Стив Айлетт - Токсикология (Toxicology)
Лежу, разглядываю потолок подвала.
– Видишь этого жука, Эдди? Нанотек – тысяча микророботов, запёчатлённая в силиконовом субстрате. Мы говорим про медийные мемы, мой друг, индивидуально программируемые нейросборщики в покрытой хитином внутримышечной таблетке, или таблоиды. Действует, как паразит, заставляет тебя питать болезнь. Высиживает роскошные яйца лицемерия в черепной коробке. Превращает общение в гротескный карнавал габаритных огней общих фраз, прямо как ты любишь.
– Я уже его принимал?
– Он уже его принимал – мне это нравится. Скажем так, да, и следующий – мне, а?
– Сколько их можно принять без риска?
– Ни одного. Но я дам тебе бесплатный совет, если у тебя некайфы и непруха.
– Идёт.
Он ткнул столярный гвоздемёт в мою руку и шлёпнул по спусковому крючку.
– Сожми кулак, Эдди.
Некоторое время я слушаю повреждения мозга, кружащиеся в этом месте, раздутый телефон-автомат моих стучащих зубов. Метёт пурга чёрной статики, изменчивая и неуместная. Потом я проваливаюсь мыслями в суету урагана гипотез, пытаюсь обрести устойчивость в водовороте бесконечно рикошетящего пространства. Осознаю, что гложу деревянный камень в сердце персика, правду, которая не меняется от секунды к секунде.
Потом я оказываюсь очень худой в пустоте, медленно формулирующей крики в вакууме. Серая эрозия под бесхребетным небом. Вокруг меня расселись сухие лохи, надёжно подключённые к электростанции противоречий. Из-за целесообразных искажений локальной морали почти невозможно сосредоточиться на одиночном объекте, но я нацеливаюсь на одного парня, ограниченного и облапошенного среди бинарных мнений, получающего постоянные шоки, с которыми он может только соглашаться. Я забальзамирован в нём, вижу сквозь его глаза, а перед ним вспыхивает серый экран – ШОК НАЛОГОВ – ШОК ДЕТЕЙ – ШОК ВОЙНЫ – ШОК РОСКОШИ – и в том же духе, каждую пару секунд. И хотя он реагирует на каждый импульс стиснутыми кулаками и стоном, боль не проходит дальше мышц. Он сам не знает, что притворяется.
Я вытягиваю шею, чтобы лучше разглядеть бесконечную иерархию херни, горгулированный и многослойный, истекая токсинами. Ощущаю джанк, текущий вокруг меня, как яд. Вооружённый исключительно собственной невинностью, я заполнен до самого сердца. Знание здесь стало печёной картошкой, которую предпочитают передать дальше, чем поглотить и переварить. Довод, тонкий, как шкурка с пузика мышки, недоступен. Каждый, кто растил собственный разум, недооценен, нем и бесполезен под высокомерным пренебрежением, испепеляющим снисхождением и саркастической интимностью, заявленной правительством, которое я сейчас воспринимаю как искусственно заниженный, отделанный шипами потолок в дюйме над нами.
Потом я испытываю настоящий шок – падаю с носилок на пол. Подвал кажется неопределённым, плоским, обречённым. Я вижу идущий сквозь него бычий скелет. Крамер тычет градусник мне в глаз и измеряет мои крики.
– Нравится мне твой стиль, Эдди, – говорит он, потом показывает карточку с чернильными пятнами. – Что это, по-твоему?
– Зеркало?
– Есть ощущение паранойи?
– Почему? Кто тебя послал? Ты всё записываешь?
– Ты знаешь, кто я.
– Не смотри на меня. – Я вдыхаю порывы безумного гнева. – Не смей никогда смотреть на меня!
– Я буду сидеть здесь, Эдди. Как у лягушки, его лицо неизменно саркастично, как маска, какой бы план ни обнаружился здесь. Сначала ты думаешь, что это милейшая лягушка из всех, каких ты когда-либо видел, а потом она кусает тебя за щёку и тянет головой вперёд в пенящееся кровью болото.
– И никто тебе не поможет, – объявляю я в мутном видео на следующий вечер; моё изображение подёргивается, как обезьянка из НАСА.
– Только кричащее, и вопящее, и пылающее знание, которого тебе надо бы и стоило бы избегать всю дорогу. А тем временем немцы обсосали наши трусы в сушильной бадье и создали клона из наших ДНК, клона, который совершает преступления, за которые полиция выписала ордер на твой арест, пока трусы выстреливают на орбиту из цирковой пушки.
Крамер никак не комментирует это зрелище, его мерзкое равновесие хуже любого опускалова.
– Точняк! – восклицает безумец на экране, жилы на шее вздулись от утверждения. – Ушлая парковка темы наркошафта этой нации – часть его! Расширение – да, точняк! Вселенная сделана из пещеристой ткани, и мы возглавим большой взрыв, детка! Мы станем сверхновой, детка!
Крамер стопит технику посреди тирады, моё лицо – размытый зубовный скрежет.
– Хорошая работа, Эдди, – окружи это забором и бери деньги за вход, а? Ещё секунда – и будет готова сегодняшняя закидка.
Я смотрю, пытаясь выражением лица не выдать жажду и очарование, когда Он открывает пластиковый холодильник. Комната шипит психостатикой и спинномозговой радостью мании преследования. Я заметил, что распечатка ЭЭГ с прошлого вечера ещё в машине, и взглянул на неё – вместо нацарапанных линий пульсирующих волн мозга она несёт на себе заголовок: СМЕРТЕЛЬНЫЙ ШОК ИСПЫТАНИЙ НАРКОТИКОВ. От этих слов начинается полный отвал головы. Я смотрю снова, бумага пуста, и Крамер уже окликает меня.
– Сознание – самая контролируемая материя, Эдди.
Он поднимает из холодильника нечто размером с дыню, детали размыты за целлофаном.
СЕРЫЕ МАЛЫШИ
– Все в курсе насчёт Розуэлла 1947 года и маленьких серых космических ребят, но среднестатистический джо и не подозревает, что нейрохимия чужих биосовместима с нашей, и если её правильно хранить, её можно есть, как фисташковое мороженое.
– К чему этот разговор, Крамер? Давай уже, чего принимать.
– Нет, правда – у древних была традиция, согласно которой силу и мудрость отцов можно поглотить через поедание мозга и других органов, и изучение очищенной нейроплазмы обеспечило нас подтверждениями. Взгляни на эту красотку.
Он до конца стягивает обёртку, на столе между нами вольготно разлёгся отделённый серый башкунчик со сморщенными губами, ушами как выкидной нож и мёртвыми глазами акулы. Крамер использует черепной гребень как узкую рукоятку, чтобы снять крышку черепа, как с кастрюли.
– Лучший урожай сорок седьмого, Эдди – налетай.
На вкус оказалось как паста, или даже хуже. Уже чувствуя его медленный, но свирепый шепоток во мне, я черпаю ложкой склизкое серое вещество и разглядываю мёртвую голову. В комнате темнеет, в воздухе начинают открываться дыры. Ошмётки стены и хихикающий Крамер вылетают, как куски лобзика; ломкий фасад, за которым каскадные протоживотные и микробиотическая жизнь расцветают в лагунах под больным синим небом.
Полевые условия здесь настолько агрессивно летаргические, что я немедленно капитулирую, натягиваю веко между двумя ангелами, чтобы использовать его, как гамак. Оазисы покрыты зонами сексуальных спор, трансовые озёра медленных автоматических рыб, неистово нагретый асфальт, трепещущие октановые облака, валы, полночно-голубые яблоки, порывы жирного воздуха образуют смерчи химических частиц эликсира всеобщего знания; каждый ливень жидких наркотиков оставляет меня счастливым, как собаку в коляске мотоцикла. Сморщенные красные заголовки барражируют сверху, подходя к месту на рифе коралла чудной формы. Обрамлённого завитушками слабой абраксии. Эта безостановочная вездесущность настолько живописна, что я забыл, чего жду и кем я по идее должен быть. Это длилось годами, то одно, то другое.
Наконец, когда я любовался солнечными часами в каком-то облачном храме с колоннами, их трёхгранная стрелка превратилась в плавник наплывающей рыбы-молота. Плавник разрезает ландшафт, как нож киноэкран, обнажая тьму, какую я и не мог себе представить. Я отправляюсь исследовать этот мрак и мало-помалу вспоминаю, что это Земля, подвал, Крамер. Настроенный запомнить, чему я научился в раю, я выцарапываю откровения с настырностью неофита. На следующий день просыпаюсь с резиновым лбом и следующей дистиллированной проповедью:
1. Броненосцы – простые собаки в кольчуге.
2. Никогда не поливай грязью фермеров. Если ты думаешь, что они жалуются в нормальных обстоятельствах, ты не знаешь о них и наполовину.
3. Когда мужчина роняет блюдо своей жены, вселенная на мгновение открывается, как челюсти льва.
4. Под водой сила удара уменьшается.
5. При чихании высвобождается сотня адвокатов.
6. При каждом действии спроси себя: “Откуда ощущение бесплодности, если само моё разочарование двигает основами мира?”
7. Одну вещь обязательно надо побыстрее отпраздновать – смерть официанта.
8. Выводя ублюдка из равновесия, всегда помни о кошке.
9. В конце дня изящно опусти флаг своих штанов.
10. Моя отрыжка потрясёт ваши монументы.
Похоже на новоиспечённое тотальное решение проблем авторства какой-то курсантки из Лос-Аламоса, которая в жизни и дня не работала. Разве что по этим правилам можно всё-таки жить.
Вполне удовлетворённый, я слоняюсь по квартире, по углам поросшей смыслами. Автономные пептиды сочатся по стенам. В ванной моё отражение взглянуло на меня, словно с пуза человека-тростиночки. Леса костей и колёса зрачков увенчаны нимбом негодования. Это внешность Джоу. Она сидит в кресле, белая, как манекен, дышит через синяк рта, во вселенной её крови эхом отдаются наркотики. Вечером она снова уйдёт – и когда вернётся, ей будет ещё хуже. Однажды она не вернётся.
