Я уже немало насмотрелся на преступников. Ну, у нас в Бастилии не развернёшься, – видишь только сокамерника. Но я не раз разделял с этими ребятами автозэки и пришёл к выводу, что отборная гвардия молодёжи заключена в российских тюрьмах. Самые красивые, самые дерзкие, самые мускулистые. Небыстрые и сонные встречаются редко. Конечно, условия их содержания не соответствуют ни Универсальной Декларации Прав Человека, ни даже минимальному уровню безопасности жизни. Их просто безжалостно уничтожают. Они живут в переполненных камерах без воздуха, где не горит спичка, мрут от невиданных болезней и от передозы наркотиков. Наркотики в тюрьме достать легче, чем на воле. Парни чешутся, они бледны, – но каждый – отборный экземпляр мужчины.
Как-то я пошутил, сказал сокамернику, что если всех узников Лефортово вывести на демонстрацию, то мы без труда возьмём Москву уже к вечеру. Просто попросим присоединиться к нам наших сторонников. Радуев созовёт своих чеченов, Анатолий Быков всех, кто работал с ним, кто ему сочувствует, просто спортсменов и тех, кто захочет связать свою судьбу с выдающимся предпринимателем, Антон Титов призовёт своего Гусинского и его деньги. Я призову Партию и сочувствующих лично мне. Среди узников нашей Бастилии, как я называю Лефортово, есть дипломаты, воры в законе, бизнесмены мирового класса, уголовные авторитеты, спецназовцы ВДВ, герои войн, знаменитые киллеры. По количеству талантов на квадратный метр Лефортово далеко превосходит Кремль, Белый Дом и ГосДуму на Охотном Ряду. Мы могли бы немедленно сформировать эффективное правительство. И все мы преступники.
Когда я был мальчиком, я разрывался между желанием стать испорченным поэтом, как Александр Блок, и знаменитым преступником. Сегодня, когда я не по своей воле попал в число самых знаменитых преступников страны, я бы обошёлся без этой чести, но поздно. Думаю, время, проведённое мной в русской Бастилии – в Лефортово, будет всегда приводить в восторг моих биографов. Я бы обошёлся без Лефортово в моей биографии. Но не могу пройти мимо факта, что я, заявленный тяжким преступником, пишу о феномене преступника.
Распространено мнение, что русские с сочувствием якобы относятся к преступникам. Пострадавший от закона, действительно, пользуется сочувствием нашего народа. Объясняется это скорее тем обстоятельством, что русские слишком хорошо знают, что закон в России часто синоним беззакония. Ни в одном языке мира не существует эквивалента слова «беспредел», у нас это слово широко распространено, и даже официальные лица бодро и с подъёмом употребляют словосочетание «правовой беспредел». Русские сочувствуют попавшему в лапы закона преступнику. Одновременно большая часть нашего общества выступает за смертную казнь. Часто это одни и те же люди, застигнутые опросом в разном настроении.
Вернёмся к утверждению, что преступник – не какой-то там периферийный персонаж, но важнейший и активнейший член общества. Выскажу дерзкую мысль: он самый важный член общества. Восстания преступников Разина и Пугачёва пошатнули самые основы Российской государственности. Да, Степан Разин и Емельян Пугачёв были преступниками, бросившими вызов Власти и Системе. Одновременно они являлись вождями не-победивших, мощнейших восстаний низших классов общества против династии Романовых, и, как таковые, являлись героями этих низших классов. И не были для них преступниками. Меня обвиняют ни более ни менее как в создании незаконного вооруженного формирования, с целью, чтобы оно действовало впоследствии на территории Казахстана и совершало террористические акты. В современном Уголовном Кодексе РФ нет статей, ближе стоящих к деяниям Разина и Пугачёва, чем статьи 208 и 205, по которым меня обвиняют. Сидя в тюрьме для государственных преступников по обвинению в создании Национал-Большевистской Армии, я чувствую себя близким к Разину и Пугачёву. Отец Разина, Тимофей, кстати, родился в верховьях Дона, там же где и мой отец, мой батя Вениамин Иванович родился в г. Боброве, Воронежской области. Преступные места эти славны ещё и тем, что в Боброве находилась одна из ставок преступника атамана Болотникова. Думаю, бледным товарищам из ФСБ стоит провести ряд зачисток в тех исторических местах. Там явно благоприятный климат для рождения преступников.
