Андрей Темников - Зверинец верхнего мира
На обратном пути нет-нет и подойдет ко мне, чтобы погладить черепаху, которая лежит у меня на коленях.
– Что слушаешь?
Я понимаю по губам. Когда-то она тоже любила Чехова, и мы занимались любовью в наушниках, но только не под «Скучную», Сашка просила поставить «Степь» или «Дом с мезонином». Если сейчас наушники снять, она тут же хлопнет ладошкой по клавише ночника и усядется на колени.
– Сегодня мама видела черепаху. Ей ты мог бы и поверить.
– Разумеется, если это не заговор.
– Заговор? Поставишь мне «Первый снег»? Заговор? С какой целью? Чтобы спутать твои планы?
– Это «Архиерей».
– Нет, не выключай, «Архиерей» сойдет. Мы не собираемся путать твои планы. Хочешь, приноси щеночка, думаю, от этого черепаха еще скорее отыщется.
– Где она видела черепаху?
– Не знаю. После обеда она сказала, маша в сторону очисток, чтобы мы посмотрели там и не смахнули черепаху в мусорное ведро. Наверное, на кухне, на столе. Хотя не знаю. Видишь ли, картошку она чистит на столе, капусту на подоконнике, а свеклу и морковку с луком в раковине. Мы с Оксаночкой перебрали капусту. Особенно капусту.
– Понимаю. Хитрая Сашка! Мама не видела никакой черепахи.
– Она сказала: не смахните, просто думала, что черепаха живет у нас.
– Все равно. Только лучше будет, если ты поставишь «Первый снег».
– Оперу?
– Нет, просто рассказ. Когда читает Машков… Знаю, знаю. Ей, правда, так и не удалось уговорить меня перебраться с кресла на диван.
Мы уже успокоились, я стал рассказывать о винных погребах своего замка, когда заскрежетал замок. Это возвращался Парашютист, и я отпустил Сашку к нему. Постарался, как можно спокойнее, дослушать «Первый снег», который она поставила мне еще раз. Но тут они вошли оба и устроились на диване. Парашютист вытянулся во весь рост и сделал мне знак, чтобы я убрал наушники. Он знает, что я не люблю, когда меня отрывают от моих любимых книг, да еще ночью. И всегда делает это для того, чтобы сказать мне какой-нибудь пустяк.
– Собачек не нашел. Говорят, утром там ездили живодеры.
Светало, вернее, просто светлело. Мокрый снег наконец накрыл асфальт на дворе под окнами.
– Давайте завтракать, – сказал Парашютист.
– И то! – потянулась Сашка. – Вам ведь на работу. – И она отправилась будить Оксаночку, хлопать ее по животу, чтобы вдвоем сварить сосиски, так как одной ей было бы скучно на кухне.
Задремывал Парашютист. Из кухни донеслось Оксаночкино: «Может быть, она в ящике, где у нас видеокассеты?» Говорили, разумеется, о черепахе, так, чтобы я слышал. И тогда я надел наушники. «Первый снег» в который раз закончился. Меня, теперь уже одного меня, одолевала тошнота. Эти шкафы, эти тумбы, эти горы, накрытые тонкими одеялами в оленях у источника. Наверное, это никогда не отправится на свои места. Некоторые мамины подруги, по-видимому, из обывательской, завистливой ненависти к шведским семьям, обвиняют во всем этом меня. Я единственный, кто здесь имеет хорошую работу, и начальство меня ценит, и обещает мне повышение зарплаты. Я мог бы все это разобрать по местам, так как только у меня нет депрессии, пока остальных нет дома. Ведь им так тяжело. Но я смотрю на это иначе: меня тошнит.
III
– Почему ты не возьмешь себе «Волгу»?
– Сергей Петрович, как вы можете?
– А что в этом такого?
– Вы же знаете, мы единственный отдел, в котором нет извращенцев.
Начальство – мой Сергей Петрович – притворно обиделось. В прошлом году, когда я по рекомендации одной из маминых подруг, снимавших порчу в офисе, поступал к нему на работу, он поставил условие: приличный костюм и – чтобы на работу ездить на собственной машине. Клиенты должны быть уверены, что Сергей Петрович преуспевает. Приличный костюм я снял с Парашютиста, ему по барабану, в чем расспрашивать вахтерш, не нужен ли где дворник. Сесть за руль отказался.
– Хорошо, – сказал Сергей Петрович, – у Воронцовой тоже амблиопия. Дам тебе личного шофера из моих резервов.
– Он извращенец?
– Нет.
– Тогда я отказываюсь от шофера. По пути на работу он будет морить меня рассказами о проведенных ночах и музыкой «Русского радио».
Петр Сергеевич поморщился.
– И есть еще причина, почему мне не понадобится автомобиль.
– Какая?
– Я живу за два дома отсюда. Но прошел год, и мы сняли новый офис, из тех, что теперь в центре города приходят в запустение. Я пользуюсь автобусом. Петр Сергеевич вспомнил о нашем разговоре.
– Если ты возьмешь себе «Волгу», я повышу тебе зарплату.
Петр Сергеевич не шутит. Наши дела сейчас идут хорошо, офис в центре города, от богатых клиентов нет отбоя, начальство щедро раздает премии. Я не хочу брать автомобиль. Если уж он меня совсем прижмет, то пускай Оксаночка меня возит на своей «Оке». Или Парашютист. У него нет прав, и он будет носить меня на закорках. Вообразите, Петр Сергеевич.
– Ладно, иди работать. И не забудь хорошенько пристегнуться.
IV
Первым клиентом был несчастный виноторговец, которому разрезало радужку листом офисной бумаги. Шрамик давно зарубцевался, а рубец как будто не оставил и следа, но боковым зрением…
– Нет, – сказал я ему, – вы, вероятнее всего, заблуждаетесь. Это не ваша старшая сестра.
– Она была пионервожатой, профессиональной вожатой в школе номер тридцать один. И носила очки с большими диоптриями. До сорока пяти лет. Потом я устроил ее в дом престарелых на Солнечной Поляне. Была уже первая оттепель. Она переходила Волгу в районе Рождествено. Никто не говорил, что пустят ледоколы.
– Вы раньше ее когда-нибудь видели?
– Нет. До того, как мне разрезало глаз… вот в ту самую минуту…
Утром никогда не дают поспать. Отогнав лупоглазого ангела в пионерском галстуке, я позвал второго клиента.
Кажется, лет десять назад старая дама работала в управлении культуры. За глаза ее называли Царь-Жопой. Несколько несложных операций и курс медикаментозной терапии, назначенный нашими коллегами, изменили ее формы. Но худоба ей не шла, и она, выкупив у губернаторши массажный салон, посадила девочек на гормоны – новшество, по заслугам оцененное элитой, пресыщенной толстыми секретаршами. Но тут оказалось, что никакие гормоны не могут вернуть ей прежнего статуса. Я – ее последняя надежда.
– Воспоминания, – сказал я таким тоном, как будто прописываю ей рецепт.
– Что? – спросила Экс-Жопа.
– Ваши воспоминания.
– Не поможет. Я, знаете, часто предаюсь воспоминаниям той поры, когда директриса художественного музея освобождала для меня сразу два стула, а на заднем сиденье «Волги» никто не садился со мной. Я и теперь иногда дома составлю рядом два стульчика и на самую щелочку сяду. Телевизор там посмотреть или перелистать альбом Пурыгина…
– Не то, – сказал я.
– Тогда что же?
– Воспоминания детства.
– Детства? Да разве кто-нибудь, кроме писателей, может помнить детство?
– Я не писатель, однако я его помню. И видите – неплохо выгляжу. Взгляните на этот животик.
– Ах, у меня был больше! Но скажите, что? Как? Что я должна вспомнить, чтобы снова располнеть?
– И помолодеть, и пользоваться бульшим успехом, чем все ваши девочки.
– Вы мне льстите.
– Ничуть… Не знаю, пойдет ли ей это на пользу. Всем существом она отказывалась от этих ценных целительных воспоминаний. Я промучался с ней больше часа. Пригласил гипнотизера, но и в трансе она продолжала бормотать о жирном чиновничьем прошлом.
– Похоже, это женщина сразу родилась взрослой, как и большинство из них, – сказал я так, чтобы она не могла меня услышать.
– Такого не бывает, – возражал наш гипнотизер, но тщетность его усилий доказывала мою правоту.
V
Когда Царь-Жопу увезли, настало время сна. Я пристегнул ремни, и под веками вспыхнуло несколько знакомых знаков. Петр Сергеевич называет их созвездиями. Он бывший комсомольский поэт, прославившийся в семидесятые годы. Он точно знает, как и что называется.
VI
Обед съели. Мама ушла. Парашютист лежал на диване. В ногах у него сидела Сашка, на коврике в ногах у Сашки лежала на боку Оксаночка. На стене над диваном висели два велосипеда. Я поставил на стол бутылку вина из погребов моего замка и подумал, что если сейчас кто-то из них присвистнет и спросит, по какому случаю, я начну семейный скандал. Телевизор, старенький, черно-белый, был еще горячим. Его успели выключить, пока я возился с замками железной двери.
– На улице весна, все тает, пойдемте гулять! – сказала Оксаночка, как будто это она только что вошла сюда, в тошнотворно тихий дом.
– Правда, мужики, пойдемте, а? – сказала Сашка, подбрасывая подушечку, которую мама обтянула шкуркой плюшевого тигра.
– Да я и пойду, – сказал Парашютист, протянул руку к бутылке, рассмотрел этикетку, присвистнул и спросил:
