Вадим Чекунов - Пластиглаз
Трамвай, постепенно заполняясь, волочился вдоль задымленного Варшавского шоссе.
Солнце жарило мне спину сквозь пыльное стекло.
Едва не проехал нужную мне остановку.
Вывалился из вагона. С удивлением уставился на обилие животастых девок, деловитыми кряквами снующих туда и сюда. Зачем-то я приехал на детскую ярмарку у метро «Тульская».
Неправильный опохмел давно уже привёл к повторному опьянению. На дне моей баклажки бултыхались остатки пива.
Опять нестерпимо захотелось ссать.
Туалет мне найти не удалось. Затравленным зверем, рассталкивая прохожих, я метнулся во дворы. Каждый шаг отдавался жуткой резью внизу живота. Спасительные гаражи виднелись в другом конце тихого дворика.
Делая вид, что прогуливаюсь, я приставными шагами поскакал через детскую площадку, едва не наебнувшись о сломанную карусель.
Сил у меня хватило лишь подбежать к гаражам сбоку, выхватить из ширинки член, застонать и опереться рукой о жестяную стену.
Напор не ослабевал, мне показалось, несколько минут. Под моими кроссовками скопилась пенистая лужа, но мне было наплевать. Нассать в прямом смысле слова. Наконец струя иссякла. Я осторожно, не касаясь члена руками, а используя резинку трусов, потряс и поболтал его, наслаждаясь жизнью.
– Ты что ж, гад, делаешь, а? - раздался за моей спиной голос.
То, что гад - это я, меня огорчило. Но порадовало, что в контакт со мной вошли сейчас, а не минутой раньше. Застегнув джинсы, я обернулся.
В двух шагах от меня, сжимая монтировку, стоял невысокий мужичок во фланелевой рубашке и грязных трениках. Мужичок гневно топорщил усы. Хозяин обоссаного гаража, предположил я.
– Ну, извини, - я развёл руками. - Сын у меня родился. Серёгой назвал.
Я сам задумался над произнесённым.
Слова мои буквально взбесили мужичка. Он резко вскрикнул и сделал выпад вперёд. Монтировка - я почувствовал лёгкий ветерок - прошла в миллиметре от моего лица.
Надо собраться.
– Мужик, не бей! - я примиряюще выставил вперёд ладони. - Ну, прости, брат... Давай замнём, лады?..
Во время своей тирады, дружелюбно кивая, мне удалось сделать несколько мелких шагов в его сторону.
Мужичок пятился, выставив левую руку. Правую, с монтировкой, опустил и чуть отвёл назад. В какой-то миг он оглянулся по сторонам.
Я подал корпус вперёд.
Пять ударов основаниями ладоней в лицо. Один за одним.
Монтировка упала мне под ноги.
Мужичок ошеломлённо затряс головой.
Я добавил уже кулаком ему в ухо и корпус, но спьяну промахнулся, удары вышли скользящие. Однако хватило и этого.
Мужичок побежал в сторону пятиэтажек. Из окон ближайшей что-то орали.
Поборов соблазн пуститься в погоню, я припустил в сторону рынка.
На пропечённой солнцем асфальтовой площади перед рынком я начал обильно потеть. Пуловер прилипал к телу. Пот стекал по лбу и застревал в бровях.
Брови впитывали влагу, как губки, и тяжелели.
Мне реально было необходимо догнаться.
Стычка взбодрила ненадолго. Ноги сделались какими-то ватными, в рот словно запихнули рулон наждака. В ушах шумело и колотило.
В кафе у вьетнашек, ругая их цены, я за пару минут выпил подряд три светлых «Балтики». Вьетнашки таращили глаза и что-то лопотали по-своему. Громко, не стесняясь, рыгнул. Закурил.
Гады все. Гады и гондоны, думал я, разглядывая рыночных посетителей. Мало того, что поссать негде, так ещё за это тебе голову разнести норовят.
Добавил сотку явно палёной «гжелки». Докурил. Как-то отлегло немного. Хоть вы и гондоны, а день у меня сегодня особенный. Поэтому всех вас люблю.
Прихватив с собой ещё одну пива, благостный и расслабленный, отправился бродить по детским секциям. Что я собирался купить, я не знал.
Опьянение достигло стадии впадения в детство. Лицо моё, я чувствовал, отекло. Всё происходящее казалось мне сном. Я беспомощно, словно потерявшийся в толпе спиногрыз, толокся среди обстоятельных и деловых будущих и настоящих мамаш.
Долго рассматривал бельё для беременных.
Хотел угнать синюю, с хромированными колёсиками коляску, но продавец вежливо и настойчиво попросил меня уйти.
В крохотном закутке (в Штатах такие магазины метко называются hole in the wall) стояли две корзины, до отвалу заполненные мягкими игрушками. Делать мне на рынке было нечего. Я уже начел жалеть, что припёрся сюда. Но с пустыми руками уезжать казалось мне глупым. Поэтому втиснулся в магазинчик и принялся рыться в корзинах. Тётенька-продавец за кассой недоверчиво меня разглядывала.
Я где-то читал или слышал, что мягкие игрушки в Китае шьют заключённые. Оттого-то, мол, у всех этих зайчиков, мишек, обезьянок, жирафов и собачек такие грустные мордочки. Такие равнодушные и пустые глаза. Мягкие, безропотные и слабые, эти зверюшки совершенно безразличны к своей судьбе. Годами они кочуют со склада на склад, из магазина в магазин. Когда-нибудь кого-нибудь из них купят. Но шанс, что именно тебя - ничтожен. Трудолюбивые (может ли заключённый быть трудолюбивым?) китаёзы нашили миллиарды зверушек.
Остаётся лишь грустно смотреть в никуда.
Хотел было поделиться наблюдением с продавцом, как выудил со дна корзины маленького, не больше ладони, белого зверька с чёрными пятнами. Зверёк при рассмотрении оказался пандой с умненькими, блестящими глазками.
Его мордочка улыбалась!
Светилась нахальством, довольством, любопытством.
Мне даже показалось, зверёк подмигнул мне!
То ли он был подтверждающим правило исключением, то ли я уже видел всё в изрядном преломлении... Но своей весёлостью китайский мишка мне понравился. Я заплатил. Выйдя из магазинчика, запихнул панду в передний карман джинсов. Голова не влезла и осталась торчать снаружи, разглядывая прохожих.
Откуда-то раздалась смутно знакомая мелодия.
Трам-пара-ра-рара-рам! Трам-пара-ра-рам!
Мелодия пиликала из другого кармана.
Julia - сообщил дисплей вытащенного Siemens-а.
– Привет, зая! - я готов был расцеловать округлую жопку телефона. - Как там наша дочка? Ты сама как?
Голос у жены был бодрее, чем утром:
– Да мы-то в порядке. То есть Катьку сразу забрали, ещё пока не приносили. А я лежу, анестетиками обкололи всю. Пока терпимо. Нас тут два человека в палате. У соседки мальчик. Никак не зовут ещё. Всё с мужем не могут решить, как назвать...
– Да чёрт с ними, ты-то как? Надо чего привезти? Я тут тебе подарок купил... - мне стало неловко перед самим собой. - То есть не купил ещё... выбираю пока... Это...
– Ты там, похоже, не скучаешь, - заметила жена. - Деньги смотри не все спусти. Ещё ж на выписку надо дать будет.
– Малыш, ты ведь знаешь, я аккуратно, - в этот момент я сам себе поверил.
– В том-то и дело, что знаю, - Юлька усмехнулась в трубку. - Ой, обход идёт! Всё, пока! Позвоню потом.
Связь отрубилась. Не сразу я понял, кто такой обход и куда он идёт. «Мороз-воевода дозором / Обходит владенья свои...» - запрыгали в голове дурацкие по июньской жаре строчки.
Я направился к выходу.
Попетляв по лабиринту торговых рядов, почти добрался до распахнутых настежь дверей, как вдруг остановился у здоровенной витрины секции игрушек.
Прямо на меня с витрины смотрела только что купленная мной панда. Только огромного, почти в человеческий рост, размера. Точная копия моей крошки. Я даже вытащил из кармана свою покупку, чтобы разглядеть и убедиться в идентичности.
Перевёл взгляд на витрину и вздрогнул.
Большая панда шевелилась!
Я был пьян, но не настолько же! Панда тяжело ворочалась в явно тесном для неё пространстве витрины. Пыталась вылезти оттуда и побежать ко мне, понял я. Вернее, к увиденному в моих руках своему детёнышу.
Я кинулся к ней навстречу.
Сверхъестественное закончилось, как только я вбежал в магазин.
Продавец - миниатюрная девушка в бриджах и топике - стягивала, пыхтя и дуя на чёлку, панду с витрины.
Покупатели - колхозного вида мужик и грушеподобная тётка в цветастом сарафане - молча наблюдали за её действиями.
– Последняя. Витринный экземпляр. Так что со скидкой могу вам уступить, - продавец стянула, наконец, панду с полки.
Колхозник и колхозница хищно набросились на добычу. Грубо мяли, тискали, ворочали и даже пытались подбросить вверх. Лица их плотоядно исказились.
Умоляюще-жалобно насилуемый зверь смотрел на меня.
Я стыдливо опустил глаза. В моей руке по-прежнему был зажат её детёныш.
Торопясь и сбиваясь, оттого ещё более заплетаясь языком, я начал что-то говорить. Стесняясь говорить правду - про найденных мать и дитя, я понёс околесицу о больной племяннице и ещё бог знает о чём, периодически делая попытки завладеть пандой. Колхозники молча буравили меня недобрыми глазками. Отрицательно мотали головами и прятали добычу за спины.
От их неприступности я впал в отчаяние. Я клянчил и умолял. На лицах моих врагов отражалась смесь отвращения с наслаждением.
