Виды родного города. Луганск - Гаянэ Павловна Абаджан
Оказывается, она тогда только пришла работать, только вышла замуж и как раз ждала ребёнка. И её начальство за контакт с дифтерийной больной, то есть со мной, заставляло сделать аборт. Но она отказалась, уволилась с работы и родила дочь. Так что она меня запомнила, хоть я была ни при чём.
Внутренние монологи маленького луганского героя Толика — Ноунейма
Как всё уютно в жизни, когда ты на последнем курсе учишься. вроде уже и не выгонят что бы ты ни делал, ничего не делал, или что-то творил… Жаль, что это время приближается к завершению. Это почти удар судьбы, хуже родов, когда тебя мокрого, мятого и орущего тянут из уютной вселенной "всё включено", и теперь приходится даже есть самому, качать этот плохо струящий насос. Но спорить с этим невозможно, только приспособиться.
Вот и сейчас "встань и иди". Да ещё и смотрят как ты устроишься. Вес твой пробивают. Я их — сук обгоню.
Толик почувствовал, что начинает "выходить", его что-то трясло, на него лилось… Мать! Опять она будит. Какая тревожная, вечно со своим расписанием когда куда идти. Да успею я, успею. Туда когда придёшь — тогда и успел, "в библиотеку утром заходил", это не вокзал. Это сучье здание на вечном приколе — оттуда не взлетают.
Толик зашевелился и начал бормотать:
— Да, мама, хватит! Встаю уже.
Если бы она знала какой паморок в башке. Последний вариант "коктейля" был пока самым удачным: и глубина, и свет, но потом тяжело "выходило" — до середины следующего дня, всё плыло, башка трещала. И устранитель не подбирался. Лучшее — тихо лежать. Но где тут полежишь, когда тебя трясут до тошноты. Что ж ты, мама, так пристаёшь. Успею я, успею…
Интернатура приближалась к окончанию, распределиться в какую-то деревню, типа Бирюковского диспансера или за сторублёвую зарплату остаться сидеть при кафедре… Что же выбрать? "А не пішли б ви всі під три чорти", — как бабушка говаривала. Я не буду на вас тратить время. Время Толика — драгоценное, вы его не стоите. Надо искать "в дамки".
Шеф едет в Киев, прицепом выберусь, я — звезда, я нравлюсь. Мне важные люди говорили, я знаю схемы, это сработает.
Если нужная дверь приоткрылась, то надо подставить ногу, а потом туда просочиться. Этому всегда и мама учила — ищи варианты, что-то да и сработает. Поэтому Толик решительно собрался в Киев следом за неожиданно получившим огромную должность своим научным руководителем. Может и не неожиданно, как он вообще из Москвы в Луганск десять лет назад переехал, странный оригинал.
Портило картину только то, что профессора любили все, как и он всех, поэтому, кроме Толика в Киев срочно запаковала чемоданы целая толпа, учеников было много, и все одинаково любимые. Вежливый дед относился ко всем ровно.
На факультативах, прикатив на демократичном велосипеде, он и кофе с чаем всем нальёт, и печеньки с бутерами раздаст, и похвалит за проницательность. Но Толик чувствовал, что Анатолий Павлович всё же именно его выделяет как настоящего любимчика, и чемодан на столицу уверенно запаковал.
Киев — прекрасный город, лучший в СССР. Даже Чернобыльская авария не смогла полностью загасить желание стремиться туда всем кому не лень. Столько света и чистоты вокруг, это вам не пыльный знойный Луганск, это место, где очень можно красиво пожить.
До Анатолия Павловича с его новой должностью добраться в Киеве оказалось почти невозможно, он постоянно куда-то то спешил, то убегал. Вся эта суета с утра до ночи, толпа толкающихся локтями соискателей Толика утомляла, он раздражался. А потом один из этой толпы выделил Толика и определил к волонтёрам, а бригадиром назначил себя. Следующий день они тягали мебель для нового института. Вечером у Толика спросили умеет ли он красить. Красить? Он? За кого его тут держат? Мало того, что он тут каким-то боком "волонтёр", так ему ещё и сделали замечание — сильно опоздал. "Я тут никому ничего не должен, особенно тебе — патлатый," — подумал Толик, глядя налитыми глазами на "бригадира".
Месяц приближался к концу, запасы таблеток уходили, обещания о работе становились всё призрачнее, толпа соискателей прибывала.
Последний разговор остался в памяти как ужасный. Профессор с некоторой усталостью листал Толикину тетрадь с рисунками и схемами. На столе неприбранного до конца нового кабинета громоздились стопки бумаг, отвлекали звонки, хлопала дверь, дуло и шумело из окна, и было утро. Это единственное время, которое Анатолий Павлович смог выделить лично Толику для конкретного изучения перспективности его наработок по общей теме. Толик плотно увлёкся разработкой цветных очков для биполярщиков.
Профессор слишком быстро листал, он явно не вдумывался в написанное, Толик в этом был уверен, потому что невозможно так быстро понимать всю глубину его мыслей.
Анатолий Павлович отложил тетрадь, посмотрел на Толика и сказал:
— Анатолий Леонидович, у Вас могут открыться замечательные научные перспективы. Но надо больше практики. Здесь вы её получить не сможете. Только в непосредственном общении с больными Вы получите базис, на котором построите дальнейшую научную карьеру. У Вас есть острый ум, своё виденье, но я бы Вам посоветовал поработать "в поле" хотя бы пару лет. С этого начинали все, я тоже с этого начинал — с районной больницы, Бехтерев с этого начинал. Нельзя разработать очки для лечения больных, примеряя их только на себя, — и, тут как Толику показалось, профессор как-то странно на него посмотрел.
Дальше был "провал", Толик очнулся на кровати в общаге, кругом была разбросана его грязная одежда, стакан с водой, тюбики и конвалюты.
Зашёл сосед по комнате, ну как сосед — хозяин комнаты. Толика гостеприимно пустил к себе пожить институтский приятель по Луганску, а теперь киевский аспирнат. Он собрал с полу толикины шмотки и гамузом и засунул их ему в сумку, мама бы так не поступила:
— Очухался? Хорошо. Просыпайся. Вот твой билет. И не спрашивай чего мне это стоило.
— Какой билет?
— На сегодня — до Луганска.
Поезд тоже как-то выпал из памяти. Только дома, рассказывая матери "вот — вернулся", Толик обнаружил, что его тетради "с очками" нет. Её не было нигде. Впрочем, где и искать? Портфель и сумка.
— Он её забрал себе! Сука! Он присвоил мои наработки! Мерзость! Какая мерзость! Никогда больше! Мама, никогда больше, — Толик рыдал, Клавдия Елизаровна его утешала, гладила по головке. Любимый сыночек, она предчувствовала, что так и получится, потому что её
