Володя Злобин - Финики
Спальный район встретил его криками. Тьма не до конца пожрала город, было не совсем темно, а только смежались сумерки и редкие окна горели огнём. Несмотря на то, что Лом не любил читать книги, он мыслил рационально и прямо: именно в такое время начинают собираться различные субкультурные компании. По крайней мере в это время он всегда покупал в киосках алкоголь. Навстречу ему попадались хилые стайки гопников, которые не смели назвать его братишкой и попросить на пивасик. Когда его чуть не задавила машина, успев затормозить на мелкой менисковой улице, то Лом, увидав разозлённое чёрное лицо за лобовым стеклом, пустил по нему ударом ноги паутину трещин.
- С дороги черномазый!
Он углублялся во дворы, пока издалека, чутким, навощенным на деградацию слухом, он, наконец, не расслышал хриплый баритон мобильного телефона:
- Камон! Камон! Антифа хулиган-с!
Лом огляделся в поисках оружия. На лавке сидело какое-то пьяное тело, и Лом, подойдя к нему, скинул печальную биомассу с сидения.
- Эээ? Ты чё?
- Убью!
- Чё?
- У меня член двадцать сантиметров, так что не шути со мной!
Тело, виляя задницей, уползло в кусты, и Евгений отломал от скамейки длинную, толстую планку с крючком ржавого гвоздя на конце. Свирепо воздев оружие к небесам, он смело пошёл на человеческие голоса. В этот момент он не думал ни о чём, кроме мести за друга, которого любил и уважал всем своим большим, добрым сердцем.
***Фитиль обуглился и произнёс одними губами:
- Ребята. У меня для вас плохая новость.
Никто не захотел подначивать его и спрашивать: "Какая?". Лидер, взвалив на себя ответственность, сказал сам:
- В реанимации умер Лом.
Что-то схватило и попыталось вытащить моё сердце. А затем... после кратких секунд ледяного объятия, когда всё тело, казалось, истыкали иглами, пришло блаженное тепло и абсолютное спокойствие. Я украдкой посмотрел на других, чтобы понять, как они отреагировали на известие. И с удивлением увидел, что все они, включая Шута, проткнуты этой новостью, как ничего не подозревавшие жуки.
- Как?
Фитиль путано рассказал, что Лом умер в реанимации, не приходя в сознание. Полученные им на районе травмы оказались несовместимыми с жизнью, хотя, как я уже позже стал понимать, деятельность настоящего националиста всегда несовместима с жизнью.
- Господи, - прошептал Шут, а потом одумался, - чёрт!
Из глаз Алисы, из этих чудных малахитовых пещер, потекли слезы. Мне захотелось броситься к ней, вытереть их свежим носовым платком или убрать пальцем, пусть я им недавно и ковырялся в носу, но она уже зарылась в плечо Фитиля.
- Сожалею, камрады, что не принёс радостных известий. Обещаю, что партия это так не оставит.
Не оставит? Значит, снова играет на губах изжеванное слово месть? Страшно ли мне, что придётся подтвердить преданность дружбе поступком? Да, но вместе с тем, я стал чувствовать себя сильнее, уверенней. Мой близкий приятель столкнулся со смертью, а значит, печать этого высшего таинства перепала и на меня, причислив скромную персону Арсения Духова к какому-то орденскому мистическому союзу. Моё тщеславие, выродившись в гордость, как бы невзначай рассказывало в школе о том, что у меня убили друга. Мои родители были шокированы этой новостью, отчего я, как никогда ранее, почувствовал собственную значимость. В такие минуты мне даже казалось, что многие люди специально прилюдно скорбят, чтобы почувствовать свою силу, причастность, внимание. Выходило сплошное вампирство. А пока я всё ещё сидел, не сказать, чтобы сильно ошарашенный, но оглушённый на больничной койке, и всеми силами пытался показать, что я тоже скорблю, что мне тоже небезразлично, хотя внутри улеглась, вставшая было на дыбы, холодная зимняя степь.
Слава с перебинтованной головой спросил:
- Ты точно не шутишь?
- Нет. Ему молотком проломили голову. Его обнаружили рядом с разбитой в щепы и окровавленной доской, которую он сжимал в руке. Говорят, что он четверых отправил в больницу. Мне через органы сообщили первому, потому что Лом состоял в партии.
Алиса крепко держала за руку Фитиля, и тот ободряюще приобнял её. И тут мне впервые захотелось, чтобы сказанное не оказалось правдой, ведь тогда Фитилю бы не пришлось гладить девушку по спине. Пусть лучше бы Лом жил, но Алиса снова гордо и безразлично стояла у грязного окна, а не плакала в руках фюрера. Как эгоистичны и жалки мои мысли, но хорошо, что их никто не может увидеть.
Шут прошептал:
- И что теперь будем делать?
Фитиль вздохнул:
- Мы организуем от имени партии похороны, поможем, чем сможем, родителям. Устроим компанию, чтобы Женю никто не забыл. Это был наш старый камрад. Я его помню с первых берцев. Можно даже организовать митинг памяти в его честь. Да, так и сделаем. Попробую протолкнуть эту идею.
Мне идея понравилась, но Слава застонал:
- Какие митинги? Какая на хер память? Месть! Месть!!! - он зарычал, - вот единственное, что сможет почтить его память. Надо превратить этот район и всю эту антифа в фарш, который налипнет на наши коричневые подошвы! Это сделали те же мудаки, что и напали на меня. И мы это спустим? Оставив без наказания? Они порешили уже двоих наших друзей, а мы, как терпилы, будем на митингах ошиваться? А как же дух братства?
Фитиль медленно заговорил, пряча глаза:
- Поддерживаю твои мысли, но тут надо быть осторожным. Сейчас к этому делу будет привлечено большое внимание, если начать мстить, полицаи немедленно нас расколют. Ведь они знают, кто будет мстить и знают, кому. Поэтому надо выждать, проявить осторожность. Сделать все легально, а когда уляжется пыль, начинать мстить. Лучше пробить через структуры и через тех, кого ранил Лом.
Слава стиснул кулаки и зло выругался, но спор продолжать не стал. Скрипящая койка точно высасывала в больные простыни его волю.
***Портрет покойного Евгения Пухова показывали по телевизору. Вся либеральная общественность гудит от возмущения, ведь когда-то был побежден фашизм. Для меня всегда было интересным, каким образом пушками можно победить идею, но Лом, не смотря на подвывания из советской подворотни, стал новой национальной иконой. Началась интернет-компания по героизации его имени. Ему отдавали честь четырнадцатилетние бонихи по всей стране. Национальные партии передрались за право, кто будет носить портрет Лома, как священный тотем, но организация, в которой мы состояли, безоговорочно победила.
- Мне хочется взорвать этот балаган, - Шут скрипит мелкими зубами и между ними проскакивают желтые искры, - как я их всех ненавижу. Твари. Пиарится на костях покойника - это хуже даже, чем быть чуркой.
Лома хоронили после крестового хода, хотя он был язычником. Илья было приветствовал это, но встретив гневную отповедь сразу со всех сторон, замолчал. Глядя на хор плачущих бабок, рыдающих женщин и хмурых мужчин мне, в самом деле, причудилось, что обряд захоронения - это какое-то земляное рабство, притяжение к земле, отсутствие полета. Куда эпичней смотрелось, если бы тело Лома сожгли на костре, а его дух в дымной колеснице заволок бы звезды. Мечты, мечты. Дожили, я уже мечтаю о том, что лучше сжигать людей. Наверное, я становлюсь злее.
- Что за праздник они устроили, - со злостью говорю я, - скоты.
На сцене, вокруг которой собралось несколько сот человек, выступал лидер нашей партии. Кареглаз и черноволос, точно выбился в фюреры с какой-нибудь левой карикатуры. Почти все ораторы на националистических митингах сильно напоминают евреев. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
- Мне это надоело, - говорит Слава и выходит из оцепления, в котором он, как партиец, стоял. Вдогонку кричит Алиса, - Ты куда?
- Идите за мной.
Слава выздоровел, и его лицо почти зажило от ударов. Как участник партийного оцепления, он прошел на трибуну и нагло оттеснил черноволосого мужика пингвиньей конструкции от микрофона. Мы, как штурмовики на съезде, выстроились сзади друга и зло уставились на толпу с флагами и транспарантами. Слова Ника конфликтовали с убогой и жирной речью только что выступавшего политического некрофила, поэтому я ощутил прилив энергии.
- Мне надоели эти убогие слова евреев, прикрывающихся национальным флагом. Я был другом Евгения. Мы с ним прошли и огонь, и воду. Он не раз спасал меня от смерти и никогда не бросал в беде. Поэтому, мне противно видеть, как в его память устраивается алкогольный шабаш, на котором делают политические очки упыри, не стоящие и мизинца того человека, который от нас ушёл. Я ни к чему не призываю тех, кто знал и дружил с Ломом, но говорю тем, кто помнил его, как воина. Он бы хотел, чтобы вы справили тризну о нем совсем иным способом. Не скорбным молчанием и не стаканом спирта. Он бы хотел, чтобы вы проголосовали за него руками и ногами. Своим сердцем. На этом у меня всё. Вы можете дальше состоять в партии, которая воспользуется даже вашей смертью, но участвовать в этом жидовском балагане у меня больше нет никакого желания.
