Саймон Ингс - Бремя чисел
— Садись ко мне поближе, милашка, тут свежий воздух.
— А рядом со мной есть место, где можно вытянуть ноги.
— А я сам родом из Дарлингтона, присаживайся ко мне и давай поболтаем.
Они явно дразнят ее. Кэтлин держится особняком, отлично понимая, что далеко не красавица, да и одежка на ней так себе.
— Ты что, язык проглотила?
— Или твоего парня уже призвали на войну?
— Можно сказать, оторвали от твоей юбки и поставили под ружье?
Взрыв хохота.
Кэтлин устало вздыхает. Надо в срочном порядке проделать какой-нибудь эксперимент. И она улыбается, чтобы расположить их к себе.
Парень с усыпанным прыщами — а заодно и угрями — лицом тотчас расплывается в улыбке. Он явно уже успел хлебнуть сидра, и теперь ему, что называется, море по колено.
— Я же говорил, что ты своя в доску!
Кэтлин тотчас отметила про себя, что рекомендованная Мудрецом стратегия принесла первый успех. Она сумела определить и правильно разрешить проблему человеческих взаимоотношений. Впервые за всю жизнь она не разревелась в присутствии такого количества парней.
Тем не менее, несмотря ни на что, девушка остается сидеть на своем месте — том самом, которое сама же и выбрала, спиной по ходу поезда, лицом на запад. Она в последний раз смотрит на привычные с детства пустоши. А сейчас перед ней открывается широкая картина. Взгляд Кэтлин устремлен вдаль, поверх голых скал и низких каменистых хребтов, выше давно заброшенных кирпичных стен, над зарослями боярышника, искривленного ветром, — туда, где — если постараться — можно разглядеть ряд заброшенных сарайчиков. Рельеф местности таков, что разглядеть их можно, только сидя спиной по ходу поезда.
Кстати, величайшее заблуждение, что эти сарайчики якобы нельзя разглядеть из окна проходящего поезда. Подобную оплошность допустил Мудрец в самом начале работы над проектом, неправильно прочитав топографическую карту. Ошибка обнаружилась, лишь когда он приступил к изучению планов строительства других объектов, но еще до того, как сами сарайчики были построены. Сама по себе ошибка была пустяковой. И Солли Цукерман — коллега Мудреца и главный смотритель засекреченного зверинца — убедил его, что не стоит ничего переделывать.
Кэтлин вспомнилась ее первая поездка в поезде вместе с Мудрецом. Поскольку она надеялась на продолжение сотрудничества, то называла его мистер Арвен. Мудрец же постоянно подначивал ее, то и дело напоминая, что поскольку он профессор, то девушка должна называть его не иначе как «профессор Арвен». Ведь у него как-никак имеется ученая степень, а поскольку сама Кэтлин обожает всякого рода звания, то должна использовать их в своей речи.
Помнится, тогда Арвен внезапно оборвал себя на полуслове и поспешно вынул часы. Несколько мгновений он молчал — похоже, вел отсчет времени, — после чего выглянул из окна. Затем взял ее за руку и потянул вслед за собой на сиденье — то самое, что располагалось спиной по ходу поезда.
— Я привыкла ездить лицом по ходу поезда, иначе мне делается дурно, — запротестовала Кэтлин. Мудрец ничего не ответил, а она подумала про себя: когда же ты опустишь мою руку? Вместо этого Арвен сжал ее запястье еще сильнее, до боли, и указал в окно.
— А теперь посмотри вон туда! Видишь?
И девушка рассмотрела вдали очертания их якобы засекреченной лаборатории.
Но мистер Цукерман — профессор Цукерман — был прав. Едва мелькнув вдали, сарайчики тотчас скрылись из вида. Так что вряд ли их кто-то обнаружит.
— Вот зараза! — воскликнул Мудрец.
Его слова даже сейчас вызвали у девушки улыбку. Прыщавый парень тотчас поднялся со своего места и сел рядом с ней. Судя по всему, он решил, что она отреагировала на его реплику, которую Кэтлин не расслышала.
Залихватским движением парень отправляет в рот сигарету, но слишком долго роется в карманах в поисках зажигалки. Он сжимает сигарету губами, и та повисает, грозя вот-вот упасть.
Угреватая физиономия заливается краской, и парень сует сигаретную пачку Кэтлин прямо под нос.
— Нет-нет, спасибо, — говорит она и поворачивается к окну. — Смотри… Смотри…
Никакой лаборатории там уже нет.
Густое облако табачного дыма прижимает к стеклу свои липкие белесые ладони.
Кэтлин ушла из школы в четырнадцать лет. Работа в качестве помощницы дядюшки в конторе при скотобойне была не слишком утомительной. Когда привозили новую партию скота, то этим занимались специальные работники. Они подсчитывали, каков будет выход мяса, сколько чего пойдет в отходы, как много заработает компания и что причитается рабочим. У дядюшки имелась секретарша, длинноносая тетка, которая вела деловую переписку. От Кэтлин требовалось содержать в порядке папки с документацией. Еще она печатала для дядюшки списки дел, которые ждали своей очереди, выдавала работникам разделочного цеха их жалованье. Иногда девушку отправляли с поручениями в город. И лишь теперь, уйдя со скотобойни, она поняла, что дядя взял ее на работу главным образом потому, что ему хотелось время от времени ее видеть. Пока Кэтлин была маленькой, он не играл особой роли в ее жизни. Поговаривали, что причиной тому была какая-то размолвка между ним и его братом, то есть ее отцом.
Вскоре после того как отец окончательно бросил их с матерью, к ним в дом наведался дядя. Помнится, мать тогда отправила ее наверх, к себе в комнату. Кэтлин легла на пол, прижимаясь ухом к шелке между половицами. Если дядя и сказал тогда что-то такое, что заслуживало бы внимания, она этого не запомнила.
И вот теперь ей ясно одно — она покидает эти края, причем навсегда. Дядюшке нравилось, когда она была рядом. И многие поручения он придумывал специально ради того, чтобы они могли просто посидеть вдвоем — вместо того чтобы вдвоем работать.
Кэтлин вспомнилось, как они с дядюшкой готовили кровяной пудинг.
— Ты представляешь, мы за год теряем сотни галлонов крови. Что, по-твоему, можно с этим поделать? Как превратить убытки в доходы?
Чем бы они ни занимались — разъезжали по соседским фермам, проводили эксперименты на кухне, колесили по всей округе, — дядюшка неизменно умел преподнести это так, будто важнее ничего нет и быть не может.
— Я перепачкаю кровью платье, — робко возразила тогда Кэтлин.
— Чепуха!
Дядюшка насупил брови, изобразив напряженную работу мысли, и причмокнул, будто сосал карамель.
Затем он принес для нее фартук — длинный, почти до самого пола — и помог поднять ведро. Вместе они процедили сквозь кусок холстины свиную кровь в кастрюлю, добавили специй, овсянки и немного жира. Дядюшка показал ей, как наполнять формы, как обвязывать их веревочками. С ним любое дело превращалось в грандиозный спектакль, даже такое прозаическое занятие, как приготовление кровяного пудинга.
— Ну-ка теперь сама попробуй!
Кэтлин боялась испачкать платье и туфли. Что тогда скажет мать? Нет, ничего не выйдет. Дядюшка покачал головой и сделал все сам. Кэтлин не сводила с него глаз. Хотя дело казалось пустяковым, она почему-то почувствовала себя предательницей.
Когда пудинг был готов, дядюшка за веревочку вытащил одну форму из чана с кипятком, поставил на доску и разрезал ножом. Пудинг и впрямь получился нежным и воздушным, как суфле. Дядя на радостях предложил ей поджарить кусок на ужин. Правда, Кэтлин не знала, как это делается. И тогда он показал ей, предварительно растопив жир на раскаленной сковороде.
— Ты что, дома сама не готовишь?
Кэтлин виновато покачала головой. Дядюшка поставил на стол тарелки и предложил ей сесть, галантно, словно в ресторане, пододвинув стул. Она смущенно покраснела.
— А теперь — ешь!
Кэтлин подцепила вилкой кусок и довольно зажмурилась — пудинг буквально таял на языке.
Когда она возвращалась домой на автобусе, братья Бриджмены — Джордж и Роберт, они жили в конце ее улицы и оба работали на бойне подмастерьями, — сели на сиденье у нее за спиной и принялись подтрунивать над девушкой. Один из них даже отпустил какую-то сальную шуточку насчет Кэтлин и дядюшки. Кэтлин растерялась, не зная, как отбрить нахалов. Да и что она скажет — бедная родственница, которая почему-то ходит у их начальника в любимчиках.
Когда автобус, преодолев мост, вкатился в деревню, один из братьев — тот, что выше ростом — достал из кармана брюк небольшой бумажный сверток, весь пропитанный кровью. Развернув его, он бросил Кэтлин на колени свиной глаз. Девушка подпрыгнула как ужаленная. Она побледнела от омерзения, не зная, что сказать. Второй братец едва не свалился на пол от хохота.
— Ну, Джордж, ты даешь! — похвалил он брата и похлопал его по плечу. — Чистая работа!
Мать отчитала ее — как всегда.
— Теперь пятно так и останется, его ни за что не вывести, — сердилась она, пытаясь удалить кровавую метку с платья дочери. — Сколько ни старайся, а вещь загублена.
