Дмитрий Волчек - Девяносто три!
Обходил всё, связанное с местом старта, с запятой, тынским колодцем, где еще петляют веревки. Привязали к кровати, шрамы на лодыжках, запястьях, бедрах — хуячили плеткой всю ночь, ох, братец, это было, доложу я тебе, это было.
Прелати морщится. Ирод не любил все эти антрепризы. Незачем кривляться. Единственное, что он позволял иногда: спрашивать, чья голова лучше. Мы всегда выбирали Жана Донета — блондин, редкость в наших краях. Sol invictus уходит вспять, застревает на пару минут в Экстернштайне — булькнуть шутливым пузырьком в ритуальной чаше, добавить крови влюбленным губам, подлить сперму в патроны. "Помнишь тот момент, когда он с торчащим хуем рапортовал Баррону: готов повиноваться?"
"Как не помнить". Магистр отвечает: "An'el Haqq: Я — истина!".
Seven Bonds of Brotherhood с косами и мотыгами идут на поиски сыновей, плебейская рать. Несутся по пустошам, теребят вереск, обнюхивают кроличьи норки. Нет ничего, мертвые губы запечатаны в "Отеле де ля Сюз", мальчики дали клятву, д-р закрывает дверь, ничего не слышать, Работник записывает распоряжения посланцев, Элизабет Шорт мерзнет в морге LAPD, блестит серебряная книга, приготовленная для ночного сеанса.
Там будут самые главные слова.
Про мешки под глазами, неудачи с диетой, песок и слюду. Про неприметные услады столоверчения, про продажных школьников (вторник после бейсбола), про забытые звонки, про дыбу в подвале. Про тень мистера уилсона, плутающую на задворках прожорливой куницей. Зуб-напильник, отвращение и восторг. Упала с буквы L на ложе из кактусов, трещины гламура. Это зона высокого напряжения, ничего удивительного. "Тот же, кто пренебрегает подобным, может быть наказан болезненными судорогами".
И другие предостережения тайных вождей.
47
Один раз случайно столкнулись на мосту Александра Третьего. Удивление, поклоны. Жил неподалеку, пока не постучались жандармы, не вытолкали в шею. Обвиняется в менструальном шпионаже. Сообщение крайстчерч пост, падкой на скандалы. "Парламентский корреспондент известий", силлабо-тонический пример, вышли из лектория с самым красивым студентом, выпили водки, запихнули друг другу. Уж не заслан ли, не подсажен ли злодеями в хлипкое гнездо? Но хорош, хорош, точеные губы, словно потрудился лакированный фредерикс. Щуп и наперсток.
Думал о самом главном, но поскользнулся, наебнулся виском о буржуазный столбик. Легкие пузырьки ша-ци.
Маркопулос отвечает: "Нет, не ошибся. Когда работаешь с такими силами, как Стража, неизбежны переборы. Нужно не просто дышать ртом, тут еще приходится втягивать до потайных пазух. "Если хотите выбрать ружье, — наставлял нас Гвидо фон Лист, — закрывайте глаза и тяните из пирамиды на ощупь. Эльфы, живущие между ваших пальцев, подскажут верный путь". Однажды, помню, он показал нам отблеск серебряной книги. Какое-то скрюченное зеркало, уже не помню деталей, кажется, лежало в комоде жертвенной жабы. Всего одну ночь, конечно".
Присосались к капиллярам. Моргнули, а на экране уже ничего, пустота, сбой системы, стержень расцеплен.
— Что они кричали?
— "We can feel! We can feel!" Детки в клетке. Как обычно.
Фасад ХНД, имитация фрески. Никакой охраны, никаких "признаков жизни", статую Нового Ирода полирует песок, здесь его до хуя, барханы. "Вам это не сойдет с рук, профессор Зеботтендорф, весь этот магний". Прижгли ступни калеке, пошевелили сетчатку. Где моя белая кнопка, где провод? — прыгал по дюнам, визжал: верните, раскрутите назад, хочу начать все сначала. От нулевой отметки, от рубанка, от винта.
— Это твое право, Маринус.
Твоя ладонь. Твоя известь в глазах. Твой еврейский керосин. Твой разрубленный позвонок.
"One thing I'm not good at is strictness, и это заботит меня, парни", — отвечает Гриф, быстро, чтобы не засекли. Две минуты, эхолот вылавливает обидчика. Беспомощный визг сирены. Опять наебка.
Засел в бункере, в марьяже сочащихся труб и влажных картонок. Откуда-то взялось электричество. Словно F. на закате карьеры. Три книги: Liber 418, свиток ЭЗ, карманный велиар. Пустельга и ее хамское гнездо. "Что это? Руки?" Да, отрубленная кисть с часами, валяется в искусственном болоте, демонстрирует постоянство памяти обломкам фюзеляжа, останкам авиажертвы. Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29. Корни сладкой науки. Лучший месяц — в названии которого есть эр. Лучший год — нечетный. 1947, январь, декабрь. Кислые стебли эволюции.
"Живи как ноль", говорит Баррон. Сейчас: спустись на кухню, возьми рамбутановый компот, крекеры, раствори таблетку, включи музыку, можешь выкурить сигарету, потом иди в ванну, плесни эвкалиптовой пены, читай таблоид до двух часов, постриги ногти, потом подрочи, ложись спать, встанешь в шесть тридцать, посмотри новости, позвони на южно-мичиганский проспект, узнай, как дела, как прошла церемония, не горят ли картины, есть ли свежие валеты. Потом можешь принять таблетки и спать до двух ночи. В два тридцать снова вставай, жди сообщений, держи наготове щуп и наперсток. Вот сумма технологий. Esiasch.
Сжалились, отвели двести пятьдесят метров в пожизненное владение, перстень с поддельным сапфиром, чековую книжку. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в глупую шею. Разнарядка возмездия.
Смятые, никудышные щеки, к восьми вечера уже зарастают хуевой щетиной. Никаких известий.
48
На задворках сна Azt ждет за бронзовой дверью. Боялся пожара, боялся меланом, боялся подцепить вирус, боялся перейти таиландский проспект. Маленький, как птенец ястреба. Движение машин с ложной стороны, беспощадные моторы, пазухи, свечи. За хлипкой роговицей растет ХНД, костлявые стены, непотребный шпиль, косой купол. Desire, disconnection, кролик бежит вспять по вспухающей стерне, лапки сбивают сметану. За ночь, проведенную в ящике злодея, приготовлен жирный соус. Personal toad. Не нашел времени ответить, сука. Conspiracy, ее поводки и присоски. Тайные послания, пересекающие злой океан, порождающие электрические бури, поднимающие иглы чудищ, рвущие постромки, выламывающие спицы, крошащие шоколадные яйца кораблей. Катастрофические последствия наших поебок, Маринус.
Подхватил губами кленовый лист, побежал, дурачась по полю: попробуй, разожми зубы. Словно раненый сенбернар. Его ушлые ноги.
Так из цветочной рассады, из шевелящих землю жучков и муравьев вырастает холодным цикламеном окончательное решение еврейского вопроса, "пососать тебе пальцы? плюнуть тебе в рот, облизать ноги?". Да, ноги, ноги. Первое слово книги Велиара, вкус проколотой губы. Приготовиться ко взлому алтаря: девять, семь, три, "…отец сломал печать простую". Богатый клиент, поставщик элементарного короля, очки в золотой оправе, разъясняет: "В преступлении сознались сорок семь мужчин и две женщины".
Рысь, выпивающая дыхание изо рта спящего младенца, мистер уилсон, пилящий недопизду пополам, новый ирод, обдрочивший кишки крестьянского сына. Мы здесь, мы раскачиваем бронзовую дверь. Там ждет тебя хранитель, ему не терпится, он раздражен. Еще немного, улетит, не дождавшись. Таков марокканский трюк. Ты будто бы смотришь на витрину, а вовсе не на бритоголового парня, но он все равно замечает твой взгляд, на полтора миллиметра, на сорок микрон, четыре миллисекунды высовывает злой язык (случай на прагерштрассе). Свидание в баре Bornless Rite через полчаса.
Напали возле трокадеро: "Ну что, сука?", проломили череп. Веселые осколки костей.
— Я всегда был таким.
Хуй, который разлюбила сперма.
— Не дышит. Идем?
Шаловливый филерский свист. Дыхание возле окоченевшего уха, теплый язык сержанта внутренних войск. По всем меридианам. Читали «ювенилию», читали "безымянный роман", читали пародии на суинберна. Лежали во фланелевом соседстве, бок о бок, запустив друг другу в трусы шутливые пальцы, разминая костный мозг. В таком волшебном единении душ, в божественной DT, в ее весеннем буйстве. Рак кожи — страшный, как утюг кавказского палача. Новые метастазы, надо спешить.
Дисбаланс солей, анемия, обезвоживание, исход кальция. None but the dead deserve the fair. Dead butt. His dead butt, в которую пробралась ошалевшая от счастья змейка. Serpent-destroyer в итальянских брюках. Вышли на пляж, волны, ветер, пластиковой вилкой пырнули в щеку, остался пороховой шрам: три фиолетовые точки, матросская метка.
49
Обычное обозначение радиоактивности. Знак Bon-Pa, его изотермы. К вечеру — тепловой удар, в затылке бьет колокольчик, словно в грязной славянской кукле. Ibah, головоломка, ее лишние, облепленные мокрым песком детали. Первородная глина. Эльф закутался в брюшную перегородку, прыгал, как заяц. Два пальца вверх, потом к запястью, к горлу.
— Рад видеть вас, синьор фон Зеботтендорф! Крутились в хаммаме?
Да, пар и смутные тела желаний. Мое любимое время — половина одиннадцатого утра. Они уже глотнули вереска, зачерпнули горсть пряных бобов, теперь готовы на все. Встреча "между кадок". Теплые, как щенки в тюремном лукошке. Кожа турка в мелких укусах. Белый порошок зашит в шелковой подкладке.
