Сёко Тендо - Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера
Моими единственными друзьями были блокнот и карандаш. На переменах и в обеденные перерывы я рисовала, не обращая внимания на колкости одноклассников.
— Твой папка — якудза! Ой, спасите, боюсь-боюсь!
— Видать, твой папа не придет на родительский день, ведь он сидит в тюрьме.
— Да, он якудза! А что в этом плохого? — Я не могла сдержаться лишь в одном-единственном случае: когда оскорбляли моих родителей. Даже если я и была дочерью члена якудза, а значит, меня можно смешивать с грязью, я решила, что не стану притворяться и строить из себя того, кем никогда не являлась, лишь ради того, чтобы завести друзей.
Когда я возвращалась из ненавистной школы домой, у парадного входа меня всегда поджидали собака с кошкой. Я садилась, гладила их, чувствуя, как пальцы скользят по мягкой шерсти, и мне становилось спокойней. Люди лживы и жестоки, но звери не такие. Карпы, которых я кормила каждый день, заслышав звук моих шагов, плыли за мной вдоль берега пруда. Я им была нужна, и для меня они являлись не просто животными, а членами семьи. Выглядывая по весне из окна своей спальни, я видела лепестки цветущей сакуры, танцевавшие на весеннем ветру, словно снежинки, и мое сердце радостно билось, будто бы пускаясь в пляс вместе с ними. Осторожно прижавшись ухом к стволу дерева, я замирала, уверенная, что слышу едва заметное биение пульса, и мне казалось, дерево со мной разговаривает. Когда наступало лето и сакура сбрасывала цветы, я ложилась под ней, смотрела на небо и рисовала в воображении мир, скрывавшийся за плывущими облаками. В детстве дом был единственным местом, где я чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Мама всегда относилась ко мне по-особенному. Я была довольно болезненным ребенком, поэтому она постоянно обо мне заботилась и всегда находилась рядом. В результате меня никогда не оставлял страх того, что однажды она исчезнет из моей жизни. Как-то раз, когда я болела и лежала в кровати, открыв глаза, я обнаружила, что мамы рядом нет. Стала ее звать, но никто не ответил. Босиком я кинулась на улицу искать ее и тут увидела, как мама возвращается из магазина.
— Что ты делаешь? Ты должна лежать в постели, — встревоженно и удивленно произнесла она.
Я не могла объяснить, отчего так перепугалась. Когда я болела, мама приносила мне еду прямо в постель — рисовую кашу с соленой сливой ярко-красного цвета и сверкающими желтыми полумесяцами персиков. Я до сих пор помню чуть сладковатый привкус, перемежавшийся со сливовой солью. Тогда я не могла еще знать, сколь мимолетными окажутся эти мгновения, проведенные с мамой.
Однажды, когда я вернулась из школы домой с высокой температурой, ко мне в комнату проскользнул Мидзугути — один из младших членов банды якудза, которую возглавлял мой отец, — и подошел ко мне, лежащей на футоне [1]:
— Что, солнышко, приболела?
В его глазах я заметила странный блеск, а в поведении почувствовала что-то необычное.
— Да, — ответила я, изо всех сил стараясь не смотреть на него.
— Сёко-тян, ты уже такая большая девочка! День ото дня ты становишься все краше и краше.
Мидзугути попытался меня поцеловать. Я стала отбиваться, а он сунул руку под пижаму и схватил меня за грудь. Из-под края манжеты его рубашки показалась татуировка. Каким-то образом мне удалось вырваться из его объятий, но от ужаса меня всю трясло и чуть не стошнило. Через несколько дней Мидзугути арестовали за наркотики.
С того самого дня я перестала доверять взрослым.
Вскоре после того как я пошла в четвертый класс, отца выпустили из тюрьмы. Теперь каждый вечер он кутил в дорогих барах, возвращался домой посреди ночи в обнимку с девицами, разводившими в клубах клиентов на выпивку, и начинал кричать: «Сатоми! Сёко! У меня для вас гостинцы! А ну-ка идите сюда и помогите мне с ними расправиться!» Я не хотела сердить отца, когда он был пьян, поэтому тут же вскакивала с кровати, даже если мне очень хотелось спать или я была сыта до отвала.
— Выглядит очень вкусно, папочка!
И, растянув губы в улыбке, до последней крошки доедала принесенные им пирожные и печенья. Примерно в это время я стала сильно прибавлять в весе, и в школе надо мной стали глумиться пуще прежнего, называли «свиньей» или «жирной».
Каждый вечер папа приходил домой пьяный, и это ужасно меня раздражало. То есть, скорее, у меня вызывали омерзение девки, которых он с собой приводил, исходивший от них тяжелый запах духов и приторные до тошноты голоса:
— Ну вот наконец мы и дома, доставили Хироясу-сана живым и невредимым!
Они увивались за ним прямо у нас с мамой на глазах. Даже тогда у меня хватало мозгов, чтобы понять — им наплевать на отца, их интересуют только его деньги.
Я страшно переживала за маму, когда она кланялась этим шлюхам и вежливо благодарила их за помощь.
Когда папа был в дурном расположении духа, он орал во всю силу своих легких и срывался на всем, что попадалось ему под руку.
Папа был коренастым, мускулистым и, будучи в гневе, совершенно не мог держать себя в руках. Он бил стекла в окнах или садился в одну из новеньких машин и выжимал до предела педаль газа, покуда не сжигал мотор. Я уж не припомню, сколько раз нам приходилось покупать новый телевизор или телефон.
На-тян, самая младшенькая из нас, ложилась на мой футон и в ужасе прижималась ко мне:
— Сёко, мне страшно. Мне так страшно!
— Спи, На-тян. Пока я здесь, ничего страшного не случится.
Я строила из себя стойкую, мужественную старшую сестру, но на самом деле у меня самой душа уходила в пятки. Потом, когда наконец наступала тишина, я вставала и помогала маме навести порядок. Как обычно, она плакала:
— Не беспокойся обо мне, — говорила она. — Тебе завтра в школу. Ложись-ка спать.
Но мне не хотелось оставлять ее одну, поэтому я притворялась, что не слышу, и продолжала поднимать с пола осколки.
— Когда я вырасту, я разбогатею и куплю нам новый дом, — говорила я, пытаясь приободрить маму.
На следующий день папа, увидев состояние, в котором находился дом, не уставал поражаться:
— Что, черт возьми, здесь произошло? — спрашивал он.
Он совершенно ничего не помнил о вспышках ярости, охватывавших его, и поэтому, хоть я его и боялась, но не могла заставить себя его возненавидеть.
Однажды в жизни нашей семьи наступил период, когда папа был настолько занят делами якудза, что практически перестал бывать дома. Люди, работавшие у него в конторе, располагавшейся прямо у нас в доме, только на втором этаже, тоже часто отсутствовали, поэтому нередко я оставалась дома одна. Телефон непрерывно звонил, и когда я снимала трубку, в ней раздавался голос, который говорил нечто вроде: «Завтра после трех часов банк этот чек уже не примет. Пожалуйста, передай это родителям как можно скорее. Не забудь. Договорились?»
Звонивший вешал трубку, однако его слова оставляли неприятный осадок. Даже не понимая смысла фразы, я догадывалась: что-то происходит. Папа стал засиживаться над проектами за полночь, скрупулезно проверяя размеры и переделывая чертежи.
Иногда он просто часами не отрывался от рабочего стола, опустив голову на руки.
Я знала, папа работает изо всех сил, чтобы прокормить нас, но всякий раз, когда вечером шла спать, думала только о том, как он придет домой пьяный и снова все переломает. Я лежала у себя в комнате, выключив свет, и разглядывала узор на деревянном потолке, покуда мне не начинало казаться, что из него проступает жуткое, омерзительное лицо, заставлявшее меня коченеть от страха. Когда приходила мама, я поворачивалась и смотрела на ее лицо — она спала на футоне рядом со мной. Только тогда я успокаивалась и чувствовала, что теперь могу закрыть глаза. В то время мне никогда не удавалось выспаться, и поэтому я не могла сосредоточиться на уроках. Честно говоря, никогда не придавала школе большого значения, поэтому не думаю, что училась бы лучше, даже если бы высыпалась.
Наконец, после шести лет мучений, мое обучение в начальной школе подошло к концу.
Глава II
Дешевые забавы
Примерно в то самое время, когда я закончила начальную школу, моя старшая сестра Маки стала прогуливать уроки и заделалась янки [2] — одной из тех неуправляемых девочек-подростков, что разъезжают на старых автомобилях без номеров, но с форсированным мотором или на мотоциклах без глушителей. Она одевалась в яркие, кричащие наряды и выглядела гораздо старше своего возраста. Конечно же, я считала ее иконой стиля и крутой до невозможности. Наверное, именно из-за этих чрезмерных восторгов моя жизнь пошла наперекосяк.
Это случилось весной, в тот год, когда я должна была пойти в среднюю школу. Однажды я засиделась допоздна и увидела, как Маки пытается тайком ускользнуть из дома. Из страха, что я ее заложу, она предложила мне составить ей компанию. Подумав о маме, которая страшно переживала из-за поведения Маки, я почувствовала укол вины. Я знала — известие о том, что и вторая дочь стала янки, будет для матери сильным ударом, но мне до смерти хотелось узнать, чем занимается сестра.
