Дарен Кинг - Жираф Джим

— Ну, я здесь по делу. Помогаю полиции вести расследование. Среди этих тапок есть два моих. Хотя я слабо себе представляю, как мне теперь их найти, не говоря уж о том, чтобы подобрать пару.

— Вот один, — говорит Джим, указав на искомый тапок правым передним копытом. — А вон там — второй, — говорит он, указав на второй тапок левым передним копытом.

— Круто. И как ты так быстро с ними разобрался?

— Они сделаны в виде инопланетных пришельцев, — объясняет жираф. — А все остальные — обычные шлепанцы. Просто коричневые или в клеточку.

Я киваю.

— И еще от них пахнет.

— У тебя, наверное, очень чувствительный нос, если ты различаешь запахи тридцати разных пар тапочек. Да, очень чувствительный. — Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я добавляю: — Или, может быть, просто большой.

— Чушь собачья. Без хвостика.

Потом мы какое-то время молчим. Я подбираю свои тапки в виде инопланетных пришельцев, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и говорю:

— Ну что, я пойду?

— А меня чего спрашивать? Если я безобразный и скверный характером, это еще не значит, что я твоя мамочка.

— Слушай, если ты будешь и дальше меня преследовать…

— Я тебя не преследую, делать мне нечего.

— Куда бы я ни пошел, ты всегда там.

— Значит, это ты меня преследуешь. Если по здравому размышлению.

— По здравому размышлению?! Не смеши мои очки, — говорю я, поправляя очки. — Ты — жираф-призрак, а призрачные жирафы не мыслят здраво. Это общеизвестный факт. Так что давай возвращайся в шкаф. Где тебе самое место.

— Хорошо, — говорит Джим, забираясь обратно в шкаф. — Увидимся в камере, дятел.

Я надеваю тапочки в виде инопланетных пришельцев на руки, как перчатки в виде инопланетных пришельцев, и закрываю шкаф. Остальные двадцать девять пар тапочек остаются лежать на полу. И только почти у двери до меня вдруг доходит, что сейчас сказал Джим.

— Погоди. Ты сказал «в камере»? Это в какой камере? В тюрьме?

— Я тебя не слышу, — говорит Джим из шкафа. — Я в шкафу.

Я открываю шкаф и повторяю вопрос:

— Ты так сказал?

— Ну, наверное.

— А почему ты так сказал?

— Этот полицейский, он еще в доме, — объясняет Джим, почесывая седалище кончиком хвоста. — Если он увидит, что ты забрал эти тапки, он тебя арестует. За извращенство отправления правосудия.

— За извращение.

— Извращение — дело житейское, а извращенство карается по всей строгости, — говорит Джим с умным видом. — Тапочки как вещественные доказательства должны быть подвергнуты обязательной экспертизе.

— Здесь еще двадцать девять пар. Приблизительно. Никто даже и не заметит, что одной не хватает.

— Хорошо, Спек, но давай предположим. Старушка невиновна. Тапки подбросил маньяк-бабушконенавистник. Скажем, племянник, у которого зуб на бабку. И лишь на одном из всех шестидесяти отдельных тапок остался волос с лодыжки злодея. Я подчеркиваю: лишь на одном. А если как раз на твоем? Старую леди признают виновной и посадят в тюрьму. За преступление, которое она не совершала. Таким образом, пострадает невинный. А почему? Потому что удобство собственных ног для кого-то, не будем показывать пальцем, важнее торжества справедливости.

Я закусываю губу.

— Лично мне глубоко фиолетово, — продолжает Джим. — Ну, посадят бабулю, оно даже и к лучшему. В супермаркете меньше толкучки на одну тормознутую бабку. Просто я за тебя волнуюсь. Чтобы тебя потом совесть не мучила.

Я улыбаюсь тепло и сердечно.

— Что, правда?

— Что?

— То, что ты сейчас сказал. Что ты за меня волнуешься.

— Вот только не надо сентиментальных соплей. Тем более когда мы в спальне, наедине. Что люди подумают?!

Я сажусь на краешек кровати.

— Но никто же не знает, что мы сейчас здесь.

— Спек, иногда ты меня пугаешь. Тебе, пожалуй, пора. Пока тот полицейский не вызвал подкрепление.

— Ой, я про него и забыл. До свидания, Джим.

— Чао-какао. — Обольстительно вильнув задом, он исчезает среди верхней одежды.

Я мчусь обратно в гостиную, но потом, вспомнив про тапки в виде инопланетных пришельцев у себя на руках, разворачиваюсь на ходу, возвращаюсь в спальню, открываю окно, кидаю тапки подальше в сад и спускаюсь в гостиную.

— Прошу прошения, что так долго, инспектор. Тут на удивление уютный сортир.

Полицейский и Бабуля Кошак по-прежнему сидят на диване. У Бабули подбиты оба глаза. Раньше я этого не замечал.

— Ну, нам пора, — говорит полицейский, вставая. Бабуля Кошак тоже встает, ее наручники погромыхивают на ветру. Странно, что ветер дует в помещении. Либо где-то открыто окно, либо у кого-то из нас очень простуженная душа.

Золотые дожди

У нас с Воздержаньей выявили рак мозга. Доктор Яблочко сказал, что мы слишком много времени проводим перед телевизором. Но скорее всего причиной развития заболевания стала Эддина телеантенна. Как бы там ни было, у нас у обоих рак мозга, и мы оба умрем.

— Мы правда умрем? — уточняю я у доктора в наш следующий визит.

Жена сидит рядом, ее прямые каштановые волосы собраны в прямой каштановый хвост круглой коричневой резинкой. Она вынимает руку из кармана своей длинной коричневой юбки и берет меня за руку.

— Нет, — говорит доктор Яблочко. — Можно вас прооперировать. Вскрыть черепную коробку и прооперировать мозг.

Я смотрю на жену и улыбаюсь. Она смотрит на меня и не улыбается. А потом — улыбается.

— Доктор Яблочко, а можно прооперировать нас с женой одновременно? Мы будем держаться за руки.

— Да, разумеется.

— И долго нам ждать?

Доктор Яблочко заворачивает манжет и смотрит на часы у себя на руке.

— Минут десять.

— Тогда, — говорю я, вставая, — нам, наверное, надо идти.

— Можно поехать на автобусе, — предлагает Воздержанья.

— Не нужно на автобусе, — говорит доктор Яблочко, поднимая телефонную трубку. — Я закажу вам такси. За наш счет.

Мы с Воздержаньей лишь переглядываемся.

Через пару минут мы опять переглядываемся, но теперь уже — на стоянке перед поликлиникой, залитой ярким солнечным светом. Подъезжает такси. Таксист в белых перчатках.

Всю дорогу мы держимся за руки. От поликлиники до больницы — минут пять на машине, но когда у тебя рак мозга, пять минут — это очень долго.

Описать симптомы рака мозга — дело весьма затруднительное. Воздержанья говорит, что это как оцарапанное колено, только в мозгах. Ты постоянно что-то забываешь и что-то вспоминаешь. Легко впадаешь в растерянность. Например, смотришь на себя в зеркало и поражаешься, какой ты вдруг стал симпатичный, а потом понимаешь, что это не ты, а твоя жена.

Жена смотрит в окно. Я кладу руку ей на плечо и спрашиваю:

— Волнуешься?

Она качает головой.

— А я вот волнуюсь. Мне как-то не очень приятно, что мне вскроют голову. Да, я постоянно ее раскрываю, метафорически выражаясь. Как и всякий писатель. Но это немножко другое.

Она кивает.

— Интересно, а как они будут вскрывать черепную коробку? Вообще срежут весь верх или приоткроют ее, как дверцу?

— На самом деле они ничего не вскрывают, — объясняет Воздержанья. — Доктор Яблочко пошутил.

— Ничего себе шуточки.

— Да ладно, Скотт. Он просто хотел посмеяться.

— Да, но за чей счет? Кстати, о счетах, — говорю я, просияв. — Правда, мило, что нам оплатили такси за счет службы здравоохранения?

Воздержанья кивает.

— И справедливо. Мы платим налоги по таксе, а нам оплачивают такси. — Я жду, что Воздержанья засмеется. Она не смеется, и я поясняю: — Я сейчас не пытался шутить.

— Я знаю, — говорит она и еще крепче сжимает мою руку.

— Если бы я попытался шутить, ты бы сразу это поняла. И тебе было бы очень смешно. Всем было бы очень смешно. Мы бы просто валялись от смеха. Таксисту пришлось бы остановиться, чтобы мы все отсмеялись.

Воздержанья улыбается. Да, у меня не получается ее рассмешить, но я знаю, как сделать так, чтобы она улыбнулась.

И вот мы в больнице, в хирургическом отделении. Внутри. Здесь все такое же, как снаружи, только с изнанки. Здесь есть деревья в больших горшках. Стены покрашены в небесно-голубой цвет. Простыни и наволочки — снежно-белые. Мы с Воздержаньей сидим на кровати, держась за руки. Нас поместили в отдельную палату и поставили нам двуспальную кровать. Они просто не знали, что мы — современная пара и спим в разных кроватях.

— Так приятно, — говорит Воздержанья, разглаживая рукой простыню. — Я имею в виду, что вместе. В одной кровати.

Я соглашаюсь:

— Приятно. Но не практично.

— В каком смысле?

Я пытаюсь придумать пример.

— Ну, допустим, ты спишь. А я хочу повернуться, чтобы почесать локоть. Ну или колено. И могу случайно пихнуть тебя локтем. Или коленом.