Смеющийся волк - Цусима Юко
Наверное, я была просто наивным, доверчивым ребёнком. Ни моей матроски, ни школьного ранца я так и не смогла больше вернуть. Вся эта рухлядь, которую Мицуо мне купил, стоила гроши, а деньги за мою форму и ранец он, наверное, прикарманил. Не знаю уж, сколько они могли стоить, но, наверное, иен сто. Видно, Мицуо решил, что в путешествии трат будет много, и захотел таким способом увеличить свой капитал. Потом, во время путешествия, я это почуяла — так оно и было. Но у меня ведь было своих всего тридцать иен — совсем мало для путешествия, так что я не стала больше спрашивать Мицуо насчёт этого дела. Ясно было, что никакой он не богач — так похвалялся.
Однако тогда я Мицуо безоговорочно поверила. Ведь он на последние деньги купил мне эту одежду, пусть даже ничего не стоящую рухлядь. Я была ему за это благодарна, как и той даме неопределённого возраста, что приняла на сохранение мою школьную матроску и ранец. То и другое были вещи недешёвые, причём ещё почти совсем новые. На ранце затейливыми блестящими иероглифами было выписано название школы. Форму шил на заказ по моему размеру портной, который обслуживал нашу школу. Матроска была особого покроя: с лентой, или, точнее, пышным кантом по воротнику и обшлагам рукавов. В ранце лежали учебники и тетради для тех уроков, которые у нас были в тот день, пенал и коробочка для завтраков. Все эти вещи с того самого вечера я больше в глаза не видела.
Потом мы снова отправились на вокзал Уэно. Может быть, оттого, что в чужом старье я будто преобразилась, на обратном пути я уже не тряслась, когда встречалась взглядом с людьми на улице. На вокзале, как всегда, было полно народу. Все, наверное, ждали ночных поездов. Возможно, были здесь и такие, что уже много дней провели здесь в надежде, что их кто-то встретит. Они спали на разложенных листах газет, обложившись узлами, разбросав вокруг объедки. Школьники, отправлявшиеся в дальнюю экскурсию, спали на своих рюкзаках и дорожных сумках.
Время было — начало одиннадцатого. Посмотрев расписание в середине зала, мы направились к кассе.
— Всё-таки на север, что ли, податься? — проронил Мицуо, будто разговаривая сам с собой.
Я без малейших колебаний утвердительно кивнула. Мне было всё равно, куда ехать. Только бы поскорее сесть в поезд.
— Нам в Фукусиму, места третьего класса. Один для старшеклассника, один детский, — сказал Мицуо в окошко. Потом, по требованию кассирши, показал школьное удостоверение и заплатил. «Ребёнком» была, разумеется, я. Спрятав в нагрудный карман полученные в окошке кассы билеты и отойдя от кассы, Мицуо довольным тоном изрёк:
— Вот и старое школьное удостоверение пригодилось. А ты, Юки, теперь ученица начальной школы. Не забудь, если спросят! Теперь надо решить, куда ехать-то. Билеты у нас в Фукусиму, но можем и раньше сойти, а можем и позже — хоть в Аомори на самом севере. Особой разницы нет. Тут особая премудрость нужна. Что называется, закон джунглей! Чем его у нас больше, тем лучше!
Я толком не поняла, о чём он, но согласно кивнула. Потом подвернула брючины и поправила кепку. Размер кепки мне годился, но по околышу у неё расплылось масляное пятно, так что даже пальцы становились жирными и чёрными от мазута, когда притронешься, и пахло от неё противно. Но я сама чувствовала, что если уж маскироваться всерьёз, то надо надевать и кепку, так что я решила терпеть. От одежды так и несло затхлой прелью, да ещё от неё разило табаком и ацетиленом. Присмотревшись получше, можно было увидеть, что на фалдах пиджака есть прожжённые дырки, а левый карман вовсе оторван. Штаны были усеяны разнообразными пятнами всех цветов и оттенков. Эти штаны очень странно смотрелись вместе с моими ещё новыми школьными туфлями.
Над турникетом висела белая таблица с указателем отправления поездов. Прямо перед нами выстроились несколько платформ, а внизу между ними тянулись вдаль запылённые рельсы. Мы пошли вдоль первой платформы, разыскивая посадочные места для пассажиров третьего класса. Там уже была длинная очередь. На перроне, как и в здании вокзала, сидели люди, подложив под себя газетные листы. Там и сям виднелись фигуры разносчиков дорожных пайков-бэнто с огромными коробами на верёвках за плечами. Поскольку в такой поздний час желающих купить еду было явно немного, разносчики даже не зазывали, как обычно, покупателей. Устав после долгих блужданий, мы пристроились в хвост очереди и, последовав примеру остальных ожидающих, тоже уселись на корточки. Не прошло и пяти минут, как все сидевшие на платформе разом поднялись: подошёл поезд. Обдавая нас запахом горящего угля, закопчённые вагоны катились вдоль платформы один за другим с душераздирающим скрежетом и наконец замерли, издав напоследок громкий лязг. Сразу же началась посадка. Очередь смешалась, и люди, окликая своих родных и попутчиков, шумной гурьбой наперегонки ринулись в вагон с узлами и сумками наперевес. Где-то плакал ребёнок, чья-то сумка упала и валялась без призора. Началась перебранка. Но скоро суматоха закончилась, и вагон оказался до отказа заполнен пассажирами.
— Вот ведь поганый народ! — буркнул Мицуо, не выпуская сигарету изо рта, и нарочито неторопливо — во всяком случае, мне так показалось — направился к дверям вагона. Сначала он подсадил меня на подножку, потом поднялся сам, и мы прошли внутрь вагона. Конечно, ни одного свободного места там уже не было. Мы прошли весь вагон насквозь и вышли в тамбур, а там Мицуо поставил на пол свой узел с вещами и уселся на него. В тамбур уже набилось человек десять.
— Давай, Юки, ты тоже садись да побыстрее! Вишь, какой народишко! Если будешь так возиться, вообще все места займут, придётся всю дорогу стоять! — сказал он.
Тогда я тоже положила на пол свой лиловый узелок и села на него. В узелке были только носовой платок, который я успела достать из кармана матроски, пачка бумажных салфеточек да лист газетной бумаги, который Мицуо подобрал на вокзале. Как и он, я сидела, обхватив колени руками. Передо мной в такой же позе дремала старушка. Была там ещё молодая женщина с ребёнком, в цветастой юбке и розовой кофте. Четверо мужчин с раскрасневшимися физиономиями, должно быть, уже порядком навеселе, балагурили, обмениваясь какими-то деревенскими шутками, и передавали по кругу бутылку виски. Рядом с низеньким старичком стоял парнишка в студенческой форме с наголо выбритой головой.
— Всё нормально? Если спать захочется, можешь ко мне прислониться.
— Ничего, я привыкла. Я уже так ездила с мамой к ней на родину, в деревню, — ответила я, сидя на клочке газеты в этом грязном тамбуре, после того как нас выперли из переполненного вагона.
— И где же эта деревня находится? — спросил Мицуо.
— В Кофу. Надо ехать по Центральной линии. Помню, нас тогда провожали, а меня передали в вагон с платформы через окно. Да, кажется, мы именно в Кофу ехали. Мне ещё захотелось писать, а туалета не было: пришлось родителям меня передавать с рук на руки, пока не поднесли меня к открытому окошку, потом на руках вывесили наружу и там уж сняли штанишки. Мне, наверное, было годика два. Только вправду ли так оно было? Хотя я до сих пор помню, как там, за окном, мне в попку дул холодный ветер. Так что вроде бы всё так оно и было, но не помню, чтобы мама мне потом об этом рассказывала или упоминала, когда мы вернулись домой. Думала, вот как приеду домой, сама у неё всё спрошу. Конечно, потом, когда домой вернулись, я забыла спросить.
— Да-а. А эта линия не Центральная. Она идёт на север. Хорошо бы вот так: едешь-едешь на север и приезжаешь прямо в Сибирь. Я бы тогда сколько угодно мог так сидеть, всё бы вытерпел!
Прозвучал громкий звонок — сигнал к отправлению. За ним последовал гудок паровоза, состав содрогнулся и тронулся с места. Никто из пассажиров не пытался выглянуть наружу, не печалился о разлуке.
Мицуо сделал глубокий вдох и с шумом выдохнул воздух. Он явно испытывал напряжение.
— Ну наконец-то!
— Ага, — кивнула я в ответ.
Тут мне вдруг почему-то захотелось спрыгнуть с поезда обратно на платформу и бежать назад, но было уже поздно. Что теперь будет?! Рядом со мной на этот раз была не мама — какой-то Мицуо. Кто это такой? Я совсем раскисла: по щекам у меня струились слёзы, из носу текло. Стараясь не показывать Мицуо, что со мной происходит, я уткнулась лицом в колени и закрыла глаза. А Мицуо между тем шептал мне в ухо:
