Джим Кэррол - Дневники баскетболиста
Тусил с народом из нашего занюханного района в так называемых «Штабах», где обитают двое моих друзей, Брайан и Джон Браунинги. Зашибенное местечко. Здесь постоянно ошиваются от десяти до тридцати человек местных, которые либо укуренные и ржут, как придурки, либо пьяненькие и теплые. Мне самому доводилось здесь пожить, когда предки выгоняли меня из дома. Сегодня я проснулся тут, собственно говоря, после суровой накурки прошлой ночью. Со мной обнаружилось еще примерно с десяток чуваков. Мы стали друг друга будить, чтобы смотреть утренние мультяшки и добивать остатки хэша. Приперся измотанный Эдди, притащивший упаковку молока и тридцать шесть буханок, которые он и Вилли Апплеарс стыбзили в «Гранд Юнион», расположенном кварталом ниже, пока тот не успел открыться. Поскольку данный район города до сих пор слывет тихим пристанищем католиков из среднего класса, эти лохи складывают продукты перед магазином, пока сами разносят заказы. Хреново, что они не оставили в придачу пару фунтов копченой колбасы, и нам пришлось заказывать ее в круглосуточном «Дэли»[11], чтобы соорудить с утра бутерброды. Мы (Брайан и я) задумали офигительные планы. Решили сходить на 168-ю улицу и добыть кодеина. Благодаря этому чудесному лекарству можно клево поторчать все воскресенье.
После тупой раскурки с нашими психами мы с Брайаном попрощались с компанией и взяли такси до 168-й, чтобы затариться напитком радости. Без мазы. Дело в том, что нас завернули там, куда мы приперлись, поскольку мужик напрягся насчет продажи этой фигни несовершеннолетним (чтобы тебе продали продукт, надо быть двадцатиоднолетним). После еще двух обломов мы почти потеряли надежду, как Брайан придумал позвонить Джонни Марри, который с пятнадцати лет потребляет по шесть пузырьков в день. «Обратитесь к одному реальному челу с 163-й. Он клевый. И продаст вам, сколько угодно. Вчера набрал у него целую сумку, мне на целый день хватило», — посоветовал Джон. Большое ему спасибо. Подвалили на 163-ю и сразу же узнали то место, что он нам расписал. Прямо рядом с танцевальным залом, где недавно пришили одного парня по имени Малколм. Немного потусили снаружи и обговорили, какими именами распишемся в книге, которую подсовывают тебе, когда берешь продукт. Брайан пошел первым и написал: «Джеймс Бонд», — потом выложил два доллара и покинул заведение, кивнув мне, что все нормально. Я спокойно зашел: «Один «Робетуссин», будьте добры...» Дед за прилавком уже клал лекарство в пакет, а книгу достал, стоило мне только появиться. И вообще, продукт находился у него под рукой на полке. Я расписался как «Аб Линкольн» и протянул мужику два зеленых. Он вцепился в бутылку. Я решил, что запорол все дело своим глупым пародированием Джона Джея[12], однако тот взглянул на меня и сказал: «Не пойдет. Боюсь, Аб сегодня уже брал порцию», — и показал мне, что кто-то под этим именем уже успел купить какое-то другое лекарство. «Опочки», — вздохнул я, стер написанное и накарябал: «Уилт Чемберлен». Он протянул мне пакет, и я поспешил свалить. Мы решили, что два пузырька будут лучше одного, Брайан зашел снова и оставил запись: «Джордж Вашингтон». Такой ништяк два раза подряд. Отправился я и назвался: «Эл Суинберн», — в расчете, что сюда не шляются любители литературы, и обзавелся второй дозой. Хозяин заведения — страшный чудила. Мне кажется, что он считает, дескать, нас надо понять. Но если делать это в такой манере, то его в недалеком будущем вышвырнут оттуда именно из-за таких продаж данного лекарства. К магазинчику мимо нас двигались шесть каких-то челов, и у них на физиономиях, когда они заметили наши пакетики, читалось: «Все ясно».
Погрузились в автобус до «Штабов», купили в «Дэли» десять банок пива, поскольку с ним лекарство дает по башке сильнее, потом защемились в тихий уголок гостиной. Там и опрокинули сиропчик, суливший поднять нас над повседневными заботами нашего постполовозрелого возраста. На вкус он гадок, но перетерпеть вполне можно, если знаешь, что ждет тебя потом. Остальные гости тоже рассосались по углам, чтобы спокойно вкусить блаженство заката солнца вручную (кроме хозяина-джанки Джими Дантона, который находился в состоянии вечного полусна), и мы наслаждались тишиной и покоем. Нет ничего хуже болтливого укуренного собеседника, когда хочешь покайфовать от кодеина. Пока ждали, когда накатит, Брайан рассказал мне о том, что кварталом ниже живут мужик с бабой, которые пьют эту хрень уже несколько лет, всякий раз как потрахаются. Прошло еще полчаса, и Брайан полюбопытствовал, накрыло ли меня. «Начало крыть», — ответил я, и это было последнее, что мы смогли выдавить из себя за последующие семь часов. Наконец мы смогли поднять глаза и сделать по глотку пива. Брайан спросил: «Ну, как кроет?» «Кроет-кроет», — только и пробормотал я. «Кроет» — это мягко сказано. Мне вставило так, что сигареты сгорали до фильтра и обжигали мне пальцы, а я был не в силах хотя бы раз затянуться. Нас плотно держало еще добрых шесть часов, потом отпустило, и мы, с трудом выговаривая слова, поделились друг с другом, какие картинки, четкие, как в кино, всплывали у нас в голове.
Довольно часто странное желание одолевает меня на занятиях, особенно на первом с утра уроке по английскому. На сей же раз оно напало на меня во время индивидуальной работы в аудитории. Меня неодолимо тянет схватить автомат и открыть огонь. Не по людям или предметам, если только те не окажутся на пути. Не обязательно во что-нибудь попасть, я бы палил вверх. Просто популять несколько секунд, выпустить все патроны, и только. Не знаю, в чем причина, наверное, хочется разрядиться или что-то в этом роде. Странно. То же самое всякий раз, как засяду в туалете. Началось это еще когда я был совсем маленький. Запираю дверь и, если не читаю и тому подобное, начинаю воображать, что меня собираются атаковать немцы и у меня есть пистолет, чтобы защищаться. Потом размышляю о реальном оружии, которое будет в моем распоряжении, случись эта хрень, например, дубина или деревянная скалка, кусок водосточной трубы (отличная штуковина — металлическая и в натуре тяжелая... череп разнесет с одного удара), бутылки и прочая херня, но в основном думаю об огнестрельном оружии. А как посру — фантазии пропадают. Думаю, психиатр сказал бы, что это как-то связано с сексом. Знаю только, что подобные чувства приходят ко мне часто на уроках и всегда в сортире. Эдакая прикольная игра. Она приносит ощущение безопасности и готовности к бою, если вдруг Германия нанесет удар.
Мой друг-марксист из нашей школы по имени Банти сумел-таки уговорить меня посетить сходить сегодня очередной митинг коммунистической партии. Тот проходил на 11-й улице в каком-то засранном месте, носящем название Уэбстер-Холл. Тамошние чувихи напоминали Марию Магдалину нового образца. Все дружно ныли и распевали народные песни. Похоже, что одним из обязательных условий у них является требование быть уродом. На мне были надеты мои самые затрапезные шмотки и, тем не менее, я казался среди них Арнольдом Палмером[13]. Я поприкалывался на этих пидоров, однако от их охуительных спичей я завял окончательно. Вернулся домой и объяснил папаше, как государство угнетает и грабит пролетариат. «Я и есть пролетариат, а ты — кретин, — отвечал папаша, — и, по моему мнению, у этих уебков с башкой не в порядке. Так что, пиздуй к себе и делай уроки».
Чего-то я не понимаю в уродах из нашей частной школы. Их родители — самые богатые люди Нью-Йорка и его окрестностей, а мне нельзя даже оставить штаны в раздевалке и пойти спокойно принять душ, потому что кто-нибудь сразу начнет шарить по карманам. Та же херня с книгами: каждый, кто потерял учебник, одалживает его у меня. То есть я хочу сказать, что я, блядь, в этом заведении беднее всех и с меня умудряются что-то иметь. Не далее, как вчера, меня обули на пять баксов, а на прошлой неделе один хер спер у меня фасовку травы, которую я почти успел толкнуть. Но сегодня я отыгрался. Спрятался в раздевалке команды по борьбе на последнем уроке, потому что все равно туда не хожу: ведет занятия один лошара, который однохренственно не станет ябедничать директору, поскольку знает, чего ему от меня надо. Короче, я вдруг осознал, что команда имеет привилегию тренироваться раньше других, а передо мной находятся их замечательные незапирающиеся шкафчики, битком набитые всяким добром. Я занялся делом, предварительно заперев дверь и поставив моего несчастного одноклассника Дэвида Лэнга на шухер. Я разжился уже пятнадцатью баксами и обрабатывал один из последних портмоне, как Дэвид снаружи шепнул: «Тише, идет Бластер». Вашу мать, кто-то, наверное, успел стукануть Бластеру (это наш классный), и я прервал разграбление, поскольку он никогда не шляется в этой части здания, если только не затеял отлов прогульщиков. Услышал, как он по ту сторону зачитывает Лэнгу список, где значится моя фамилия, и спрашивает, видел ли тот кого. Лэнг отвечает отрицательно и уходит. А я рядом с одним из моих самых любимых мест, где можно сныкаться, и быстро принимаю решение: протискиваюсь в один из шкафчиков и как раз успеваю прикрыть за собой дверь. Слышу, что Бластер заглядывает, осматривается, но вроде остается довольным и идет дальше. Толкаю дверь, чтобы освободиться из этого тесного капкана, но, еб твою мать, этот проклятый шкаф не открывается изнутри! Я похолодел от панического ужаса при мысли об удушении этими взбешенными козлами. Я едва мог пошевелиться и продолжал надеяться, что Лэнг вернется, однако кричать нельзя, поскольку Бластер мог до сих пор быть неподалеку. В этой дыре в стене воняло, и, по-моему, мне прямо в яйца уперлось что-то острое, кажется, дротик. Я решил, что правильнее будет сохранять спокойствие, выход найдется. Прошло десять минут. Выход не придумался. И, забив на все, заорал. В комнате раздались шаги. «Я здесь, в шкафу», — крикнул я, и, слава богу, дверь распахнулась. Я, глотая воздух, вывалился из шкафа, хлопчатобумажные полосатые трусы свисали у меня с носа. Передо мной стоял недавно к нам переведенный индиец Рави Карри, сынок большой шишки в ООН и звезда команды по шахматам. Рави слегка смутило увиденное. Я продолжал сжимать в руке тот злосчастный кошелек и мне надо было срочно сваливать. «Спасибо тебе, Рави, чувак. Что только злоебучий народ не придумает, прежде чем впишет тебя в свою компанию», — проговорил я, швырнул в него трусы и со всех ног попиздовал в класс индивидуальных занятий. А на следующей неделе пришлось остаться после уроков за то, что забил на тот вонючий урок, но зато я разбогател на пятнадцать долларов. Правда, яйца до сих пор зудят из-за той херни в шкафу. Надеюсь, Рави не растрепал тем здоровым гондонам из команды по борьбе, что я был в комнате, когда они обнаружили факт грабежа. А если растрепал, я ему все пигарки поотшибаю и отправлю по частям назад в Бомбей.
