Брет Эллис - Гламорама

Я падаю на Бобби, затем скатываюсь с него, падаю на колено, вскакиваю, запираюсь в кабинке изнутри, чтобы успеть перезарядить пистолет, но Бобби срывает дверь с петель и вытаскивает меня наружу, швыряя на умывальник; я пытаюсь смягчить удар, выставив вперед руки, но когда я врезаюсь в зеркало, оно разбивается, а обойма выпадает из пистолета.

Я увертываюсь от Бобби, но он вцепляется мне в лицо пальцами, и я, ничего не видя, начинаю брыкаться во все стороны. Снова мы оба падаем, распластавшись по полу, пистолет выскальзывает у меня из пальцев, скользит по обледеневшему полу, и тут я замечаю пистолет Бобби под умывальником и тянусь к нему, но Бобби неожиданно наступает на мою руку своим ботинком, ломая мне пальцы, и кошмарная боль немедленно приводит меня в чувство.

Затем вторым ботинком он наступает мне на голову, прямо на висок, я переворачиваюсь и хватаю Бобби за ногу, дергаю за нее, пока он не теряет равновесие и вновь не падает на спину.

Я встаю, пошатываясь, и вновь пытаюсь завладеть пистолетом Бобби.

Я нахожу ствол на полу, но Бобби пинает ногой и выбивает его у меня из рук.

Затем он пихает меня в бок и сбивает с ног, я сажусь, но неожиданно он бьет меня в ухо с бешеной силой, раздается хруст, и Бобби, схватив меня обеими руками за шею, пытается повалить меня на пол.

Оседлав меня, он сдавливает мою гортань, я хриплю, а железные пальцы Бобби все душат меня и душат.

Он обнажает в ухмылке окровавленные зубы.

Я хватаю Бобби рукой за подбородок, пытаясь оттолкнуть его.

Продолжая душить меня одной рукой, он тянется второй к своему пистолету.

Я лягаюсь, не в силах вырваться, и молочу кулаками по кафельному полу.

Бобби держит пистолет на уровне груди, направляя ствол мне в лицо.

— Не волнуйтесь, у вас ничего не сломано, — говорит режиссер, явно пребывающий в восторге. — Просто сильные ушибы.

1

Я сижу на скамейке возле большого окна, в то время как наш врач перебинтовывает мне пальцы, промывает спиртом мои раны, а я шепчу тем временем: «Все умерли», — и тут ко мне поближе подкатывают монитор, и режиссер садится рядом со мною.

— Все умерли, — бубню я. — И Джейми Филдс, наверное, тоже умерла.

— Не спешите с выводами, — отмахивается от меня рукой режиссер, вглядываясь в монитор.

— Ее кто-то всю замотал в пластик, и она умирала, — бормочу я.

— Но ее смерть была не напрасна, — говорит режиссер.

— Что? — спрашиваю я.

— Она сообщила вам ценную информацию, — сообщает режиссер. — Она спасла жизни людей. Она спасла самолет.

И, поясняя свои слова, режиссер протягивает распечатку файла из компьютера в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане.

WINGS

NOV. 15.

BAND ON THE RUN.

1985.

511

— Виктор, — говорит режиссер. — Посмотрите на экран. Это еще очень грубый монтаж, предстоит еще многое вырезать, но все равно посмотрите.

Он поворачивает монитор к нам, и черно-белое изображение, небрежно снятое на ручную камеру, мелькает на экране, но я почти не гляжу на него, вспоминая о тех временах, когда я отращивал козлиную бородку, прочитав об этой моде в журнале «Young Guy», об одном дне, когда я потратил несколько часов, обсуждая, под каким углом носят на голове берет от известного модельера, обо всех девушках, которым я отказал, потому что у них было не густо по части сисек, потому что они были недостаточно «подтянуты», недостаточно «плотны», «слишком стары» или «не очень известны», и о том, как я махал ручкой модели, которая звала меня по имени с противоположной стороны Первой авеню, и обо всех компакт-дисках, которые я купил лишь потому, что кинозвезды, тусуясь ночами в VIP-залах, сказали мне, что это крутые компакт-диски. «Ты так и не выяснил значения слова „совесть“ — сказала мне одна девушка, которая, по моему мнению, была недостаточно „яркая“, чтобы спать со мной, но которую я считал весьма интересной во всех остальных отношениях. „Ну и что?“ — сказал я ей, перед тем, как мы зашли в „Gap“. Я замечаю, что у меня затекло буквально все тело.

На видеомониторе бойцы штурмуют самолет.

— Кто это? — спрашиваю я, едва кивнув головой в сторону монитора.

— В основном французские коммандос плюс пара-другая агентов ЦРУ, — весело сообщает режиссер.

— Понятно, — еле слышно отзываюсь я.

Дельта и Кратер обнаруживают в салоне первого класса нечто, похожее на бомбу, и начинают обезвреживать

но это вовсе не бомба, это макет, агенты выбрали не тот самолет, бомба в самолете действительно есть, только не в этом, то, что они нашли, — это не настоящая бомба, потому что это кино, а настоящая бомба совсем на другом самолете

Статисты, исполняющие роли пассажиров, покидают самолет и поздравляют коммандос, они обмениваются рукопожатиями с Дельтой и Кратером, а папарацци толпятся у выхода, чтобы снять героев, только что спасших самолет. И тут в глубине кадра я замечаю Бертрана Риплэ, который играет одного из коммандос, и начинаю сопеть.

— Нет, — говорю, когда до меня кое-что доходит. — Это невозможно, этого не может быть.

— Что такое? — рассеянно спрашивает меня режиссер. — Что невозможно? Чего не может быть?

Бернар Риплэ улыбается, глядя прямо в камеру, с таким видом, словно он знает, что я смотрю на него. Он предвкушает мое изумление и прислушивается к стону, который испускаю я.

Я знаю, кто ты такой и что ты делаешь.

— Бомба — не на этом самолете, — заявляю я.

Я рассматриваю распечатку файла WINGS, которую по-прежнему держу в руках. BAND ON THE RUN. 1985. 511

— Это песня… — говорю я.

— Что вы имеете в виду? — спрашивает режиссер.

— Это песня, — говорю я. — Это не номер рейса.

— Какая песня?

— Песня, — говорю я. — Песня, которая называется «1985».

— Песня? — переспрашивает режиссер.

Видно, что он ничего не понимает.

— На альбоме группы Wings, — говорю я. — На альбоме, который называется «Band on the Run».

— И что? — спрашивает растерянно режиссер.

— Это не номер рейса, — говорю я.

— Что не номер рейса?

— Пять-один-один, — говорю я.

— Пять-один-один — не номер рейса? — переспрашивает режиссер. — Как же не номер рейса? Вот он, — он делает жест в сторону монитора, — рейс пять-один-один.

— Нет, — говорю я. — Это продолжительность песни, — я делаю глубокий вздох и потом сообщаю срывающимся голосом: — Продолжительность этой песни — пять минут одиннадцать секунд. Это не номер рейса.

А где-то в другом небе другой самолет набирает высоту.

0

Ночь над Францией, и в небе возникает гигантская тень, чудовищная декорация, на фоне которой «Боинг 747», набирая высоту, достигает 5.100 метров. Камера показывает нам крупным планом авиабандероль, адресованную куда-то в Джорджтаун, внутри которой лежит упакованный аудиоплеер Toshiba. Бомба активируется на фортепьянных аккордах, с которых начинается песня «1985» Пола Маккартни и группы «Wings» («Band on the Run», Apple Records, 1973). Взрыв происходит одновременно с последним мощным ударом по тарелке, которым песня заканчивается через пять минут одиннадцать секунд после ее начала. В плеер вмонтирован относительно простой таймер на микропроцессоре и полосы ремформа, эквивалентные шестистам граммам тротила, а бандероль расположена в непосредственной близости от обшивки самолета, для того чтобы взрыв нарушил целостность фюзеляжа, ослабил каркас и привел к его разрушению, в результате чего самолет распадется на две половины.

На записи черного ящика разговор пилотов в кабине прерывается оглушительным хрустом.

За резким звуком, отчетливым и похожим на удар, следует громкий скрип, который повторяется несколько раз.

Дым тотчас же заполняет главный салон.

Передняя часть «боинга» — включая кабину пилотов и часть салона первого класса — отваливается и устремляется к земле, в то время как задняя часть, подталкиваемая оставшимися не поврежденными взрывом двигателями, продолжает лететь вперед. Целый ряд кресел, расположенный рядом с дырой, проделанной взрывом, высасывает в пустоту за бортом прямо вместе с пристегнутыми к ним визжащими людьми.

Полет по прямой продолжается еще около тридцати секунд, после чего самолет начинает разваливаться на куски — вначале отрывается огромный кусок обшивки с верхней части, открывая великолепный вид на черное ночное небо.

Несмотря на то что двигатели все еще работают, самолет сразу же теряет тысячу метров высоты.

Рассекаемый воздух воет как сирена.

Бутылки со спиртным, столовые принадлежности, пища из кухни — все пролетает через салоны бизнес-класса и экономического класса, сбиваясь в кучу в хвосте самолета.

Люди гибнут волнами.

Силой инерции их вдавливает в сиденья, затем складывает пополам, затем вырывает из ремней и бросает вверх, летящие обломки и предметы вышибают зубы и глаза, подброшенные в воздух тела ударяются о потолок, а затем устремляются в хвост самолета, врезаясь по пути в другие визжащие тела, а от фюзеляжа продолжают отрываться одна за другой полосы дюралюминия с острыми краями, которые вьются внутри салона, отсекая конечности и разбрызгивая в воздухе кровь, так что вскоре те, кто еще жив, буквально утопают в ней — они выплевывают кровь изо рта, протирают залитые ею глаза, но тут в салон влетает здоровенный швеллер, который скальпирует сразу всех пассажиров, сидящих на одном из рядов, аккуратно срезая каждому из них верхнюю часть головы, а на другом ряду острый кусок обшивки вонзается девушке в лицо, рассекая его на две половины, но не убивая ее до конца.