Сергей Герман - Фраер
Малец — первоходка, с удовольствием сыплет направо и налево блатными оборотами, зачастую используя их там, где они не совсем уместны. «Полосатики» побывавшие на особо опасном режиме, стараются как можно реже использовать блатные слова, пытаясь закосить под интеллигента. И уж тем более, при разговоре с серьёзными, но нервными гражданами стараются не использовать нецензурные выражения, ввиду их чревычайной опасности.
Были прецеденты, когда загрубивший пассажир без лишний объяснений получал в бок заточку.
Виталя старался копировать интеллигентные манеры Вовы Колеса.
* * *Я провожу с Виталиком светский ликбез.
Говорю ему. — Надеюсь, ты понимаешь, как важно, чтобы тебя принимали не за бывшего зэка, с подмоченной репутацией, а за очень приличного гражданина?
Виталик кивает головой. — Понимаю!
— Ну тогда не вздумай ничего рисовать у себя на руках! Ни перстней! Ни имени любимой! Ни аббревиатур — ЗЛО, СЛОН и тому подобное. Это первое.
Второе, научись делать умное лицо. Запомни лучше промолчать с умной мордой, чем сказать какую — нибудь глупость.
Третье, чтобы не выглядеть глупо среди интеллигентных людей, запомни. Данте — это итальянец. Он написал «Божественную комедию». А Дантес — это француз, который на стрелке завалил Пушкина. Бабель, это писатель, написавший про Беню Крика, а Бебель, революционер и социал — демократ, сторонник раскрепощения женщин.
Четвёртое, не применяй уничижительные суффиксы. Не мусоришка, а мусор. Не мамка, а мама. Не больничка, а больница. Не пятнашка, а пятнадцать лет.
Понял?
Виталик смотрит в сторону, внезапно перебивает меня:
— Есть тема. Видишь вон того в углу?
Я посмотрел в ту сторону.
Сутулый мужичок лет сорока, сидел в одном из проходов и вязал овощную сетку.
Безостановочно, вверх и вниз сновал деревянный челнок с прицепленной к нему капроновой ниткой. Человек словно паучок плел свою бесконечную паутину.
— И что? — Спросил я.
— А то! — Ответил Виталя. — Это Гена. Сетки вяжет, как вязальная машина. Жену зарезал. Вот и не спит сутками. Шифер у него сыпется. А у нас сигареты кончаются. Мы должны выкружить сетки, а Колобок загонит их по правильной цене.
Жизнь за решёткой прочно прививает человеку многочисленные пороки. Говорят — «когда он выйдет, то типа будет не человек».
Это подтверждал Варлам Шаламов — «Ничего полезного из лагеря не выносят. Там обучают лести, лганью, мелким и большим подлостям».
Не знаю как насчёт полезного и подлости, но прежним человек точно уже не будет. Никогда! Всю оставшуюся жизнь он будет стараться жить по законам зоны. Они пропитают его мозги и станут направлять мысли совсем в другую сторону, нежели в ту, что до этого направляли семья и школа.
Мои мозги сделали зигзаг согласно утверждению Шаламова.
Колобку тут же была поставлена задача, притащить с кухни нифеля, то есть отходы от вываpенного чая и пищевую соду. Виталик должен был достать пару заварок ароматного чая — индюшки.
Нифеля высушили в котельной. Добавили ароматной индюшки.
— А сода зачем? — Спросил Виталик.
— Затем, что сода вытягивает из спитого чая цвет. Такой чай варили в советских столовках. Вот и наш чай будет чёрным как дёготь и ароматным, будто настоящая индюшатина. Клиент будет доволен. Правда чифир из него вряд ли получится, но это хорошо, потому, что обчифирённый зэк склонен к правонарушениям. Мы этому потакать не будем.
Чая получилось много. Около двух килограммов.
Колобок не удержался. Заварил кружку.
Чай этот имел особый, не чайный привкус. Напоминающий дубовый веник. Но цвет имел благородный. Тёмно коричневый. Очень похожий на цвет марочного коньяка «Двин».
Клиент был доволен. Мы тоже.
Колесо, на глазах которого прошла вся операция, хохотал:
— Лохи — не мамонты…Не вымрут.
Когда то я считал, что обманывать подло. Но зона очень быстро доказала мне, что я заблуждался. Каждый в жизни пользуется тем, что сумел получить и удержать. Через много лет после нахождения на свободе я своего мнения не изменил.
* * *Кроме капитана Парамонова есть ещё старший лейтенант Борисюк. Это самый тупой и жадный из офицеров зоны. Его не породила, а вылепила из дерьма система, плодящая неполноценных, закомплексованных служак, у которых в голове мешанина из революционных принципов, ежедневно вдалбливаемых заместителями по воспитательной работе и суровой жизненной прозой-я начальник, ты дурак. Ты начальник — я дурак. А кто больший начальник, тот и прав.
Странный он был человек — чернявый, лицом хмурый с тонкими, какими то крысиными усиками. Повадками и сам смахивающий на крысу, по зоне не ходил — крался. Бывало, вынырнет из-за барака: «Чего тут торчите»?
Тут же обшмонает и обязательно найдёт что — нибудь запретное. Деньги, карты, макли.
Забирает даже разрешенный на зоне чай.
С ним невозможно было ни о чём разговаривать. Даже стоять рядом было нежелательно, потому что этот гандон сразу же начинал шмонать карманы.
Любил зайти со спины к ни о чём не подозревающему зэку и перетянуть его дубинкой.
Дядя Слава как то сказал ему в сердцах:
— Что же ты творишь, начальник? Зачем беспредельничаешь?
Борисюк остановился. Хмыкнул.
— Ну попизди мне ещё, старый. Мигом отправлю туда, где Макар телят не пас — И побежал дальше.
Вообще, офицеры часто появлялись в зоне даже во время выходных.
Дома — теплая водка, по телевизору футбол и хоккей.
Чего им не сиделось дома, рядом со своими бабами? Почему забыв о ячейке общества и своих отцовских обязанностях они спешили в зону?
Скорее всего для того, чтобы утолить свои комплексы, упиться властью, вдохнуть её запах и хоть здесь почувствовать себя выше других.
Сегодня утром, только я вышел из локалки, как услышал по громкой связи голос Борисюка.
«Кто там на плацу? Ко мне! Бегом, блять!» — Это у меня уже второе нарушение. Сейчас закроет в изолятор.
В кумовском кабинете старший лейтенант Борисюк, первым делом привычно небрежно обхлопал меня под мышками и по швам, пощупал для вида коленки, помял в руках полы бушлата.
Я пялюсь на чёрно — белую фотку на полированном столе. На ней молоденький лейтенант в парадной форме с мотострелковыми эмблемами в петлицах. У лейтенанта счастливое, юное лицо. Неужели это Борисюк?
Как же из человека он мог превратиться в такое уёбище?
Хотя чего я удивляюсь. Начальник Усольского управления лесных ИТУ генерал — майор Сныцерев, по чьим приказам ломали и опускали людей на Соликамском «Белом лебеде», тоже ведь был когда то лейтенантом. Более пяти тысяч воров прошло через Соликамскую командировку. За голову Сныцерева воры давали 200 тысяч советских рублей.
По идее за то, что он сделал, его должны были зарезать. Или взорвать.
Но он уцелел. В начале девяностых вышел в отставку. Вернулся в Ульяновск. Возглавил ветеранское движение. Стал членом «Единой России». Тварь!
Кум отвлекает меня от размышлений, достаёт из ящика письменного стола резиновую дубинку. Бросает её на стол.
— Предлагаю тебе выбор.
Прикурил, потом нажал кнопку под крышкой стола. Бросил дневальному:
— Сделай чаю!
— С лимоном, Сергей Анатольевич?
— С хуёном! С заваркой!
Дневальный исчезает.
— Так вот…Сейчас получаешь пару ударов по сраке и летишь в барак белым лебедем. — Кум смотрит мне в глаза.
Скорее всего этот разговор завершился бы плохо — я с трудом себя контролирую, когда злюсь.
В раскрытое окно залетает тополиный пух.
— Или?
— Или пятнадцать суток! — Охотно подхватывает он.
Я слышал, что после войны многих фронтовых офицеров переводили в НКВД, охранять лагеря. Часть из них спивалась, некоторые, самые совестливые — стрелялись.
Но это были боевые армейские офицеры. У них были понятия об офицерской чести. Борисюк напрочь лишён этого атавизма. Вряд ли он застрелится.
Я пожимаю плечами. — Трюм мне по барабану. Сажайте.
К счастью, на этом разговор и закончился. Борисюк успокоился. Убрал палку в стол.
— Свободен!
— Могу идти?
— Можешь. Свалил нахер!.
* * *В отряд пришёл золотозубый. Он считался одним из приближенных «смотрящего» за зоной, Арсена. Тот находился на правах положенца и смотрел за зоной. То есть в любой момент мог стать вором, а мог и не стать.
— Здравствуй, Слава! — хрипло бросил он, не протягивая руки. — Люди говорят, ты смотришь за отрядом! Как положение?
Слава не ответил ни на приветствие, ни на вопрос. Он просто кивнул, продолжая сидеть на шконке и рассматривать, что то через оконное стекло барака. Спокойно и независимо. Потом похлопал по одеялу ладонью, приглашая присесть рядышком:
— Смотрю — просто сказал он. А ты с какой целью интересуешься?
