Александр Бренер - Бздящие народы
Самое интересное ежедневное зрелище, которое власть может предложить туристу в Мехико — это ритуал снятия национального флага, который происходит в 6 часов пополудни на главной площади перед президентским дворцом. Из ворот дворца появляется шеренга солдат во главе с офицером. Под барабанный бой они строевым шагом направляются к высоченному металлическому флагштоку, на котором реет громадное зелёно-бело-красное полотнище! Солдаты спускают флаг, сражаясь с ним, как с драконом, как с парусом, как с гигантской пиздой. Свинтив трёхцветную чудовищную простыню и водрузив её на плечи, взвод возвращается во дворец. Дети в восторге, туристы бегут за военщиной с видео, индейцы вежливо улыбаются. В небе над площадью беспрерывно летают самолёты. Что если бы один такой белоснежный межконтинентальный лайнер ёбнулся сейчас на президентский дворец? Неужели бы индейцы улыбались так же бесстрастно? Пиздобольство!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ МЕХИКО!
А теперь мы должны признаться: мы страшно любим Мехико. Мы не знаем города честнее, прямее, откровеннее. Здесь, как и везде, хватает жлобства и мерзости власти. Нищеты здесь больше, чем во многих других местах. Но Мехико почти не знает пошлого лицемерия европейских городов, их лживой корректности, как и кошмарной вульгарности североамериканских богатых полисов. В Мехико нет ничего от лощёной сувенирности Парижа, ничего от косметической монструозности Атланты. Это не напудренная белокурая старуха, прошедшая через бесконечность хирургических подновлений, это скорее трезвая и изо всех сил выживающая вдова. Viva Mexico!
Еда в Мехико оказалась для нас почти несъедобной. И это при том, что мы оба страшно любим мексиканскую кухню, то есть любим везде, кроме Мексики. Однако здесь все эти «энчиладос» выглядят несколько иначе: чача.
Дело в том, что и Барбара, и Александр обожают, когда в блюде чувствуются отдельные кусочки. Чтобы можно было насладиться маслиной, огурцом или фасолью во всей их самости, отдельности, естестве. В Мексике готовят иначе: всё превращается в какую-то кашу, в беспредельную размазню, которую потом запихивают в маисовый блинчик. Может быть, это неплохо для младенцев и маразматиков, но не для нас, и мы перешли вскоре на голые кукурузные лепёшки, авокадо и манго. Авокадо здесь безумно чувственные и жирные, в них гораздо больше вкуса, чем в израильских авокадо, которые продаются в Европе. А манго мексиканцы очищают от кожи, насаживают на палочку, как эскимо, и посыпают красным перцем. Это очень возбуждало александров геморрой.
Но если говорить без мозгоёбства, стыдно становится и кусок застревает в горле, когда смотришь на местных ребятишек, сидящих с протянутой рукой на тротуаре или вбегающих в закусочную, чтобы попросить монету. Опроститесь, парижские и стокгольмские рестораны! Опроститесь, иначе хуже будет! Ёбс!
Что ещё? Метро. Метро в Мехико очень похоже на московское, хотя абсолютно лишено подлой московской помпезности. Нет здесь и московского холуйского хамства. Толпы дисциплинированных индейцев передвигаются по длинным переходам, ждут поездов на станциях. Вагоны, как правило, битком набиты, но все ведут себя, как английские лорды. Тут чувствуешь себя опять как в индейской деревне, обоняешь специфический запах воспитанных деревенских людей, блюдущих чистоту и порядочность. Иногда кто-нибудь затягивает заунывную, пробуждающую ужасающую тоску, песню. Второй голос подхватывает её. А вот и третий.
Такси в Мехико-сити — это зелёные юркие жучки-фольксвагены, которые производятся в Бразилии. Такси здесь очень дёшево, как и отели, как и еда. Марихуана — тоже.
Мы еблись под травкой в нашем отеле, обливаясь потом, совершенно счастливые и озверелые, как тысячи парочек до нас. Обо всём позабыли. Существовали только наши гениталии и расширяющиеся эрогенные зоны вокруг них. Бесконечно расширяющиеся. Кана-бис крайне способствует траханью: лободобо.
Что ещё? Ёбано в рот! Музеи! Мексиканцы уважают музеи. Музеи — это как бы красные уголки в нищей трущобе мексиканского третьего мира. Чистота, покой, прохлада. Все базарные запахи — снаружи.
Музей Фриды Кало находится сейчас в богатом районе особняков, хотя в 30-40-е годы, когда божественная Фрида жила здесь с толстым Диего, это была окраина города. Чудовищная красавица! На большом мольберте посреди мастерской стоит её последняя неоконченная работа — обосранный мухами портрет Сталина. Над её кроватью, как иконы, фотографии Маркса, Ленина, Мао. До хуя кустарных изделий, засушенных букетов и погребальной символики. Всё пропитано загробным эротизмом в духе Батая. Похоже, её пизда притягивала к себе всех древних духов Америки. Личный музей Сикейроса тоже хорош. Оху евший муралист! Часто он гнал абсолютную отсебятину и провинциальную чушь, но у него было неотразимое чувство политического момента. Ещё он был мегаломан и комедиант. Сталинист задроченный!
Неподалёку от музея Фриды Кало находится музей её любовника Троцкого. В отличие от всех других музеев его не охраняет государственная стража с автоматами. Пара спившихся британских троцкистов — вот и весь обслуживающий персонал. После ссоры с Риверой и Фридой Троцкий с женой перебрались из художнического особняка сюда, в гораздо более скромное убежище. Паршивая мебель, бедный сортир, говняные стоптанные туфли у простреленной боевиками Сикейроса стены. Заплесневелые марксистские брошюры на письменном столе, музейное пенснэ. На стенах висят поздние фото Льва Давидовича, выдающие в нём мракобесного догматика, краснобая и изощрённого ловца человеков. Но есть и пара снимков, сделанных сразу после смертельного ранения. Это хватающие за яйца документики. На одном дюжие детективы, похожие на Аль-Капоне, держат обессилевшего русского революционера под руки. На другом он, с перевязанной головой, тычет пальцем в своего убийцу, уже прихваченного наручниками. Нутро невольно сжимается, когда смотришь на этот человечий конец. Господи, и чего же ты так потешаешься над своими несчастными куропатками?!
ДВА АКАПУЛЬКО
Через две недели нам в Мехико недоело. Мы сели на автобус и поехали в Акапулько. По дороге мы увидели много тощих кактусов и нищих батраков. Тучи пыли в лучах солнца: кхх. Акапулько — это два разных города. Один — туристический, построенный для гринго со вбитыми в пляж гвоздями — небоскрёбами, ёбаными отелями. Второй — старый, облупленный, базарный, с дешёвыми проститутками и голыми рыбаками. Мы поселились в базарном городе, опять-таки в сверхестественно дешёвом отеле. Его хозяин встретил нас на пороге в ситцевых полосатых трусах. У него было выдающееся оливковое брюхо.
На пляже мы познакомились с одним местным пуше-ром — Марио. У него был любой продукт на выбор: кокаин, марихуана, джанк... Мы покупали у него острую боливийскую дурь и к вечеру накуривались. Потом был секс, а потом — комариная ночь. Жестокие, тупые, как советская милиция, насекомые пили нашу пенистую кровь. Тихий океан шуршал гдето поблизости.
На пляже мы познакомились ещё кое-с-кем. Хумберт Хумберт и Лолита собственной персоной! Бритый наголо курносый англичанин с маленькой рыжеволосой девочкой. У обоих — веснусчатые, загорелые, мускулистые торсы. Ему лет под сорок, ей около десяти. Они выдавали себя за папу и дочку, но Марио казал нам, что ни хуя подобного. Они снимали у пушера комнату и по ночам он слушал эротические стоны англичанина.
Девочку звали Клара. Она подружилась нами. Дело в том, что Барбара и Александр каждый день брали на пляж авокадо, фрукты и хлеб, и обедали, лёжа на песке. Клара оказалась большой охотницей до фруктов. Она подходила к нам в своих фиолетовых трусиках и лифчике, который ей совсем не требовался, и присаживалась на корточки. Она улыбалась. Мы давали ей мохнатые манго, сладкие, истекающие соком, груши, твёрдые сливы. Она пожирала их сосредоточенно и внимательно, как это делают некоторые дети. Мистер англичанин наблюдал за нами, сидя в шезлонге в сторонке.
Иногда они ссорились. Она что-то просила у папы. Он отказывал ей. Тогда она падала на колени и начинала кусать его за ноги. Она кусала больно и однажды он ударил её. Она плакала бурно и ненавистью. Киска!
Как-то раз англичанин угостил нас сигаретой с марихуаной. Мы разговорились о кино. Он оказался знатоком horror movie. В конце концов он пригласил нас к себе поужинать. Котяра! Фрик!
Вечером Марио зашёл за нами в отель и отвёл к себе домой. Это было в самом грязном квартале старого Акапулько, рядом со зловонной бойней. Прямо на улице старухи торговали куриными головками и чёрной пористой печенью, какими-то копытами и мелкой вонючей рыбой. Мы поднялись на второй этаж обшарпанного дома.
У Марио была трёхкомнатная квартира. Одну комнату занимала его одноглазая мать, вторую — он сам, а в третьей жили англичанин с девочкой. В этой комнате был большой железный балкон. Там мы и поужинали. Англичанин приготовил салат из авокадо, жареную рыбу, хрустящий картофель, было несколько сортов сыра. На третье ели мороженое. Всё это время Клара спала в комнате на огромном красном матраце со множеством маленьких подушечек.
