Чарльз Буковски - Юг без признаков севера
– А твоя мать жрет маринованное кошачье дерьмо, – сказал Андервуд.
Он отлип от окна и пошел на Мэйсона. Мэйсон замахнулся первым. Андервуд отшатнулся и ударился о стол.
Левой Мэйсон захватил шею Андервуда, а кулаком правой лупил его по башке.
– У твоей сестры сиськи с жопы болтаются и в унитазе полощутся, когда она срет, – сообщил Мэйсон Андервуду. Андервуд отогнул одну руку назад и перекинул Мэйсона через голову. Мэйсон с грохотом шарахнулся о стену. Потом поднялся, подошел к столу, сел на вращающийся стул, взял из пепельницы сигару и затянулся. Дождь не переставал. Андервуд вернулся к окну и оперся на стекло.
– Когда человек работает пять вечеров в неделю, он не может себе позволить никаких травм, понимаешь, Чоняцки?
– Да, сэр.
– Теперь смотри, сынок, у нас тут есть общее правило – вот такое… Ты слушаешь?
– Да.
– …Вот такое правило: стоит кому-нибудь в лиге покалечить другого игрока, он вылетает с работы, вылетает из лиги, фактически, молва о нем расходится – и он в черном списке на каждом роликовом дерби в Америке. А может даже и в России, Китае и Польше. Ты зарубил это себе на носу?
– Да.
– Сейчас мы это тебе спускаем с рук, потому что потратили много времени и денег на твою накачку. Ты – Марк Спитц нашей лиги, но мы можем тебя вышибить точно так же, как вышибли его, если не будешь делать только то, что мы тебе говорим.
– Да, сэр.
– Но это не значит, чтоб ты притих. Ты должен действовать жестоко, но не быть жестоким, врубаешься? Фокус с зеркалом, кролик из шляпы, целая тонна лапши на ушах. Они обожают, когда их дурачат. Правды они не знают, правды они даже не хотят, они от правды несчастны. А мы делаем их счастливыми. Мы ездим на новых машинах и отправляем своих детишек в колледжи, правильно?
– Правильно.
– Ладно, теперь пошел отсюда на хуй.
Чоняцки поднялся было уходить.
– И вот еще что, мальчонка…
– Ну?
– Мойся в ванне хотя бы время от времени.
– Че?
– Ладно, дело, может, не в этом. Ты достаточно туалетной бумаги берешь, когда жопу вытираешь?
– Не знаю. А достаточно – это сколько?
– А мама тебе разве не говорила?
– Че?
– Что нужно подтираться, пока на бумаге видно ничего не будет.
Чоняцки просто стоял и таращился на него.
– Ладно, теперь можешь идти. И помни, пожалуйста, обо всем, что я тебе тут сказал.
Чоняцки вышел. Андервуд подошел и плюхнулся на освободившийся стул. Вытащил свою послеобеденную 15-центовую сигару и тоже зажег ее. Мужчины сидели так минут пять, ничего не говоря. Потом зазвонил телефон. Мэйсон поднял трубку. Послушал, затем сказал:
– О, отряд бойскаутов номер 763? Сколько? Конечно-конечно, мы пропустим их за полцены. В воскресенье вечером. Отгородим секцию веревками. Конечно-конечно. О, все в порядке… – Он повесил трубку.
– Остолопы, – произнес он.
Андервуд не ответил. Они сидели и слушали дождь. Дым от их сигар рисовал интересные орнаменты в воздухе. Они сидели, курили, слушали дождь и рассматривали орнаменты в воздухе. Телефон зазвонил снова, и Мэйсон скривился.
Андервуд поднялся со стула, подошел и снял трубку. Была его очередь.
Красноносый экспедитор
Когда я впервые повстречался с Рэндаллом Харрисом, ему было 42, и он жил с седой теткой, некоей Марджи Томпсон. Марджи было 45, не красавица. Я в то время редактировал журнальчик Безумная Муха и пришел к Рэндаллу, пытаясь выцыганить у него кое-какой материал.
Рэндалла знали как изоляциониста, пьянь, хама и озлобленного человека, но стихи у него были грубы, грубы и честны, прости и свирепы. Они писал как никто другой в то время. Работал он экспедитором на складе автомобильных запчастей.
Я сидел напротив Рэндалла и Марджи. 7.15 вечера, а Харрис уже весь пропитался пивом. Он поставил бутылку передо мной. О Марджи Томпсон я слыхал. Во время оно была коммунисткой, спасала мир, делала добро. Все недоумевали, что она делала рядом с Рэндаллом, которому на все было плевать, и он этого не скрывал.
– Мне нравится фотографировать всякое говно, – сказал он мне, – вот мое искуство.
Рэндалл начал писать в 38 лет. В 42, после трех маленьких брошюрок (Смерть – Собака Грязнее, Чем Моя Отчизна; Моя Мать Еблась С Ангелом и Охуевшие Кони Безумья) он начал зарабатывать себе то, что можно назвать признанием критики. Но на своем творчестве он ничего не зарабатывал и говорил:
– Я всего-навсего экспедитор с темно-синей тоской. – Он жил вместе с Марджи в одном из передних дворов Голливуда и блажил, по-настоящему блажил.
– Мне просто не нравятся люди, – говорил он. – Знаешь, Уилл Роджерс как-то сказал: “Я ни разу не встречал человека, который бы мне не понравился”. Так вот, я ни разу не встречал человека, который бы мне понравился.
Но у Рэндалла было чувство юмора, была способность смеяться над болью и над самим собой. Он нравился. Урод со здоровенной башкой и раскуроченной физиономией – только нос, кажется, избежал общей участи.
– У меня в носу не хватает кости, он как резиновый, – объяснял он. Нос у него был очень длинный и красный.
Я слышал много историй про Рэндалла. Он был подвержен приступам битья стекол и разбивания бутылок о стены. Мерзкий алкаш, каких мало. К тому же, у него бывали периоды, когда он не подходил к двери и не отвечал на телефон. У него не было телевизора – только радио, и слушал он одну симфоническую музыку: странно для такого неотесанного парня.
У Рэндалла также бывали периоды, когда он откручивал донышко телефона и набивал аппарат туалетной бумагой, чтобы тот не звонил. Так продолжалось месяцами.
Непонятно было, зачем ему вообще телефон. Образование у него было скудным, но очевидно, что он прочел большинство лучших писателей.
– Ладно, ебучка, – сказал он мне, – я догадываюсь, что тебе интересно, что я с ней тут делаю? – Он показал на Марджи.
Я ничего не ответил.
– С ней хорошо трахаться, – сказал он, – и секс с ней лучше, чем с большинством баб к западу от Сент-Луиса.
И это говорил тот же самый человек, что написал четыре или пять великих любовных стихов женщине по имени Энни. Поневоле задумаешься, как у него это получается.
Маржди просто сидела и ухмылялась. Она тоже писала стихи, но не очень хорошие.
Она посещала две литературные студии в неделю, но это едва ли помогало.
– Так ты стихов хочешь? – спросил он у меня.
– Да, мне бы хотелось посмотреть кое-что.
Харрис подошел к чулану, открыл дверь и подобрал с полу несколько рваных и мятых бумажек. Протянул их мне.
– Эти я написал вчера ночью. – Потом вышел на кухню и вернулся еще с двумя бутылками пива. Марджи не пила.
Я начал читать стихи. Все они были мощны. Он печатал очень тяжелой рукой, и слова казались высеченными в бумаге. Сила его письма всегда меня изумляла.
Казалось, он говорил все то, что следовало говорить нам, но мы никогда не задумывались над тем, чтобы это сказать.
– Я беру эти стихи, – сказал я.
– Ладно, – ответил он. – Пей.
Когда приходишь в гости к Харрису, пить обязательно. Курил он одну сигарету за другой. Одевался в просторные коричневые штаны размера на два больше и в старые рубахи, вечно рваные. В нем было около шести футов росту и 220 фунтов весу, большая часть – пивное сало. У него были покатые плечи, и разглядывал он вас из-за прищуренных век. Мы с ним пили добрых два с половиной часа, комната аж потяжелела от дыма. Неожиданно Харрис встал и сказал:
– Пошел отсюда к черту, ебучка, меня от тебя тошнит!
– Полегче, Харрис…
– Я сказал СЕЙЧАС ЖЕ! ебучка!
Я встал и ушел со стихами.
Я вернулся в тот двор два месяца спустя занести Харрису пару экземпляров Безумной Мухи. Я опубликовал все десять его стихотворений. Марджи впустила меня внутрь. Рэндалла дома не было.
– Он в Новом Орлеане, – сказала Марджи, – мне кажется, он решил оторваться. Джек Теллер хочет напечатать его следующую книгу, но сначала ему хочется с Рэндаллом встретиться. Теллер говорит, что не может печатать тех, кого не знает. Оплатил дорогу в оба конца.
– Рэндалл – не совсем очаровашка, – сказал я.
– Посмотрим, – ответила Марджи. – Теллер – и сам пьяница, к тому же сидел. У них может срастись миленькая парочка.
Теллер издавал журнал Шваль – у него был собственный печатный станок. Прекрасно он работал. У последнего номера Швали на обложке была уродливая рожа Харриса, сосущего бутылку пива: там напечатали много его стихов.
По общему признанию, Шваль в то время был литературным журналом номер один.
Харриса начинали все больше и больше замечать. Для него это было бы хорошим шансом, если он только не облажается со своим поганым языком и манерами алкаша.
Перед моим уходом Марджи сообщила, что беременна – от Харриса. Как я уже говорил, ей было 45.
– Что он сказал на это?
