Как любят мертвые - Чарльз Буковски
Через десять дней, когда вернулся, я уже твердо знал, кто из них что кому делает.
Я раскидал все 100 процентов за пять минут.
И получил официальное письмо с поздравлениями от Городского Почтмейстера.
18
Вскоре после этого меня ввели в штат, что давало мне восемь часов ночной смены, а это гораздо лучше двенадцати, и оплаченный отпуск. Из 150 или 200 человек, что пришли сюда в первый раз, нас осталось только двое.
Потом я познакомился на почте с Дэвидом Дженко. Молодой, белый, чуть за двадцать. Я совершил ошибку и заговорил с ним – что-то насчет классической музыки. Случилось так, что я торчал на классической музыке, поскольку это единственное, что я мог слушать, когда пил пиво в постели рано утром. Если ее слушать каждое утро, что-нибудь да запомнишь. А когда Джойс развелась со мной, я по ошибке упаковал два тома «Жизнеописаний классических и современных композиторов» в один из своих чемоданов. Жизнь большинства этих людей была такой мукой, что я читал о них с удовольствием и думал: что ж, я тоже в аду, а музыку сочинять даже не умею.
Но я распустил язык. Дженко с каким-то еще мужиком спорили, а я уладил их спор, сообщив дату рождения Бетховена, когда он написал Третью симфонию, а также обобщенное (хоть и смутное) представление о том, что о Третьей говорили критики.
Для Дженко это было слишком. Он немедленно принял меня за ученого человека. Усевшись на табуретку рядом со мной, он начал стонать и кряхтеть, одну долгую ночь за другой, о страдании, захороненном в глубине его терзаемой и обозленной души. У него был ужасно громкий голос, и он хотел, чтоб его слышали все. Я раскидывал письма, я слушал, слушал и слушал, думая: что же мне теперь делать? Как заставить этого несчастного безумного ублюдка заткнуться?
Каждую ночь я шел домой, и меня подташнивало и кружилась голова. Он убивал меня звуком своего голоса.
19
Я начинал в 18.18, а Дейв Дженко приходил на работу только к 22.36 – могло быть и хуже. Уходя в 22.06 на тридцатиминутный обеденный перерыв, я обычно возвращался к тому времени, как он уже приходил. Заходил он и сразу начинал искать табурет рядом с моим. Дженко изображал себя великим мыслителем, а также разыгрывал великого любовника. По его словам, прекрасные молодые женщины ловили его в вестибюлях, преследовали на улицах. Не давали ему роздыху, бедняге. Но я ни разу не видел, чтобы он заговаривал с женщинами на работе – да и они с ним не общались. И вот он входил:
– ЭЙ, ХЭНК! ЧУВАК, НУ И ОТСОСАЛИ МНЕ СЕГОДНЯ В НАТУРЕ!
Он не говорил – он орал. Он орал всю ночь напролет.
– ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ МОЙ, ОНА МЕНЯ ЧУТЬ НЕ СЪЕЛА! ДА ТАКАЯ МОЛОДАЯ! НО НА САМОМ ДЕЛЕ ПРОФИ!
Я зажигал сигарету.
Затем вынужден был выслушать, как он ее встретил:
– ХЛЕБА НАДО БЫЛО КУПИТЬ, ПОНЯЛ! Затем – до последней подробности – что она сказала, что он ответил, что они делали, и т. д.
В то время вышел закон, чтобы почтамт платил подменным сортировщикам полторы ставки. Поэтому все сверхурочные почтамт перекинул на штатных работников.
За восемь или десять минут до конца моей обычной смены в 2.48 включался интерком:
– Прошу внимания! Всем штатным сортировщикам, прибывшим на работу в 18.18, требуется задержаться на час сверхурочно!
Дженко улыбался, гнулся вперед и вливал в меня еще своего яда.
Затем, за восемь или десять минут до окончания моего девятого часа, интерком включался снова:
– Прошу внимания! Всем штатным сортировщикам, прибывшим на работу в 18.18, требуется задержаться на два часа сверхурочно!
Затем, за восемь минут до моего 10-го часа:
– Прошу внимания! Всем штатным сортировщикам, прибывшим на работу в 18.18, требуется задержаться на три часа сверхурочно!
А тем временем Дженко не закрывал рта:
– СИЖУ Я В ЭТОЙ АПТЕКЕ, ПОНИМАЕШЬ? ВХОДЯТ ДВЕ КЛАССНЫЕ ДЕВКИ. САДЯТСЯ ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОТ МЕНЯ…
Мальчишка меня добивал, но я не мог найти выхода. Я вспоминал остальные места, где работал. Везде ко мне прибивался какой-нибудь псих. Я им нравился.
Затем Дженко вывалил на меня свой роман. Печатать он не умел, поэтому дрянь эту напечатала ему профессиональная машинистка. Роман был переплетен в причудливую черную кожаную тетрадь. Название очень романтичное.
– СКАЖЕШЬ ПОТОМ, ЧТО ТЫ ОБ ЭТОМ ДУМАЕШЬ, – сказал он.
– Ага, – ответил я.
20
Я взял роман домой, открыл пиво, залез в постель и приступил.
Начиналось хорошо. О том, как Дженко жил по всяким комнатушкам и голодал, пытаясь найти работу. У него не получалось с агентствами по найму. И тут встретил в баре парня – тот показался ему весьма ученым типом, – но этот друг постоянно занимал у него деньги и так никогда и не отдал.
Честно пишет.
Может, я недооценил этого человека, подумал я.
Я все надеялся на него, пока читал. А потом весь его роман развалился. Почему-то стоило ему начать писать о почтамте, как вся эта штука утратила реальность.
Роман становился все хуже и хуже. Закончилось все тем, как он пришел в оперу. Антракт. Он выходит из зала, чтобы не видеть неотесанную и глупую толпу. Тут я был за него. Когда он огибал столб в фойе, все и случилось. Очень быстро. Он столкнулся с культурной, изысканной, прекрасной дамочкой. Чуть не сшиб ее с ног.
Диалог звучал примерно так:
– Ох, простите, бога ради!
– Все в порядке…
– Я не хотел… понимаете… извините!..
– О, уверяю вас, все в порядке!
– Но понимаете, в смысле, я вас не видел… я не нарочно…
– Все в порядке. Все в полном порядке… Диалог по поводу столкновения продолжался полторы страницы.
Бедный мальчонка был поистине безумен.
Оказалось, что эта баба, хоть и бродила вокруг столбов в одиночку, ну, на самом деле она замужем за этим врачом, но эскулап не врубается в оперу и даже, собственно говоря, плевать хотел на такие простейшие вещи, как «Болеро» Равеля. Или даже «Танец с треуголками» де Фальи.[30] Тут я был на стороне доктора.
С момента столкновения этих двух подлинно чувствительных душ что-то начало развиваться. Они встречались на концертах, а после наскоряк перепихивались. (Это скорее подразумевалось, нежели утверждалось, – оба были слишком тонки для того, чтобы просто ебатъся.)
Короче, роман закончился. Несчастное прекрасное существо любило своего мужа, и нашего героя (Дженко)
