Джонатан Летем - Бастион одиночества
Младшие официанты и посудомойщики французского ресторана быстро прознали о бизнесе на Хойт. Кое-кто даже стал прибегать за товаром к Леди во время десятиминутных перерывов.
Доза, потеряв доверие Леди в тот день, когда он выкурил предназначенный для клиента крэк, занял новую должность — быть может, Леди рассчитывала возложить на него эту обязанность с первого же момента их знакомства. Теперь он дежурил у входной двери. Не у окна; в идиота, который годился только для этого, он еще не превратился. Ему предписывалось отворять закрытую на цепочку дверь, брать деньги и выдавать товар, то есть, по сути, играть роль того же продавца. Наркотики проходили через его руки, но он больше не брал чужого ни грамма.
Когда в притон пожаловали копы, Доза сразу снял цепочку. Продолжать жить в ритме Леди и столько курить он был уже не в состоянии.
Найденный пистолет вообще никому не принадлежал, просто пылился в ящике, но обвинили в хранении оружия именно Дозу. Он отнесся к этому философски. На кого еще могли повесить этот грех, как не на убийцу?
За шесть месяцев, проведенных на этот раз в Райкере, Доза набрал в весе до ста тридцати фунтов. С острова его перевели в Оберн, потом — в Уотертаун.
Оберн.
Доза заметно повеселел — человек, обреченный на жизнь за решеткой. Теперь не только в Райкере можно было встретить знакомых из соседних районов и подворотен, но и здесь, на севере. Обернская тюрьма была настоящим городом, с несколькими многоэтажными зданиями. Казалось, система умышленно собрала тут все нью-йоркские банды. Мальчишек семьдесят седьмого года. Художники вновь встретились с товарищами, которых не видели с того момента, когда все они распрощались с подростковым возрастом и вступили в более суровую и серьезную взрослую жизнь. Жизнь, которая ни у одного из них не сложилась. Теперь они были тридцатилетними мальчишками, подшучивающими друг над другом в тюремных камерах: «Черт возьми! Да ведь это мой кореш Педро, тоже из „ДМД“!» Или: «Твою мать, старик! Я помню, как рассматривал твои тэги в вагонах на шестой линии. Ты был в команде „Раскаты Грома“, верно?»
Понятия о войне стилей и былая враждебность как будто умерли. Все, о чем тут вспоминали, только радовало душу. Доза встретился в Оберне и с несколькими парнями из грозной группировки Кони-Айленда. Несколько лет назад он и еще несколько ребят из «БТЭК» чуть не нарвались на потасовку с кониайлендовцами, допустив идиотскую ошибку: забравшись в освещенное лунным сиянием депо, они расписали своими тэгами сиденья нескольких вагонов — сиденья, которые в полумраке казались чистыми. На следующий день Доза и его приятели с ужасом обнаружили, что их черные метки нанесены на сиденья поверх огромных розовых тэгов команды из Кони-Айленда. Разве кониайлендовцы могли догадаться, что их надписей просто не заметили? Разумеется, нет. Они, конечно, подумали, что Доза с дружками специально это сделал. В то лето он постоянно оглядывался по сторонам, как потенциальная жертва.
В Нью-Йорке Доза считался живой легендой. В тюрьме на него смотрели горящими глазами.
— Эй, Доза! А меня ты помнишь? Мой тэг — «Кэнсур 82», ты все время ставил на нем свою метку.
— Конечно, я тебя помню, — отвечал Доза, если бывал в хорошем настроении.
В другие дни, когда ему не хотелось делиться с кем попало своей славой, на подобные реплики он отвечал:
— Делать мне, что ли, было нечего — ставить свою метку на твоей? Что такое твой тэг в сравнении с моим, а?
— Конечно, той, я знаю, правильно делал, что превращал меня в фон.
Доза, желая помучить смущенного собеседника, продолжал:
— Намекаешь на то, что ты постоянно меня опережал?
— Но твой тэг и в самом деле несколько раз появлялся поверх моего, — настаивал тот.
— Это другой разговор. Я всегда был сверху.
Операция.
Разумеется, именно Гораций, походивший теперь на клоуна больше, чем когда бы то ни было, появился тогда в комнате для свиданий и завел этот туманный разговор. Барри заболел, Доза знал об этом. И не просто заболел — уже пару раз попадал в реанимацию «Колледж Хоспитал». Теперь ему срочно потребовался Доза — зачем, Гораций не стал объяснять. Доза дал согласие, не имея понятия, на что идет.
Неделю спустя Дозу отвели в тюремную больницу на осмотр к хирургу, похожему на профессора Дулитла. Врач неодобрительно хмурил брови и слишком медленно произносил слова. Догадался ли Доза, во что его втягивают? Да, конечно, теперь да. Дулитл предупредил, что положительный результат операции не гарантирован. Чтобы узнать, годится ли он для задуманного, требовалось сделать какие-то анализы. Уже привыкший к повиновению, Доза дал согласие на трехнедельные тестирования мочи, желчи и фекалий и вскоре ему сообщили, что его почка идеально подходит для отравленного организма Барри.
Дулитл, хоть и стал невольно инструментом в руках Андрэ Дегорна и прочих влиятельных личностей из Филадельфии, посоветовал Дозе отказаться от операции. Одна почка могла прослужить ему пять — максимум десять лет.
Но Доза был готов пожертвовать хоть сердцем, хоть руками, хоть глазами.
На реабилитацию им потребовалось шесть дней. Доза и Барри лежали в наркотическом сне — бок о бок, в больнице Олбани. А по палате терпеливо прохаживался вооруженный охранник, прокручивая в уме эротические сценки с хорошенькими медсестрами.
К облегчению Дулитла, оба благополучно перенесли операцию. За день до возвращения в тюрьму Доза и его отец, одетые в пижамы, вместе с Горацием и охранником поднялись по пожарной лестнице на больничную крышу.
И закурили привезенную Горацием травку, проверяя работоспособность пересаженной почки. Для чего же еще она нужна?
Сидя на крыше и глядя в яркое небо Олбани, Доза убедился, что отец никогда не перестанет его разочаровывать. Даже теперь, заполучив от сына почку, Барри не смотрел ему в глаза.
Вернувшись в Оберн, Доза узнал, что операция по пересадке прославила его на всю тюрьму, и попросился в Уотертаун, желая отбывать срок в тишине и спокойствии.
Уотертаун.
Доза оставил в прошлом абсолютно все. О рисовании он позабыл много лет назад: теперь стилем граффити владел каждый второй заключенный. О заработке и бизнесе Доза теперь и не помышлял, а в своем многолетнем тюремном опыте не находил ничего отрадного, напротив, когда задумывался о прошедших годах, понимал, что они растрачены впустую. Воспоминаниям о группировках, к которым каждый когда-то принадлежал — «Эй, а я знаю того черного парня. Это же младший брат Фитти Сентса, короля Уикофф-Гарденс!», — уже почти никто не предавался. Доза освоил искусство расставления ловушек и накапливал своих должников. Пытаться обдурить или расположить к себе офицеров не имело смысла — от них не было никакого проку. Может, стоило обзавестись покровителем, вроде Рафа — но от чего бы он защищал?
Невидимость, неосязаемость. Тишина и спокойствие.
И все-таки Доза допустил ошибку. Одну-единственную.
Роберт Вулфолк был все таким же неугомонным, как и прежде, изменился только внешне, потрепанный пятнадцатью годами уличной и тюремной жизни. С золотыми зубами, безобразными шрамами на сгибах рук и серьгой в ухе, Роберт продолжал ввязываться в переделки, которые давно доконали бы его, если бы он не оказался настолько живучим. Так и хотелось взять да и приструнить этого любителя приключений на свою голову.
Дин-стрит переместилась в Уотертаун, подобно радиосигналу, хиту из семьдесят шестого года, превратившемуся в единственный символ жизни.
В общем, Доза взял Роберта под свое крыло, хотя никакого крыла у него уже не было.
Вопреки совету Дозы, едва появившись в Уотертауне, Роберт занялся распространением марихуаны. Хочешь продавать — продавай. Только тихо, не мозоль никому глаза. Нет же: Роберт развернул кипучую деятельность. Стал отдавать косяки за две сигареты штука, набивать их старой травой, плодить должников. Ничего особенного, конечно, во всем этом не было, кое-кто из тюремных знакомых Дозы по нескольку лет занимался тем же самым. Он и сам проворачивал такие сделки — в Райкере, от нечего делать.
Но Роберт вскоре переключился на новый продукт, а на травку махнул рукой. Занялся жидким наркотиком, разливаемым по маленьким пакетикам, — метадоном, который давали наркоманам, проходившим курс лечения в тюремной больнице. Они брали снадобье в рот, притворялись, будто глотают его, а потом переправляли Роберту. Задача не из легких. Не у всех желающих участвовать в этом бизнесе получалось удерживать метадон во рту. А заниматься этим делом было выгодно: не зависишь ни от внешних поставщиков, ни от посредников.
О том, что командовать наркоманами и жить припеваючи за их счет желал не он один, изворотливый Роберт почему-то не задумывался.
За минуту до того момента, как они подошли во дворе к Дозе, ему показалось, что в воздухе запахло угрозой. Незаметно для самого себя он давно уже превратился в барометр, точно измеряющий уровень опасности. На тех парней, что окружили его, он несколько лет не обращал внимания. Они тоже как будто не замечали его. Но теперь ситуация резко изменилась.
