Пьер Гийота - Могила для 500000 солдат
После того, как мать посадили в тюрьму, дети зажили одни, воруя, торгуя своим телом в смешанных борделях нижнего города. В их бараке воняет, как в лисьей норе. Лишь иногда они приходят в него ночевать; крысы устроили себе гнездо в колыбели мертвого ребенка, под прогрызенным одеялом. Ночью колыбель раскачивается, и крысы пищат, как дети.
Кмент проводит свои сходки у стены разрушенного дома, в котором издыхает на собственном дерьме старик. Он скребет изъязвленную проказой кожу на груди. По ночам он кричит, и его моча струится, дымясь, в лунном свете; дети бросают в него камни и горящие бумажки. Стоит какому — нибудь дому опустеть или хозяину околеть от болезни или после пыток, Кмент и его банда захватывают его; они выбрасывают полумертвое тело в окно и грабят дом; если находят вино — пьянствуют, пока не вылакают все до капли. Они вытряхивают одежду из шкафов, напяливают на себя и уходят в ночь под вопли женщин, опрокидывая полки, натыкаясь на стены и саманные изгороди, на ходу расстегиваясь и вытаскивая члены. Мертвое тело топчут до утра. Налетчики вспарывают мешки с пшеницей, которые раздают военные каждую неделю самым бедным, катаются по зерну и пожирают его. Они грызутся между собой, их зубы скрежещут, дробя зерна. Самые находчивые берут горшки с маслом и разбивают их о спины тех, кто спит, наполовину зарывшись в зерно. Крысы мечутся по перегородкам, а потом, когда все засыпают, спускаются, копошатся в лужицах масла, сидят, растрепанные, на островках из колосьев, взбираются на тела, трутся масляными брюшками с налипшим зерном о кожу грабителей, о шею, о руки, о виски, пожирают зерна на их полуоткрытых, подрагивающих от дыхания губах и даже во ртах. Иногда спящий, которому что — то приснится, поводит рукой или шевелит губами; застигнутая врасплох крыса кусает губу или руку; спящий кричит, стонет, но не просыпается. Крысы мечутся, скачут по телам, по щекам, подбородкам, по складкам на руках и ногах. Снаружи шакалы волокут труп в кусты. Первый ветерок — провозвестник зари — толкает на ветках, сырых от росы и помета, заспанных птиц, надувает развешанное белье и брезент на ощетинившихся пулеметами автомобилях, остужает пот на спинах проституток, будит детей и сидящих на корточках часовых, убаюкивает палачей.
Повстанцы удерживают горы и леса, питаясь дикими плодами и обезьянами, поджаренными напалмовыми бомбами. В начале войны солдаты оккупационной армии охотились на обезьян, повстанцы подстерегали солдат, набрасывались на них, смеясь, и убивали; обезображенные гниющие тела потом находили на деревьях. Тогда командование запретило охоту.
Штаб оккупационной армии расположен на берегу моря в нескольких постройках, окруженных колючей проволокой. Часовые с оружием, полностью экипированные, охраняют ванны высших офицеров. А те треплют за уши денщиков, кушают свой суп и смотрят заезженные фильмы из Метрополии. Они опустошают страну и:
— Когда наконец прибудет наша мебель?
Каждый день, каждую ночь молодые, едва расставшиеся с детством парни Экбатана умирают, искалеченные, оскопленные, зарезанные, распятые, четвертованные, чтобы, принеся себя в жертву, сохранить для своих начальников, военных и гражданских, богатство, достоинство, честь. Иностранные корреспонденты фотографируют их облепленные мухами тела. Коммандос сжигают ближайшую от места засады деревню.
Кмент знаком и с повстанцами, и с командованием: офицерами и унтер — офицерами оккупационной армии. В тайной комнате на окраине двух городов, раздетый ими, блестя голым животом в газовом свете, он видит кипящий чай и капли спермы на членах сгрудившихся вокруг него военных, ощущает их дыхание на своих плечах. Он ворует их секреты. Ласки, которые они ему расточают, делают их болтливыми; поутру они спохватываются, грозят Кменту, но по вечерам они ждут его у колючки, умоляют его. Потрогав его, они забывают угрозы и подозрения. Их денщики знают обо всем, они придумывают им прозвища, некоторые даже шлют забытым женам анонимные письма, повествующие в деталях о тайных делишках их мужей. Некоторые жены из мести отдаются авторам этих писем. В день войсковой операции все эти интенданты, маркитанты, каптенармусы, писари толпятся у входа в штаб: ребята уходят, они будут бросать камушки в маленьких дикарей.
Эти воины всегда одеты с иголочки, питаются отдельно, воруют патроны и взрывчатку, чтобы потом продать в городе подросткам — реакционерам, припудривают прыщи на членах и на щеках, тискают друг друга под пологами и никогда не воюют. Они испытывают отвращение к побоищам, но кормятся войной. Иногда десантники, вернувшись после вылазки, хватают их и кидают одетыми в бассейн. Они заставляют солдат, потерявших патрон или кожаный тренчик с ремня, платить штраф; потом они прячут деньги в сундучок и раздевают в своей казарме самых молодых и красивых проституток из нижнего города. Писари и адъютанты манипулируют своими начальниками; они посвящены в подробности их частной жизни. Они мучают этих утомленных людей, льстят их готовности принести себя в жертву Государству, которое о них забыло. Начальство любит этих ловких сутенеров.
У штаба расположена взлетная полоса. Солдаты обустроили ее в начале войны. Жены и любовницы командиров прогуливаются перед ангаром с игральными картами и стаканами в руках, дети под кронами тамарисков поливают друг друга оранжадом с водой. Солдатам не возбраняется покупать напитки: стакан оранжада за полумесячное жалованье. Иногда слуга, приставленный к одной из этих дам, берет солдата за погон и ведет на виллу: переставить мебель, повесить шторы, убрать дерьмо и блевотину холеных собак и кошек… В глубине затемненной комнаты, за закрытыми ставнями, мальчик или девочка в легких шортах, колени исполосованы солнечными лучами, раздвинет ноги, улыбаясь солдату, согнувшемуся на плитах или усевшемуся на скамье. Молодая служанка касается солдата, ее груди выпирают из корсажа, солдат развязывает тесемки передника на ее бедрах, его рука накрывает влажный живот внизу, где топорщится жесткая прядка, теребит волоски. После, расслабленный, очумелый, он возвращается к своей опасной, рабской работе. Кмент видит потные спины и бритые затылки этих солдат, когда идет навестить свою мать в тюрьме; братья и сестры, умытые и причесанные, следуют за ним, оставив на время удручающе грубую солдатню в тайных комнатах.
Вечером солдаты, отработав на стройке, возвращаются в лагерь, набившись под раскаленный брезент грузовика, обалдевшие от усталости и солнца, перепачканные землей, отхаркивая ржавчину. Машины на полной скорости мчатся по улицам нижнего города, давя собак, задевая стариков и женщин, покрывая их пылью и грязью. Солдат качает, кидает друг на друга; возбужденные грубыми касаниями и видом женщин, они кричат, плюют, встают у бортов, вскидывают кулаки, расстегиваются, срывают развешанные между домами высохшие гирлянды, оставшиеся после прошедшего праздника и наматывают их вокруг бедер. Когда на плевки, лужи крови и трупы раздавленных собак осядет пыль, люди выходят из домов, оттаскивают дымящиеся останки в кусты или ямы. Забытые трупы гниют на площадях, занесенные песком. Голодные коты, собаки, дети вынюхивают падаль, откапывают ее и пожирают в укромных местах.
Дети прячутся, чтобы мучить животных. Они ловят птиц, привязывают их на спину кошкам, заживо поджаривают на пламени свечей, перегрызают горло. Кошки, умирающие не так скоро, убегают от детей, не дают им себя гладить. Пойманные кошки развлекают детей дня три, после подыхают, раскинув лапы на углях. Зверьков обдирают живьем, сажают на кол, режут на кусочки, которые дети трут о гениталии и после съедают, зажаренные или сырые. Иногда, в горячке истязаний, дети ранят себя; многие, занеся в рану инфекцию, умирают.
Так живут люди и звери. В страхе, в покорности. Повстанцы не участвуют в этих бесчинствах. Они находят себе оправдание в сопротивлении, не взирая на неотвратимую гибель и ненависть противника: лишь так можно жить и умереть, не склонив головы. Очень скоро они начинают ненавидеть тех, чьи права защищают. Топор бьет малодушных, калечит детей, чтоб другим было неповадно. Повстанцев подпитывает рабство, в котором они удерживают своих братьев. Их счастье — быть битыми, но на коне.
Дворец губернатора стоит на холме. Правительство метрополии назначило губернатора управлять Энаменасом, чтобы смягчить реакционный порыв офицеров и непримиримость повстанцев. Народ его любит: по утрам его приемная полна женщин и детей; сменившиеся из караула солдаты шумно умываются. В начале войны повстанцы не хотели его убивать, потом они поняли, что бойня — в их интересах; в самом деле, те из деятелей метрополии, кто осуждал бесполезность и дикость войны, нуждались в резне, чтоб показать свой гнев и изменить общественное мнение. Повстанцы жаждали иметь врага жестокого и неуклюжего — они решили убить губернатора. Но тот, мечтательно и прямо сидя на сиденье своего джипа, положив голую руку на лобовое стекло, опущенное ветром, колесил по разоренному острову, гладил покрытые коростой затылки детей, едва сдерживаясь, чтобы не поцеловать их облепленные мошками глаза, их гниющие уши, целым и невредимым пересекал леса и ущелья. В ущелье он приказывает притормозить, его взгляд приковали скалы и уступы, испещренные синими щелями, оттуда вылетают пепельно — серые голуби. Солдаты эскорта стреляют в них, как стреляли они журавлей на берегах озер — за это взводные и послали их в карантин; раненые голуби переворачиваются в воздухе и падают замертво на раскаленную гальку по берегу потока, мешающего в мутных струях стебли бамбука и обрывки лиан. Крики солдат и выстрелы отдаются эхом по всему ущелью, звуки высвечивают мрак… Губернатор не осмеливается осуждать их:
