Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
Как-то там еще стояли и иконки, но их быстро кто-то прибрал к рукам. Набожная председательница ТС, вздыхая, от руки написала объявление с просьбой их вернуть – правда, никто не откликнулся. Стоить эти иконки ничего не стоили, так что разошлись, наверное, по дачам и торпедам автомобилей. Трудно сказать, оберегает ли от чего-то добытая таким способом икона, но Женю мало волновали вопросы религии и общедомовой собственности.
Председательница ТСЖ – а по совместительству она была еще и старшая по подъезду – каждое утро устраивала осмотр подведомственной ей территории: сложив руки за спиной, с видом тюремного надзирателя она обходила двор, беспощадно сдирала с подъездной двери объявления спа-салонов и подработок и критично осматривала подъездные подоконники на предмет окурков и пивных крышек. «Сначала дай одному нагадить – там и остальные придут», – говорила она. Вряд ли она была знакома с теорией разбитых окон, но ее основные принципы она уловила весьма верно.
Председательница пристально всматривалась во все новые лица, появляющиеся в их дворе – так смотрят, не отводя глаз, только старики и еще не начавшие стесняться долгого зрительного контакта маленькие дети. Больше всего ее тяжелый взгляд ощущала на себе изредка собирающаяся во дворе молодежь – случись что, она бы без запинки составила фоторобот любого, кто околачивался у ее дома неделю назад. Вплоть до родинки за ухом и щербинки на переднем зубе. На прошлой неделе она уехала в сад на пару дней, и одна из таких компании смеха ради надела пустые пивные бутылки на ветки деревьев. Бормоча ругательства и проклятья, она принесла стремянку и снимала с веток эту инсталляцию из артхауса и хамства. Она даже переборола первобытный пенсионерский страх упасть и сломать шейку бедра.
Чем-то она слегка напоминала Жене его соседа с родительского дома, где он жил раньше. У того мужика зона наведения и поддержания порядка тоже не ограничивалась пределами квартиры. Возвращаясь со школы, Женя частенько заставал его выравнивающим грядки, зашивающим сетку на дворовых футбольных воротах и красящим бордюры. Но к ТСЖ никакого отношения он не имел – просто местный доброхот, пытающийся спасти их маленький и уютный дворик от большого и дремучего декаданса.
Женя считал его слегка ненормальным – в России работающий без присмотра человек выглядит как минимум странно. Вымирающий вид – последний раз такие были замечены на мотивирующих советских плакатах, висевших на заводах. Завидев такого, начинаешь невольно озираться в поисках причины, которая заставила его пойти на такой странный шаг. Но не увидев участкового, следящего за ходом исполнения исправительных работ, начинаешь искренне удивляться.
Раз в пару дней этот мужичок спускался во двор со своим чемоданчиком с инструментами, внимательно обводил двор глазами и обязательно находил себе работу.
Парковались машины, бегали дети, хлопали подъездные двери – но этот самый сосед, присев на корточки, с невозмутимым видом прикручивал отваливающуюся от скамейки спинку крестообразной отверткой.
Курящие на балконах соседи – самые жесткие критики. Предвзятые и не очень. За те четыре минуты, пока сгорает крепкий Winston или тонкий Vogue, они успевают обсудить, кто как паркуется и кто во что вырядился. Так и здесь – их мнения разделились на «не, ну молодец мужик так-то, но ведь все равно засрут все» и «безработный, видать, вот и делать нечего». Выдвигались и версии о его импотенции – по мнению многих, именно при таком печальном исходе человеку могло прийти в голову начать облагораживать двор в пятницу вечером, вместо того чтобы коротать время с женой перед телевизором.
Про него даже можно было бы придумать какую-нибудь современную притчу – в духе того, что каплей в море человек все-таки смог накапать море. Может, и не такое большое, как у Хемингуэя, зато свое, маленькое и аккуратное. С красивыми скамейками, цветными бордюрами и зашитой на футбольных воротах сеткой.
Новую же квартиру Женя снимал за бесценок у бабушкиной старой знакомой – тети Тани. Есть такая категория бабушкиных и маминых подруг, с которыми ты знаком чуть ли не с пеленок, и даже повзрослев, обращаться к ним по имени-отчеству язык не поворачивается – слишком уж это официально, да и трудно обращаться так к человеку, который треть твоей жизни видел тебя бегающим в памперсе. Вот и тетя Таня осталась тетей, а не превратилась, повинуясь всем правилам этикета, в Татьяну Григорьевну.
В свою очередь, для тети Тани Женя тоже оставался тем самым Женей с детских фотографий. Она уже запечатлела в своей памяти так полюбившийся ей детский образ и принимать другой уже не могла.
Наверное, она была единственным человеком, который в свое время поверил в сбивчивое Женино «Теть Тань, да это не я курил, а ребята, я просто рядом стоял. Бабушке не говорите только». Поверила искренне – и ведь даже дыхнуть не попросила.
В детстве она всегда угощала Женю шоколадными конфетами и не досаждала рассказами про советскую власть – за это он был ей отдельно благодарен.
В отличие от всего остального престарелого населения двора, тетя Таня не сидела на лавке рядом с подъездом и не гадала, кто из забежавших с соседнего двора пацанов еврей или татарин. Почему-то под старость лет все бабульки становятся ярыми ксенофобами. Старушечьи методы определения национальной принадлежности, зачастую основывающиеся на чистоте футболок и зависящие от того, поздоровались ли с ними или просо пробежали мимо, тетю Таню мало интересовали. Она была выше этого.
А еще она классно готовила.
Взрослые искренне считают, что вкуснее у них дома, дети же уверены, что вкуснее всегда в гостях.
После похода в гости у родителей наготове был провокационный вопрос. У кого вкуснее – у нас или у тети Тани?
Тут следовало все взвесить. Это то же самое, если на невинный вопрос новой девушки о комплекции бывшей наивно признаться, что у прежней грудь была лучше. Женя врал, что вкуснее у бабушки – он с детства усвоил, что женщинам лучше говорить то, что они хотят услышать. Даже если речь идет пирогах.
Весь кулинарный талант тети Тани не ограничивался банальными пирожками. Тете Тане были под силу двухуровневые пироги и какие-то молодежные салаты с грецкими орехами, кинзой и сыром фета. Такими было бы не стыдно угостить даже Гордона Рамзи. Он бы попросил выключить камеру и спокойно наворачивал бы его столовой ложкой, восхищенно матерясь и бормоча что-то про мишленовскую звезду.
Пару раз тетя Таня даже готовила вместе с Жениной бабушкой. Две женщины на кухне – это война не на жизнь, а на смерть. В редких случаях – кооперация и слаженная работа по созданию кулинарных шедевров. Они успевали обсудить лекарства, новости и даже слегка поссориться, не придя к единому мнению в вопросе, сколько надо томить пирог в духовке, чтобы он поднялся. В соседней комнате Женя смотрел «Пауэр рэйнджеров» и представлял, как бабушки, затянув потуже фартуки, кладут свои ладони друг поверх друга и начинают творить гастрономическую историю.
Про таких, как тетя Таня, даже есть отдельная поговорка – что не плюй в глаза, все божья роса.
Но плевать в тетю Таню Женя не собирался – во-первых, относился он к ней хорошо, и когда та болела, исправно приносил ей лекарства и связку апельсинов, а во-вторых, здесь имел место и его шкурный интерес – все же освобождать старушкину квартиру в случае ее смерти ему не сильно хотелось.
Сама квартира, к слову, выглядела на удивление современно, и понять, что в ней живет пенсионерка, можно было лишь по расписанию приема таблеток, висевшему на самом видном в квартире месте – на зеркале в прихожей. Там же тетя Таня разместила записи об актуальных ценах на килограмм риса, сахара и муки. С карандашными пометками и стрелочками они напоминали выписку с фондового рынка, тщательно записанную биржевым брокером. Этакий ее личный индекс Доу – Джонса, только вместо поднятия курса доллара и удешевления барреля нефти тетя Таня пророчила повышение стоимости соли и обвал цен на гречку.
В самом низу даже были выведены пометки о ценах на бензин.
Машины у тети Тани никогда не было, зачем ей следить еще и за изменением цен 91 и 92 бензина. Наверное, до кучи – лишний повод пощекотать себе нервы.
В зале стояла большая стопка газет, перевязанных бечевкой. Судя по их количеству, собирала их тетя Таня уже как минимум пару лет – вполне возможно, это было что-то вроде ее личной «Википедии». А может, собиралась сдать на макулатуру, когда
