Уилл Айткен - Наглядные пособия (Realia)
– Что это за песня? – шепотом спрашиваю я у Гермико, когда многократно усиленный голос резко и невнятно лопочет что-то сверху. Танцоры замирают, напряженно прислушиваются, затем поднимают сыры и вновь начинают танцевать и петь.
«У тебя в голове ветряные мельницы», – поясняет Гермико.
Ну конечно же!
Голландцы и голландки расхаживают взад-вперед по высокой лестнице, круглые сыры раскачиваются туда-сюда, в то время как с колосников на еле различимых тросах спускается здоровенный сосновый шкаф. По мере того как он опускается все ниже, стенки его становятся прозрачными. В шкафу жмутся друг к другу семь-восемь человек – две взрослые пары, две девочки-подростка и высокий светловолосый мальчик – все в поношенной одежде, на рукаве у каждого – желтая шестиконечная звезда.
– Попробуйте угадать, что это за мюзикл? – подначивает меня Гермико. Скрипки в оркестровой яме разом запиликали в минорном ключе.
Я качаю головой.
– «Дневник Анны Франк», – сообщает Гермико.
Младшая из девочек-подростков перебирается к передней части шкафа, распахивает двери и выкрикивает припев к «Мельницам». Шкаф медленно поднимается: Анна вновь скорчилась рядом со своими оборванными друзьями и родственниками.
– Ну и голосок у этой вашей Анны.
– Правда хороша? Но, пожалуй, нам стоило бы поторопиться, – говорит Гермико. – Надо думать, мистер Аракава уже ждет.
Мы просто-таки пулей вылетаем из зрительного зала и ступаем на стеклянные катки – здесь даже полы, и те остекленные! – крытых переходов, что соединяют между собою здания комплекса «Чистых сердец». Поднимаемся на верхний этаж административного здания «Уголок радости», Гермико вводит меня в веерообразную комнату с низким потолком, одна стена которой представляет собою непрерывную стеклянную кривую, открывающуюся на ряды долин.
Из дальнего конца комнаты появляется прекрасная молодая женщина в синем кимоно – такого оттенка синевы я здесь увидеть не ждала, такое бывает морозным днем в Альберте, когда втыкаешь лопату в сугроб, зачерпываешь искрящуюся груду, а на самом дне получившейся выемки растекается призрачная синь. По мере того как красавица приближается – слышу, как шелк шуршит, а она еще только на середине комнаты, – она увядает на глазах. Лицо ее покрыто паутиной морщин, словно шелкопряды, соткавшие ее кимоно, продолжают вкалывать сверхурочно.
Женщина низко кланяется Гермико, та кланяется в ответ; в поклоне они едва не соприкасаются лбами. Еще не распрямившись, прекрасная старуха поднимает на меня глаза.
– Какая высокая, – роняет она, выпрямляясь одним неуловимым движением, и смеется, закрываясь сухими, как пергамент, руками.
«Какая морщинистая», – собираюсь ответить я столь же учтиво, но та уже отвернулась от нас с Гермико и раздвигает черные лакированные двери. Гермико сбрасывает серебристые кроссовки. Я прыгаю сперва на одной ноге, затем на другой, с трудом стягивая с себя туфли-лодочки. В кои-то веки я – в колготках. Сквозь темную сеточку скромно просвечивает изумрудно-зеленый лак на ногтях.
Во внутренней комнате так темно, что глаза привыкают не сразу. Где-то рядом шелестит вода – в точности как шелк прекрасной старухи. Старуха ведет нас с Гермико по узкому дощатому настилу в обрамлении заглубленных прямоугольников, наполненных эллиптическими черными камешками размером с ракушку мидии и такими же блестящими. Настил расходится в разные стороны и огибает черный базальтовый бассейн, налитый до краев, так что вода непрестанно выплескивается. Прекрасная старуха вручает Гермико ковшик с бамбуковой ручкой. Зачерпнув воды, Гермико поливает себе на руки. Прекрасная старуха промакивает их серой тряпкой. Гермико передает ковшик мне, мою руки и я. В полумраке поет птица, рассыпая звонкие, сладкозвучные трели.
Прекрасная старуха подводит нас к необозримо широкому татами. Обитые шелком стены теряются в темноте. Я уже собираюсь присесть на одну из плоских подушек, когда Гермико легонько касается моего локтя, давая понять, что мне полагается остаться на ногах. Хоть бы эта гребаная пичуга заткнулась, что ли, а то голова прям раскалывается.
Из темноты вышагивает самый высокий из когда-либо виденных мною японцев, на одном плече его зеленого шелкового костюма балансирует небольшая серая мартышка. Прекрасная старуха кланяется так низко, что носом едва не утыкается в татами. И выводит прелестным, мелодичным голоском подобающее приветствие: «Мы привели западное чудище на ваш великодушный суд, ваше величество» (перевод мой). Гермико тоже кланяется, хотя и не так низко, и щебечет что-то, кивнув в мою сторону.
Мистер Аракава оглядывает меня с ног до головы, за овальными янтарными линзами в золотой оправе глаз не видно. Мартышка балансирует на тщедушных задних лапках и тоже меряет меня взглядом. Мистер Аракава пробулькизает горлом несколько слов.
– Мистер Аракава находит, что вы очень высоки для женщины, – переводит Гермико.
Ловлю его взгляд за янтарными стеклами – глаза мистера Аракава почти на одном уровне с моими.
– Пожалуйста, скажите мистеру Аракава, – прошу я Гермико, не глядя на нее, – что он весьма высок для мужчины-японца.
Гермико отступает от меня дюймов на шесть, словно отгораживаясь от переводимой ею фразы. Мистер Аракава выслушивает мой комментарий, втягивая изрядный глоток воздуха сквозь ровные желтые зубы. Мартышка поднимает глаза к потолку и разражается визгливыми воплями, точно свихнувшийся жаворонок. Участок кожи у меня над глазами, в точности посередке, болезненно пульсирует.
Мистер Аракава отчеканивает пару «газетных» абзацев, Гермико компилирует сказанное для меня: высокая миссия школы «Чистых сердец», необходимость нести цивилизующую культуру Японии в непросвещенный мир, осознание того, что английский язык, при всей его заурядности, примитивности и эгалитарности, тем не менее является «лингва франка» этого века, школа «Чистых сердец» должна идти в ногу со временем…
Лоб мой пульсирует в лад переводу Гермико, малая толика света, что есть в этом заповеднике без окон, то разгорается, то меркнет в одном ритме с пульсацией. Замечаю, что прекрасная старуха поглядывает на мой лоб.
Мистер Аракава заливается соловьем. Я словно бы улавливаю слова «труппа “Воображаемый театр”».
– Теперь мистер Аракава хотел бы услышать, как именно, по вашему мнению, ваш опыт в качестве художественного руководителя прославленной труппы «Воображаемый театр» способен помочь вам в работе с ученицами школы «Чистых сердец», – говорит Гермико.
Язык мой превратился в деревянный башмак, лоб вот-вот расступится, точно Красное море, мартышка орет как резаная.
– Труппа «Воображаемый театр», – лепечу я незнакомым, тоненьким голосом, – как явствует из названия, ставит своей целью… – Я в тупике. Мистер Аракава и Гермико ждут продолжения. Прекрасная старуха не сводит глаз с моего пульсирующего лба.
– Отчего бы вам для начала не рассказать нам… – импровизирует Гермико.
Мартышка наконец затыкается, вытягивает вперед костлявые лапки – ни дать ни взять ныряльщик, изготовившийся прыгнуть в недвижную воду, – взмывает в воздух, невесомо приземляется мне на плечо и принимается подскакивать вверх-вниз, энергично дергая себя за уд, который, вытягиваясь в длину, изрядно смахивает на червя-альбиноса.
– Нобу! – восклицает прекрасная старуха. Мартышка обрабатывает мне шею, черные глаза-горошины озорно посверкивают.
– Нобу! – рявкает мистер Аракава, но ничто не в силах отвлечь мелкую тварь от обезьяньей забавы. Он запускает крохотные лапки мне в волосы и вцепляется крепко-накрепко; таз ходит ходуном у самого моего уха.
Мистер Аракава, Гермико и прекрасная старуха обступили меня со всех сторон. Мистер Аракава выпутывает бледные пальчики Нобу из моих волос, Гермико поглаживает меня по плечам, а прекрасная старуха услужливо стенает: «Ох, ох, ох!»
Ощущение такое, словно у меня над глазами, в точности посередке, что-то разорвалось. Мистер Аракава, извлекший наконец Нобу из моей шевелюры, в ужасе отступает, мартышка беспомощно повисает в его кулаке. Чувствую, как между глаз и по переносице медленно течет что-то жидкое. Гной? Кровь? Потрясенные взгляды окружающих ничего мне не говорят. Жизнь словно замедлила ход: на кончике носа собирается и повисает капля. Машинально высовываю язык и подхватываю каплю. На вкус – соленая. Как слеза.
Мистер Аракава вручает Нобу – вставший член так и ходит ходуном – прекрасной старухе, та уносит мартышку прочь.
Обнаруживаю, что лежу на татами лицом вверх, под головой у меня – плоская подушка. Мистер Аракава промакивает мне лоб большим шелковым платком. Рявкает что-то Гермико, которая стоит на коленях рядом со мною.
– Пойду схожу за медсестрой, – шепчет она и выбегает из комнаты.
– Ничего подобного прежде никогда не случалось, – заверяет меня мистер Аракава.
