Когда мечтатель проснулся, или Маленький император, с которым я рос - Диана Муталибова
Здоровяк долгие минуты повторял свои мольбы. Он мог силой забрать у меня ребенка, но умолял на коленях.
– Мы же с ней мечтала о дочурке. И что Анюткой ее назовем, в честь бабушки моей. Ритки нет, а Анютка есть. Значит, для меня еще ничего не потеряно.
К ребенку я уже привык, но отлично понимал, что не оставлю надолго ее у себя, думал даже скинуть заботы о ней на родителей – появление Толика стало для меня решением этой маленькой проблемы.
– Забирай.
Дойдя до дома соседки-няньки, попросил ее собрать вещи ребенка. Напоследок Анатолий сказал мне только: «Спасибо. Теперь мы в расчете». Возможно, хотел обидеть этими словами.
Мои вечера больше не обременяли плач и капризы ребенка. Чтобы успокоить ее, я включал пластинки – хиты прошлых лет и бессмертную классику. Мне нравилось то, как она молча слушала эти звуки, впитывая их. С недетским интересом она слушала звуки, которые я издавал, читая ей Бунина или Набокова.
В Пиях я очень часть вспоминал Дагестан, сравнивал быт, обычаи и людей. Дагестан и дагестанцев я знал не так хорошо, но что-то тянуло к ним. Горы, горы и только горы. Я хотел горы. К 40 годам во мне пробудилась неистовая любовь к своей малой родине, мне казалось, что там я найду то, что не смог найти ни в Москве, ни в Пиях, ни в рок-н-ролле.
Я знал, что дом моего прадеда в горах пустовал вот уже 30 лет. И решил поехать туда. Разумеется, все это дело я обговорил с Маленьким императором.
– Есть хорошее выражение, описывающее твое состояние сейчас, – говорил со мной во сне Маленький император.
– Какое же?
– Хорошо там, где нас нет. Пока ты себя не найдешь, будет казаться, что где-то еще лучше без тебя. Тебе бы сесть, прислушаться и понять, чего ты хочешь.
– Я ничего не ищу, и себя найти не спешу. Это просто путь ради пути.
– Интересное состояние.
Мои сборы в Дагестан прошли быстро. Взял я самое необходимое в надежде вернуться в Пии, но сам до конца не осознавал, насколько это возможно. Я не хотел думать, увижу ли я Митю когда-нибудь еще. С ним меня связывали самые самостоятельные поступки в моей жизни. Проводник моей свободы.
Я его звал с собой, но он не из тех, кто готов бросить все ради неизвестности. Вся моя дорога до Дагестана была наполнена переживаниями: как меня встретит эта земля, как я себя буду чувствовать себя спустя столько лет, как он поменялся.
Дагестан был уже не тот. Я его застал еще советским, строгим, замкнутым. Таким же, как и мой дед. Теперь же я увидел совершенно других людей – религиозных, традиционных, современных. 90-е и нулевые мы с семьей редко посещали республику, но по новостям сформировали картину происходящего тут. Было страшно. Я понимал, что от беспокойного прошлого этих лет мало чего осталось, но я не ожидал что все изменилось настолько.
Единственно, что никогда не поменяется в Дагестане, – это его горы. Как стояли веками, так и дальше простоят. Увидев дом моего прадеда, я немного удивился. Я ожидал увидеть такой же заброшенный как в Пиях дом, но увидел, что он ни разу не поменялся за эти 30 лет. Все это время за домом трепетно следили мой дядя и его сын Алимурад.
Типичная двухэтажная дагестанская сакля, где на сторону солнце повернулся застекленный балкон. В детстве мы с Алимурадом обожали играть в этой наполненной светом комнате, такая комната как правило была самой большой в доме, и основная жизнь дома кипела именно в этом месте.
Бабушка на этом балконе часто сушила на зиму травы, перцы, абрикосы и прочие сухофрукты. Мы с Алимурадом любили ей помогать очищать абрикосы и персики от косточек и аккуратно раскладывать на самодельных досках. И все это росло в собственном саду.
В этом доме все было также, как в мои 11 лет, не было только бабушкиного тепла и света. Удивительная женщина, которая могла внести свою атмосферу в любое место. Для меня дом был везде, где была она. А горном доме о ней говорила только фотография на стене. Она и мой суровый дед. Две параллельные энергии, которые благодаря каким-то силам объединились. Большинство браков тех времен, полагаю, были такими: отказать в выборе родителей ты не мог, да и развод порицался. И люди жили. Строили семьи, терпели, берегли институт семьи.
Здесь же, за пределами аула были могилы моих дедушки и бабушки. Я часто посещал их, приглашал местного муллу, чтобы прочитал им молитву. Несмотря на любовь и привязанность к бабушке, надолго оставался я у могилы деда. Возможно, потому что я недополучил от него любви, простых бесед и тепла.
Мне нравилась моя жизнь в горном ауле. Тихая, неприметная, это было то, что я искал в девстве в папиной библиотеке – отрешённость от мира. Спустя полгода о моей жизни в Дагестане узнал отец, хотя я просил Алимурада никому не сообщать. Отец посчитал меня недостойным памяти предков и попросил покинуть этот дом немедленно. Сделал он это через того же Алимурада. Он был единственным с кем я держал связь из родни. Остальные от меня отвернулись. И я всецело принимал их позицию.
После изгнания, я отправился обратно в Пии, но уже точно понимал, что не хочу там оставаться. Мой привал продлился почти два года. Та же работа, те же пациенты, та же изба, тот же Митя и тот же я.
Все это время я жил как на иголках, в ожидании отъезда неизвестно куда: опьяняющее и странное ощущение. Но решительность я нашел только после встречи с Анатолием и его дочерью. Они прибыли к родным в деревню спустя четыре года. Анютка была больше похожа на мою любимую бабушку, в этой малышке были тот же свет и тепло, что дарила моя бабушка.
Волосы у нее были русые, голубые глаза, но при такой типичной русской внешности было в ней и что-то от горянки. Осанка, огонь жизни в глазах. Абсолютно нетипичный ребенок. Такого чуда я не видел ни в горах Дагестана, ни в Москве. Я к ней не подходил, просто увидел ее играющей с местными ребятишками. В ее детской шалости, улыбке, мимике, была такая легкость, которой не было ни во мне, ни
