Ирвин Уэлш - Экстази

Председатель правления Алан Свит ощутил то самое щемящее чувство, которого уже давно ждал. Кому-то суждено было принести плохую весть. С самого начала Свит невзлюбил молодого нахального Джеффри Клементса, нового патологоанатома. Теперь Клементе без стука зашел к нему в кабинет, сел в кресло и бросил на стол отпечатанную докладную. Позволив Свиту пробежать ее глазами, он твердым непреклонным тоном заговорил:

— … и я был вынужден заключить, что тело мистера Армитаж-Уэлсби подверглось описываемому мной обращению в период, пока оно находилось в нашем ведении, тут, в больнице Св. Губбина.

— Послушайте, Клементе… — произнес Свит, глядя на докладную, — э-э, Джеффри… мы должны быть здесь абсолютно уверенны.

— Я абсолютно уверен. Поэтому и докладываю, — резко парировал Клементе.

— Но, разумеется, необходимо учесть все возможные факторы…

— А именно?

— Я хочу сказать, — начал Свит, дружески подмигивая Клементсу, и сразу же, еще до того, как бородатое лицо Клементса скривилось в презрительной гримасе, осознал всю неуклюжесть этого жеста, — Ник Армитаж-Уэлсби посещал частную школу для мальчиков и всю жизнь играл в регби. Оба этих фактора могут стать достаточным основанием для предположения, что он был не чужд подобному, э-э, обхождению…

Лицо Клементса выразило крайнее удивление.

— Я хочу сказать, — продолжил Свит, — не могли ли разрывы и контузии в области сфинктера появиться в результате игр и забав в раздевалке, которым бедняга, возможно, предавался во время перерыва незадолго до того, как его привезли сюда?

— Как профессионал решительно заявляю, что не могли, — холодно парировал Клементе. — И, кстати, хочу вам заметить, что я и сам посещал частную школу для мальчиков и с удовольствием играю в регби, хоть и далеко не на уровне Ника Армитаж-Уэлсби. Но тем не менее я ни разу не сталкивался с обычаями, о которых вы говорите, и крайне оскорблен подобными необдуманными и обидными для меня инсинуациями.

— Извини, если ненароком задел тебя, Джеффри. Однако ты должен понимать: как председатель правления я несу определенную ответственность перед управляющими, которым предстоит ответить за малейшее подозрение на нарушения врачебной этики в больнице…

— А как насчет ответственности перед больными и их родственниками?

— Ну конечно, разумеется. Я рассматриваю и то и другое как синонимы. Но главное в том, что я не могу просто так обвинить персонал в некрофилии. Если об этом узнает пресса, для журналистов это будет просто Днем победы! Общественное доверие к больнице и к ее руководству серьезно пострадает. Правление в большой степени полагается, и особенно в отношении модернизации больницы, как, например, самое современное скрининговое оборудование на отделении превентивной медицины, на изъявление доброй воли своих состоятельных покровителей, выраженной посредством благотворительных взносов. И если я начну без повода нажимать на кнопку «паника»…

— Как руководитель больницы вы и ваша команда отвечаете перед общественностью за расследование этого случая, — резко ответил Клементе.

Для Свита Клементе воплощал все, что было ему ненавистно, может, даже в большей степени, чем рабочий класс, из которого вышел сам председатель правления. Эта самоуверенно выставляемая напоказ высокая мораль воспитанника частной школы. Такие ублюдки, как он, могли себе это позволить; им нечего было беспокоиться из-за денег. Сам же Свит поставил все на карту ради покупки этого огромного дома на Темзе в Ричмонде, пустом, как сарай, на момент приобретения. Теперь ему предстояла оплата многочисленных счетов по ремонту, и, благодаря покровительству Фредди, до сегодняшнего дня все шло отлично. И все это, самая суть его жизни, теперь под угрозой, а все из-за этого самонадеянного маленького скандалиста из богатой семейки!

Глубоко вдохнув, Свит постарался восстановить вид хладнокровного профессионала.

— Разумеется, будет проведено доскональное расследование…

— Вот-вот, — самонадеянно перебил его Клементе, — и пускай меня держат в курсе.

— Естественно… Джеффри… — прошипел Свит сквозь сжатые зубы.

— До свиданья, мистер Свит, — закончил разговор Клементc.

Свит сжал в кулаке ручку и нацарапал слово «СУКА» на линованном листке настольного блокнота с такой дозой злобы, что перо проткнуло бумагу на шести страницах и оставило след на десятке листков под ними. Затем он поднял трубку и набрал номер:

— Фредди Ройл?

20. Без названия — в работе

Лоррейн следовала за графом Денби всю дорогу из города до опиумной курильни в Лаймхаусе, часто посещаемой лордом. В старой одежде и шарфе, замотанном на лице, чтобы не быть узнанной графом, Лоррейн в глазах окружающих казалась не более чем простой горничной. Маскарад ее оказался успешным; и, в некотором смысле, даже слишком успешным, — Лоррейн приходилось сносить назойливые приставания разного рода темных личностей, возвращавшихся домой после разгульной ночи.

Лоррейн тем не менее держалась достойно и продолжала путь до тех пор, пока провожавшие ее ранее своими выкриками двое одетых в военные мундиры настырных молодых парней не преградили ей дорогу.

— Держу пари, эта хорошенькая горничная позабавит сегодня одного молодца, — игриво сказал один из них.

— И, кажется, я знаю, кого из молодцов ты имеешь в виду, — похотливо улыбнулся второй.

Лоррейн застыла на месте. Эти пьяные солдафоны приняли ее за простую служанку. Она попыталась заговорить, но тут почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной.

— Предупреждаю вас, не троньте эту леди, — послышался голос.

Лоррейн обернулась и увидела шагнувшего к ней из тени молодого красивого мужчину.

— Да кто ты такой? — прокричал один из молодых парней. — Иди своей дорогой!

Неожиданный спаситель остановился в бесстрастной позе. Лоррейн показалась знакомой слегка презрительная усмешка на устах, несмотря на то, что тень от широкополой шляпы скрывала глаза незнакомца. Когда он, наконец, соблаговолил заговорить, речь его, обращенная к молодым офицерам, была преисполнена сознания собственного превосходства.

— Я наблюдал за вашим разгулом, судари, и должен сообщить, что ваша пьяная болтовня полна непристойности, постыдной даже для самого разнузданного призывника из угольного городка Ланкашира!

Второй солдат, узнав по тону в незнакомце офицера, на этот раз обратился к нему с большей осторожностью:

— А кто вы сами будете, сударь?

— Полковник Маркус Кокс, из рода Крэнборо, из 3-го полка Суссекских стрелков. А что до вас, то как назвали бы вы негодяя, марающего знамя своею полка оскорблением женщины из высшего света — питомицу самого графа Денби?

— Так вы все знали, сударь? — воскликнула пораженная Лоррейн. Маскарад ее оказался хорош для охваченного горем графа, с нетерпеньем ждавшего завершения лондонских дел и возвращения к своей тупой овце, но он не был способен обмануть Маркуса, к которому вернулись его здоровье и жизнелюбие.

— Прошу прощения, моя дорогая мисс Лоррейн, — отвечал галантный молодой полковник и вновь обратился к наглецам: Итак, что вы можете сказать в

свое оправдание?

— Тысяча извинений, мадам… мы приняли вас за

прислугу…

— Не сомневаюсь в этом, — заметил Маркус, — и, поскольку я сам отвечаю за дисциплину в собст венном полку, хочу спросить вас, как поступил бы с вами мой хороший друг, полковник Александр «Песчаный», узнав о том, что его молодые офицеры подают такой неблаговидный пример пьяного дебоширства?

— Сударь… позвольте мне объясниться… нас скоро отправляют на фронт воевать с бандами Боуни. Мы… не понимали, что эта леди… из высшего света… мои родители бедны, сударь, и должность моя так много для них значит… я умоляю вас… — открыто упрашивал молодой солдат, прежде наиболее нахальный из двоих, в выражении лица его читалось истинное раскаяние.

Его жалобная речь заставила Лоррейн вспомнить о своем положении и о тех жертвах, что принесли ее собственные родители ради ее вступления в высший свет.

— Моя вина, что я так одета, Маркус, но все — ради того, чтоб незаметно следовать за нашим дорогим Денби… — произнесла она на грани слез.

Маркус Кокс на какой-то миг обернулся к ней, затем суровым взглядом обвел ее обидчиков. Выпятив нижнюю губу, рукой упершись в бок, он, глядя сверху вниз, произнес:

— Я по природе не лишен сочувствия и не могу сказать, что избегаю развлечений, особенно перед тяжелой битвой, с которой я, увы, знаком не понаслышке. Однако же, когда британский офицер оскорбляет леди, тем более знакомую мне лично, я не могу не требовать от него сатисфакции. И прочь любые оправдания, — добавил он жутко, почти шепотом. Затем голос его снова загремел: — Дадите ли вы мне удовлетворение?