Генри Миллер - Плексус
Мост через бездонную пропасть между древним человеком, который мистически принимал участие во всем, и современным человеком, не способным общаться иначе как посредством чистого интеллекта, может быть возведен только человеком нового типа, человеком с космическим сознанием. Мудрец, пророк, предсказатель – все говорили на языке Апокалипсиса. С древнейших времен единицы пытались сойти с предначертанного пути. Некоторым это, несомненно, удалось – и они навечно избежали западни.
Морфология истории, какой бы убедительной, увлекательной, вдохновляющей она ни была, остается мертвой наукой. Шпенглера не интересовало то, что находилось за пределами истории. Меня это интересует. Других интересует. Даже если «нирвана» всего лишь слово, это не пустое слово, оно содержит в себе надежду. «Тайна», хранящаяся в сердце мира, еще может быть извлечена на свет. Уже века назад эту тайну объявляли «открытой».
Если ключ к тайне жизни в том, чтобы жить, так давайте жить – жить более полнокровной жизнью! Учителей жизни не найти в книгах. Это не исторические фигуры. Они обитают в вечности и непрестанно зовут нас присоединиться к ним в вечности.
Рядом со мной, когда я пишу эти строки, лежит фотография, вырванная из книги, – фотография неведомого китайского мудреца, живущего в наше время. То ли фотограф не знал, кто он такой, то ли мудрец утаил свое имя. Мы знаем только, что он из Пекина; других сведений нам не сообщают. Когда я смотрю на эту фотографию, у меня такое чувство, что он здесь, со мною в комнате. Он живее – даже на фотографии – всех, кого я знаю. Он не просто «человек духовный» – он олицетворение духовности. Можно сказать, он – сама Духовность. Все это сосредоточилось в выражении его лица. Взгляд, устремленный на вас, сияет радостью и внутренним светом. Он говорит открыто: «Жизнь – это блаженство!»
Вы полагаете, что для него, взирающего на мир с той выси, на которую он – безмятежный, легкий, как птица, познавший всю всеобъемлющую мудрость – вознесся, морфология истории что-то значит? Здесь не встает вопрос о замене горизонта лягушки на горизонт орла. Здесь мы имеем горизонт Бога. Он «там», и его положение неизменно. Горизонт ему заменило сострадание. Он не проповедует мудрость – он излучает свет.
Вы полагаете, что он уникален? Я так не полагаю. Я верю, что в мире, притом в самых неожиданных местах (разумеется), есть люди – или боги, – подобные этому светлому человеку. Это не какие-то загадочные натуры, но открытые, искренние люди. В них нет ничего таинственного; они постоянно у всех «на виду». Если нас не влечет к ним, то это лишь потому, что мы не способны воспринять их божественную простоту. «Просветленные», говорим мы о таких людях, но никогда не задаемся вопросом, чем они просветлены. Поддерживать в себе пламя духа (кое есть жизнь), излучать бесконечную радость, хранить безмятежность среди хаоса мира, оставаясь притом частью мира, человечным, божественно человечным, ближе любого брата, – почему мы не стремимся к этому? Есть ли роль более благодарная, серьезная, глубокая, заманчивая? Если есть, поведайте об этом с горы! Мы тоже хотим знать. И хотим знать немедленно.
Мне не нужно ждать, что вы ответите. Ответ я вижу вокруг себя. Это не совсем ответ – это уклонение от ответа. Просветленный с фотографии на столе не сводит с меня глаз: он не боится пристально смотреть миру в лицо. Он не отвергал мир, не отрекался от него, он – часть его, точно так же как камень, дерево, животное, цветок и звезда. Он сам – этот мир, со всем, что только в нем существует… Когда я гляжу на людей вокруг, я вижу одни профили. Они отворачиваются от жизни – она слишком жестока, слишком ужасна, слишком то, слишком се. Жизнь для них подобна страшному дракону, и вид чудовища лишает их воли. Если б им только хватило мужества прямо посмотреть в драконью пасть!
Так называемая история во многих отношениях кажется мне не более чем проявлением того же страха жизни. Вполне возможно, то, что мы называем «историческим», исчезнет, будет стерто из сознания, едва мы выполним простую военную команду «смирно!»[140]. Хуже робкого взгляда на мир только косой взгляд на него.
Когда мы говорим о людях «они делают историю», мы имеем в виду, что они в какой-то мере изменили направление жизни. Но человеку, чья фотография лежит на моем столе, чужды подобные глупые мечты. Он знает, что человек не в силах ничего изменить – даже себя. Он знает, человек может сделать только одно – раскрыть очи души! Да, у человека есть выбор – впустить свет или оставить ставни закрытыми. Совершать выбор – значит действовать. Это его вклад в сотворение.
Откройте глаза шире, и суета непременно стихнет. А когда стихнет суета, зазвучит настоящая музыка.
Дракон, дышащий огнем и дымом, лишь исторгает собственные страхи. Дракон не стоит на страже сердца мира – он стережет вход в пещеру мудрости. Дракон существует лишь в призрачном мире суеверия.
Бездомный, охваченный ностальгией по дому человек больших городов… Какие душераздирающие страницы Шпенглер посвящает положению «интеллектуального кочевника»! Лишенный корней, бесплодный, скептичный, бездумный да в придачу бездомный, охваченный ностальгией по дому. «Человек из простонародья может оставить свой клочок земли и пойти бродить по свету, но интеллектуальный кочевник – никогда. Тоска по большому городу острей любого иного вида ностальгии. Любой из этих больших городов – дом для него, но даже ближайшая деревня – это враждебная территория. Он скорее умрет на улице, нежели „вернется“ к земле».
Скажу прямо: после чтения событийный мир перестал занимать меня. На ежедневные новости я обращал почти столько же внимания, сколько на Песью звезду. Я был в самом центре процесса трансформации. Все вокруг было «смерть и преображение».
Лишь один заголовок был еще способен взволновать меня: «КОНЕЦ СВЕТА БЛИЗОК!» Я не ощущал в этой воображаемой фразе угрозы моему миру – только миру остальному. Я был ближе к Августину, нежели к Жерому. Но еще не открыл своей Африки. Моим убежищем была тесная меблирашка. Сидя там в одиночестве, я испытывал странное ощущение покоя. То не был «покой, приносящий понимание». Ах нет! То были моменты тишины, предвестие более полного, более продолжительного покоя. Такой покой ощущает человек, способный настроиться на задумчивость мира.
Тем не менее это был шаг вперед. Образованный человек редко идет дальше этой стадии.
«Вечная жизнь – это не жизнь за могилой, но истинно духовная жизнь», – сказал философ. Сколько времени ушло у меня на то, чтобы до конца понять смысл этого изречения! Русская мысль целое столетие (девятнадцатое) была озабочена этим вопросом «конца», утверждением на земле Царства Божия. Но в Северной Америке не заметили ни того столетия, ни тех мыслителей и искателей подлинного смысла жизни, словно их не существовало. Истины ради надо отметить, что время от времени снаряд залетал и в нашу сторону. Время от времени мы получали послание с некоего далекого берега. Но к этому относились как к чему-то не только непостижимому, эксцентричному, чужестранному, но и оккультному. Последнее означало, что это не имело никакой практической пользы и было неприложимо к повседневной жизни.
Чтение Шпенглера не было таким уж бальзамом на душу. Оно, скорее, было духовным упражнением. Критика западной мысли, лежащая в основе циклической структуры его книги, произвела на меня то же воздействие, какое коаны[141] производят на дзен-буддийского подвижника. Снова и снова я достигал сатори[142] на свой собственный, западный лад. Не раз, подобно вспышкам молнии, на меня нисходило озарение, какое возвещает о перевороте в душе. Бывали мучительные мгновения, когда Вселенная, словно мехи аккордеона, сходилась в бесконечно малой точке или беспредельно растягивалась так, что ее могло охватить лишь Божье око. Вперяясь взглядом в звезду за окном, я мог увеличить ее в десять тысяч раз; я мог странствовать от звезды к звезде, подобно ангелу, стараясь охватить Вселенную, видимую, как в сверхтелескоп. После этого я вновь оказывался в своем кресле, разглядывал ноготь или, пожалуй, почти невидимое пятнышко на шляпке гвоздя и видел в нем Вселенную, какую физик стремится воссоздать, вглядываясь в атомную структуру пустоты. Меня всегда поражало, что человек вообще способен представить себе «пустоту».
Давно уже концептуальный мир заменяет человеку мир настоящий. Назвать, определить, объяснить… Результат: неизбывное страдание. Расширять или суживать Вселенную ad infinitum[143] стало салонной игрой. Изображать из себя бога, вместо того чтобы попытаться стать Богом. Божиться, божиться – и в то же время ни во что не верить. Бахвалиться научными достижениями, но на мир вокруг смотреть как на кучу дерьма. Пугающая раздвоенность! Голосовать за политические системы и никогда – за людей. Отвергать чудотворцев, устанавливая государственный строй от их имени.
