Содом Капустин - Поэма тождества
Действуя без поручения, согласия и ведома от твоего имени, фамилии и рода, медбрат разломил сургучные печати, отковырнул пластилиновые штампы и разорвал секретные марки, метки и мерки.
«В последующий нынешнему час, предписываю тебе, обладатель женской спины, порожнего желудка и папского проклятия, Содом Капустин, предстать передо мной, как куст перед овцой, как ров перед косой, как мрак перед грозой!»
Только медбрат огласил эти строки, как шестерка Пахана выхватил лист карамельной, белошоколадной и вафельной бумаги из его пальцев и, не комкая, не рвя и не мня, засунул его в рот и принялся с наслаждением, подобострастием и усердием пережевывать, как дуэлянт, знающий, что одно из блюд на столе содержит летальную капсулу, медленно, чтобы не опередить соперника, поглощает кулебяку со стерляжьей икрой, или трясина, пуская горючие пузыри, прогибается под случайно уроненным на нее рюкзаком с провиантом, и без надежды на его вызволение, задумчиво утаскивает на самое своё дно, глотая попеременно, то сладкую, то горькую, то отравленную слюну. При каждом движении челюстями бубен шестерки ударял того то по затылку, то по ключицам, то по тазу, а бубенчики на бубне, несмотря на перекатывающиеся в них шарики, горошины и караты, презрительно молчали, еще не привыкшие к новому своему владельцу, музыканту и гению.
Потирая, то голень, то шею, то ладони, сквозь кожу которых виднелись алые жилы артерий, синие жилы вен и желтые жилы лимфатических сосудов, шестерка Пахана, зыркая, вращая и стреляя лишенными меланина красными кроличьими, упырьими и мышиными глазами, вел тебя, прижимаясь к неровностям стен, выступам краски и неритмичностям повыпадавшего из пазов, лазов и проёмов кафеля. Едва в поле, луге и слепых пятнах его зрения появлялись шествующие с дозором, бестиями и педерастами вертухаи, шестерка прятал тебя в ближайшую нишу, колонну или закуток и, сев или по-турецки, или по-ненецки, или по-дурацки, начинал петь заунывные мантры, тантры и янтры, прося, якобы, на содержание бездомных арестантов. Вертухаи щедро делились с ним тумаками, батогами и шпицрутенами и уходили прочь. Тогда ваше движение продолжалось в прежнем направлении, состоянии и уверенности.
У нужной вам двери шестерка замер, и начал производить заученные, замученные и отточенные в бессмыслицу магические, медиумические и механические жесты, пассы и распасовки. Реагируя на эти манипуляции, овации и престидижитации, отверзлись сперва глаза двери, которыми она придирчиво осмотрела явившихся к ней, затем она выдвинула ноздри и пристально обнюхала визитёров, затем из полуоткрытого рта вылез язык, отведавший тебя и шестёрку на вкус и только после проведенной, пронесённой и приобретенной идентификации, пасть двери разомкнулась, и она пропустила вас в камеру.
Попав в привычные условия, состояния и атмосферу, шестёрка преобразился, переметнулся и перекинулся в удобного, угодливого и удойного фигляра, кривляку и зубоскала. Он колесом, квадратом и треугольником прошелся вокруг Пахана, щелкая пальцами, трещотками и кастаньетами, когда на бубне, словно диковинное блюдо, чудо и сюрприз преподнёс ему тебя.
– А ты не смог измениться со времени нашей последней встречи.
Пахан моргнул, и в его глазах погасли отсветы свечей, масляных светильников и менор, которые одной рукой держали вокруг него заискивающие арестанты, привычно мастурбирующие другой рукой. Пахан вздохнул, и осы, объедавшие мёд, ладан и мирт с его волос образовали над головой Пахана зудящий рой в форме трех перекрещенных восьмёрок. Пахан потянулся, и струпья серы, струившиеся из его ушей, пали на пол и обнажили скрываемые ими синие шрамы, жилы и тяжи на шее Пахана.
– Ты – обладатель неродного дара, женской спины. Я открыл ее в тебе, и никто более не может закрыть её!
Когда бы ты пожелал возразить, ты бы развернулся и ушел, чтобы не слушать тот вздор, галиматью и ахинею, что произносил Пахан. Но ты продолжал беспристрастно стоять, озабоченный лишь одним делом, выращиванием внутри себя книги, что вберет всю копоть, сажу и шлаки, сочтёт, сочетает и повяжет их браком, венчанием и свадьбой и, как итог этих махинаций, изысканий и трансформаций, убьёт как вдумчивого, так поверхностного, так и невнимательного своего читателя.
– Ты был у Папы, и Папа надоумил тебя. Не обольщайся своей самостью, ведь ты всего лишь часть всеобщего плана. Даже твоё сопротивление и неприятие моего дара было запланировано свыше и заранее.
Предвкушая твоё смятение, Пахан засмеялся, заклокотал и забулькал, но ни ты, ни твоё тело не соизволили хоть как-то отреагировать на выходку, вводку и проделку Пахана.
– Пришла пора продолжить наши игры! Теперь пришел срок и необходимость отворить в тебе женскую грудь!
И от этих слов твоё тело невольно вздрогнуло всей грудью.
Зеки, окружавшие вас, замастурбировали яростнее, мощнее и исступленнее. Головки пенисов, скрывавшиеся в кулаках арестантов, начали расплываться от частоты фрикций, вибраций и дрожи и вскоре казалось, что ладони узников онанируют одновременно несколькими членами. Испускаемый трясущимися язычками, лепестками и струями пламени свет поглощался невероятно рдяными глазами арестантов и, отображенный через них, рикошетировал в блестящих головках их многочисленных членов, и казалось, что головки эти смотрят на тебя мириадами пылающих подозрением, негодованием и дикостью глаз.
– Женская грудь противоположна спине. Она никогда не показывается по собственной воле и поэтому ее следует извлекать бестактно и нахрапом.
Присев перед тобой на корточки, Пахан возложил свои ладони на твою грудь. Его пальцы с растроёнными ногтями принялись мять и ощупывать тебя, выискивая под лямками пришитого к тебе костюма стригаля твои соски.
– Если будет больно – не говори ничего.
Предупредив так, Пахан вгрызся своими полыми, рандолевыми и полными горя, злосчастья и цианистого калия зубами в твой левый сосок. Режущие кромки зубьев Пахана завращались быстрее, чем мастурбировали обступившие вас заключенные. Пробуравив кожу твоих одежд, просверлив твою плоть, там, где был сосок, выпилив обломки твоих ребер, зубы Пахана высосали твоё легкое и убрались внутрь, принеся своему владельцу пищу, материал для поделок и лишние твои незапланированные, неуместные и неистраченные вдохи, вздохи и стенания. То же случилось и с твоим левым соском.
Стоя перед Паханом и осужденными с зияющими дырами в груди, словно суринамская пипа, из вросших в кожу которой икринок только что вылупилось молодое поколение лягушат, готовых пообедать вырастившим их батянькой, или как поясная мишень для стрельбы, пораженная лишь двумя бронебойными патронами, тогда как остальные ушли в молоко, ты не испытывал смущения, негодования и замешательства. Они давно расстались с тобой, не оставив после себя даже пустоты воспоминаний, хины утраты и испещренных пометками, отметками и оценками гримуаров.
– Женская грудь и женские груди – это слишком разные вещи, чтобы их сравнивать. Женскую грудь невозможно потрогать, ее можно лишь почувствовать, так чувствуй же!
Напряженные члены Пахана и суетившегося неподалеку шестерки вошли в предназначенные для них отверстия. Зеки, ожидавшие этого проникновения, принялись исходить спермой, что тягучими каплями разлеталась по камере, орошая всё, вся и всех вокруг. Пахан и его шестерка, в которого Пахан проник, завладев его телом в первый же миг коитуса, двигались все быстрее, то синхронно, то в разнобой, то резко меняя ритм, амплитуду и частоту движений.
– Даже если ты считаешь, что твоя грудь не достойна чести стать женской, то уже поздно!
Эту фразу произнес шестерка голосом овладевшего им Пахана и в полости, оставшиеся от твоих легких, прыснула закрученная в несколько оборотов семенная жидкость. Пахан и шестерка с разумом Пахана замерли, ожидая когда их эякулят достигнет стенок высосанных досуха пазух, чтобы, в своём неумолимом, неутомимом и управляемом вращении впиться в то, что осталось от твоих альвеол, бронхов и трахей и, расщепив их, принести, как трясогузка, обнаружившая гусеницу олеандрового бражника, большее ее самой, тащит ее своим изголодавшимся птенцам, или возмущения от пролетевшего поблизости куска протовещества выбивают скопившийся в точках либрации космический мусор, чтобы обрушить его на планету, своему двутельному хозяину. Но сперма летела и летела, не находя ни точек соприкосновения, ни места применения, ни опоры для действия, противодействия и рычага.
То твоё тело, почуяв пищу, одурачило, заманило и сыграло с Паханом злую шутку в напёрстки, шашки и рэндзю. Пока на искрасна-бледном лице Пахана проходила бесцветная радуга противоречащих одно другому, третьему и шестому чувств, твоё тело остановило гироскопы спермиев и заставило их вертеться в противоположную сторону, уже из Пахана и его шестерки высасывая жизненные соки, морсы и нектары. Попытавшись отпрянуть, Пахан обнаружил, что его енг накрепко защемлён твоими сошедшимися ребрами. Отпихнув своего шестерку, Пахан попытался отгрызть собственный член, но ускорение вращения вокруг оптической, физической и проекционной осей, попавшего в ловушку лингама, отбросило его голову, челюсти и зубы и те рассыпались, разлетелись и разнеслись, испещряя осколками, обломками и фрагментами тела, глаза и головки пенисов у стоявших слишком близко, далеко и вне пределов видимости, слышимости и обоняния зеков. В вихрь, бушующий в твоем соске засосало лежанку Пахана, непрочно прибитые обои, занавески и драпировки и несколько уставших от нескончаемого онанизма арестантов.
