Сирил Коллар - Дикие ночи

Я снимаю трубку. Я хотел бы ответить Лоре, но не могу выдавить из себя ни единого слова, даже звука. Лора слышит щелчок, и в ее голосе появляется надежда:

— Алло… Алло… (Конец связи.)

Снова звонок, снова ее голос:

— Ну будь же милым в последний раз! Ответь мне! Я не хочу засыпать в слезах… Иначе ты победишь меня… У меня комок в горле… так тяжело расставаться… ну помоги же мне… (Конец связи.)

— Послушай, ты прав, что не подходишь к телефону, это… это ничего не значит для меня… (Конец связи.)

— … (Конец связи.)

— Смерть, смерть, смерть, смерть… (Конец.)

— Ты помнишь тот день, когда я лежала на своей кровати, плакала и говорила, что ты меня никогда не полюбишь? Я кричала: «Ты не полюбишь меня, никогда, никогда!» Я думаю, что была права тогда, иначе мы не пришли бы сейчас к такому финалу… А ведь я сделала все, чтобы ты любил меня… Я не знаю, где ты сейчас… Но ты пожалеешь о том, что сделал… Я так хочу услышать твой голос, что буду звонить очень часто… Может быть, так мне легче будет забыть… Ну вот, идиотизм какой-то… Видишь, что ты со мной делаешь?.. Вот так… Из-за твоего равнодушия я никак не могу взять себя в руки… Ты не хочешь больше интересоваться мной, моими делами, встречаться со мной… Единственное, на что ты согласен, — это трахнуть меня, когда тебе самому это понадобится, а этого ведь не просто дождаться… Не могу же я прождать тебя всю жизнь… Я ведь хочу тебя всегда, каждый день… Но ты же упрямей осла, ты все всегда хочешь сделать наоборот, поэтому всегда будешь несчастен. Ты ведь, наверное, не только со мной так поступаешь, но и с другими, это ужасно, это просто извращение какое-то… Со мной, конечно, тоже не все в порядке — мне не удается сдержаться, остановиться. Мне кажется, когда ты на самом деле чего-то хочешь, то обязательно получаешь… Ты пропал, ты конченый человек, ведь ты никогда не сможешь измениться, а если не изменишься ты, то и я останусь такой же, как сейчас… (Конец.)

— Я хочу, чтобы ты помог мне бросить тебя, не видеться с тобой, не думать о тебе… Ужасно — думать о человеке, куда бы ты ни шел. Я никогда больше не поеду на Корсику: верх идиотизма — смотреть на море, а видеть тебя, думать только о тебе… Ведь я всегда ненавидела себя за… как тебе объяснить… за романтизм. Мне не нравится само это слово… (Конец.)

Снова звонок, включается автоответчик, но вначале я слышу не слова, а судорожные рыдания; они ужасны, это сама олицетворенная боль:

— …Ты даже не можешь представить себе… Ты меня просто уничтожаешь… Браво! Ты победил… Да, ты победил, потому что я плачу… Почему ты не уважаешь человека, который хочет любить тебя… отдать тебе все, что имеет?.. Ты и вообразить себе не можешь, что я сейчас чувствую… Я как зверь, как животное, прикованное к телефону… Только на это я еще и способна… Поговори со мной в последний раз… Умоляю тебя… (Конец.)

— Почему ты не можешь сделать над собой усилие и любить меня, как раньше? Почему ты со мной это сделал?.. Ты как-то сказал мне, что сеешь вокруг себя несчастье… Так вот: это правда… Ты должен исчезнуть… О Господи! Да поговори же со мной!.. Ну поговори, прошу тебя… Ответь мне… (Конец.)

Идет снег. Хлопья тают, не успев опуститься на жирный асфальт; по краям тротуара, вдоль обочин они задерживаются, и люди идут по грязному месиву. В конце дня город становится белым, снежный покров приглушает звуки, ночь тусклая, матово-белая, серебристая.

Сэми возвращается с работы. Он вымотался: час на метро утром, час вечером — рехнуться можно. Квартира Марианны была совсем рядом с его работой. Он смотрит на снег, потом открывает окно, свешивается вниз. Он говорит мне о горах, и глаза его начинают блестеть. Я привязываюсь к нему, хоть и понимаю, что не прав. Он все еще не купил себе кровать, его комната пустует, мы спим вместе, и я привыкаю к этим ночам, когда его тело так близко, достаточно только руку протянуть.

Я понимаю: то, что мы сошлись, — против всех правил. Сэми двадцать лет, он хочет всего, одновременно ничего не желая. А я не умнее его; на самом деле именно в двадцать — человек настоящий реалист. С возрастом мы меняемся, становимся мягче, терпимее. Я любил этот реализм повседневности — хирургический, почти порнографический. К сожалению, мои двадцать давно позади, расцвет молодости никогда уже не вернется. Иногда, когда мы с Сэми обедаем за круглым черным столом, я думаю, что время могло бы остановиться, что я уже ни на что больше не надеюсь и хочу только чувствовать ночью его нежную кожу рядом с собой. Все совершенно переменилось: теперь Сэми — моя безопасность, а угрожает мне Лора. Мой мальчик ждет от меня только какого-нибудь безумства, неожиданного движения: его собственную безопасность гарантировала Марианна.

Пронзительно звонит домофон: это мать Лоры, я открываю ей парадную дверь. Она выходит из лифта, вне себя от волнения и нетерпения, и говорит:

— Она не у тебя? — потом входит, видит Сэми и, я уверен в этом, думает: «Черт, рехнуться можно, и здесь пара педиков!» В ее взгляде сквозит презрение. Ей позвонила Лора, попросила приехать за ней, сказав, что она в XX округе, она заблудилась; рыдая, она повторяла в трубку, что хотела бы умереть.

Мать Лоры говорит, что приехала с приятелем на его машине, он ждет внизу; она просит помочь ей найти Лору. Я отвечаю:

— Двадцатый округ очень большой…

— Лора сказала, что она в кафе, рядом с метро.

По-прежнему идет снег, всю улицу замело. Мы садимся в машину и едем в сторону площади Гамбетты со скоростью десять километров в час. Потом я вылезаю из теплой машины и обхожу все кафе на площади: Лоры нигде нет. Я говорю своим спутникам, что не можем же мы обследовать все бары округа, они убираются, а я пешком возвращаюсь домой. Холод, хлопья снега на лице; я чувствую себя сильным… нет, не так, я, скорее, чувствую утерянную силу, искалеченное тело, которое было создано совсем для другой жизни. Я хотел бы стать наемником. Я мечтаю о рукопашных схватках, о поте и пыли, холодном оружии и треске пулеметов; а в реальной жизни — чужие тела, СПИД, холод, нежелание выходить из дому, приглушенный стук моих сапог по покрытому снегом тротуару.

На следующее утро я спускаюсь, чтобы из автомата позвонить Лориной матери. Она говорит, что у нее есть новости от дочери: она у Марка. Я перезваниваю ему, и он объясняет:

— Лора ночевала у меня, она позвонила вчера вечером, потерявшись в твоем квартале, я должен был уйти, поэтому оставил ей ключи. Ты хочешь с ней поговорить?

Долгая пауза, потом Лорин голос в трубке — усталый, изломанный. Вчера она позвонила на мою старую квартиру, поняла, что работает автоответчик. Она ушла от матери и отправилась туда, она подозревала, что я там больше не живу, что комната пуста — нет ни мебели, ни даже просто кровати, но все-таки хотела там переночевать. Она долго звонила в дверь, потом начала колотить кулаками. Никого. Она попыталась взломать дверь, в коридор вышли соседи и сказали: «Он здесь больше не живет, он уехал накануне Нового года». Она блуждала по городу, по пустынным улицам, прошла через вертолетную стоянку, вошла в «Софитель» и попросила номер. Ей отказали, потребовали оплатить номер. Она без конца плакала, потом спустилась в метро, доехала до двадцатого округа, вышла неизвестно на какой станции. Она ведь не знала моего адреса… Заблудившись, она позвонила матери, потом Марку, вернулась в метро, доехала до квартиры Марка и заночевала у него. Она говорит:

— Я люблю тебя, я хочу тебя видеть.

— Ты свободна сегодня вечером?

— Ты же прекрасно знаешь, что свободна, я всегда свободна.

— Прекрати изображать униженность, прошу тебя.

Она ждет меня перед подъездом дома своей матери. Летом улица Бломе выглядела совсем по-другому. Вернее, это я изменился и вижу все иными глазами; мы с Лорой оба изменились, стали серьезнее, грустнее.

Близкое наслаждение все рассеивает: мы делаем вид, что ничего не произошло, что ничего дурного не было сказано. Но нам трудно встретиться взглядами, нам нужны сумерки, темнота, чтобы посмотреть друг другу в глаза.

Мы входим в «Софитель», и я прошу номер на самом верху. Лора как будто взяла верх над служащими отеля: она с независимым видом идет к лифту, похожая на школьницу, сбежавшую с уроков.

Я смотрю на кровать и говорю себе: целый мир, от которого я бежал, спал здесь: инженеры, промышленники, руководители предприятий, торговые представители, комиссионеры; запахи дешевой колбасы и божоле, серые мысли, убитые надежды.

Я заказываю обед. Посыльный стучит в дверь, я открываю ему в трусах, но он не смотрит на меня и, толкая тележку, Косится на Лору. Она лежит на животе, голая, простыня прикрывает ее до пояса, длинные волосы разметались по постели… Он уходит и в дверях оглядывается на Лору еще раз. Я улыбаюсь: каждый из нас мечтал привести в роскошный отель школьницу и заняться с ней любовью.