Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами
Обдумав все это, я спросил Хоуп:
— Если бы Джорэнна увидела остальной дом, что бы она сделала?
Хоуп даже застонала.
— О, она бы точно умерла. Представляешь?
Я очень обрадовался, что Хоуп вовсе не обиделась на мои слова. Каким-то чудесным образом ее трезвый взгляд на собственный дом извинял то, что она здесь живет.
Хоуп рассказала, что Джорэнна выходит из своей комнаты только в дальнюю ванную, и никому в доме больше не разрешают этой ванной пользоваться.
— Правда?
Какая исключительная, таинственная болезнь! Я тоже хотел иметь такую.
Хоуп начала смеяться. Когда я спросил, что ее так рассмешило, она принялась смеяться еще сильнее, до слез.
— В чем дело? — Мне было необходимо знать. Я любил Хоуп. Несмотря на то что она была очень старой — двадцать восемь лет, она казалась такой интересной. И одно лишь это удерживало меня в приемной доктора Финча по пять часов кряду.
Наконец Хоуп отсмеялась и проговорила:
Она ест шпатлевку.
Что? — Чем больше я слышал, тем более невероятным казалось мне это существо. И оно мне очень нравилось.
Шпатлевку вокруг раковины. Ну, тот раствор, которым укрепляют раковину и кафельные плитки? Она его отрывает и просто засовывает в рот. — Хоуп снова начала смеяться.
Я твердо знал, что должен непременно увидеть эту особу. Сейчас, немедленно.
А можно мне... то есть возможно ли как-то... — Я не знал, как спросить.
Ты хочешь с ней познакомиться?
Да. — Я протянул руку к коробке со старыми несвежими гренками и вытащил один.
Можно попробовать. Только обычно она не соглашается встречаться с незнакомыми людьми.
Хлопнула дверь. Потом на шаткой лестнице раздались шаги Агнес.
Ах, Джорэнна, Джорэнна, Джорэнна. — Голос звучал растерянно и недоуменно. Наконец она показалась в комнате, где сидели мы с Хоуп.
Эта Джорэнна сведет меня с ума.
Что на сей раз? — поинтересовалась Хоуп.
Ей не нравится ложка.
И чем же?
Она заявила, что на той ложке, которую я принесла ей для супа, было пятно. Я очень внимательно осмотрела ложку и не обнаружила никакого пятна. Поэтому я просто вытерла ложку о свою кофточку и протянула снова. А она захлопнула дверь перед моим носом. Вот и все, — Агнес покрутила указательным пальцем возле виска, показывая этим, что дама со второго этажа явно не в себе.
Но я поверил Джорэнне. Ведь, в отличие от нее, я видел кухню. И не сомневался, что каждая ложка, побывавшая там, несла на себе по крайней мере одно пятно. Если бы она знала! Мне еще сильнее захотелось с нею увидеться.
Ну ладно, мы пойдем и попробуем с ней поговорить, — заключила Хоуп, поднявшись с дивана.
Вот этого бы я не делала, — предупредила Агнес, выходя из комнаты. — Сегодня она особенно не в духе.
Включила у себя весь свет.
Ничего страшного, — смело возразила Хоуп. — Пойдем, Огюстен. Навестим отшельницу.
Я пошел вслед за Хоуп к лестнице, но перед первой ступенькой остановился: мне не понравилась мысль, что мы сейчас одновременно окажемся на этом ненадежном сооружении. Поэтому я дождался, пока Хоуп поднимется по крайней мере на три ступеньки.
Благополучно добравшись до второго этажа, я остановился в коридоре, а Хоуп постучала в высокую белую дверь.
Молчание.
Хоуп снова постучала.
Молчание.
Она выразительно посмотрела на меня, словно говоря: «Видишь?» Потом постучала снова и заговорила:
— Джорэнна, послушай, открой, пожалуйста. Это я,
Хоуп. И еще со мной друг, я хочу тебя с ним познакомить,
Его зовут Огюстен. Ему двенадцать лет, его мама — поэтесса, и он обязательно тебе понравится.
Через секунду дверь очень медленно открылась. Хоуп выпрямилась.
В коридор выглянула хрупкая пожилая дама. Щурясь от яркого света лампочки без абажура, она пыталась нас рассмотреть.
Кто? — переспросила она, и вопрос прозвучал, как уханье совы. Он скорее походил на «кто-о-о-о-о-о».
Огюстен. — Хоуп повернулась ко мне. — Огюстен, это Джорэнна.
Я сделал шаг вперед и протянул руку для рукопожатия, однако старушка попятилась. Поэтому я быстро убрал руку и произнес:
— Здравствуйте.
Она ответила на приветствие с большим достоинством, Джорэннна оказалась элегантной, даже с оттенком утонченности. Можно было подумать, что она королева одной из стран Бенилюкса или по крайней мере профессор ли-тературы в колледже Софии Смит.
Некоторое время мы просто молча смотрели друг на друга. Я рассматривал настоящую, живую сумасшедшую. Такую сумасшедшую, что может жить только в доме врача-психиатра. Светлая комната походила на театральную сцену, а сама Джорэнна была одета во все белое, включая шаль, и выглядела очень чистой и сияющей, словно при-видение — разве что не просвечивала насквозь.
— Приятно с вами познакомиться.
Она вовсе не выглядела ненормальной.
Потом старушка повернулась к Хоуп, и голос ее, утратив официальные интонации, снова превратился в волчий вой:
— Агнес принесла мне грязную ложку. Она меня испачкала!
И Джорэнна расплакалась. Рыдая, она вытащила изпод манжеты салфетку. Тонкая скорлупа самообладания дала трещину и начала разваливаться. Теперь уже Джорэнна выглядела совершенно невменяемой.
Ну, пожалуйста, не плачьте. Агнес не нарочно. Я принесу другую ложку.
Что мне теперь делать? — рыдала старушка. Я мог поклясться, что она пристально оглядывает белый резиновый кант на моих кроссовках.
Когда она поднесла руки к лицу, чтобы вытереть нос, я заметил, что руки ее ярко-красные и все в шрамах и трещинах. Она почти содрала с них кожу.
— Все в порядке, Джорэнна. Я спущусь вниз и принесу вам совсем новую ложку.
Не переставая рыдать, Джорэнна кивнула, сделала шаг назад и захлопнула дверь.
Хоул взглянула на меня и улыбнулась. Потом направилась вниз. Я за ней.
Оказавшись в кухне, Хоуп схватила одну из ложек, валявшихся в раковине, и, засунув руку под шкаф, вытащила банку с чистящим порошком. Раковина была настолько загружена, что помыть ложку оказалось невозможно, поэтому мы пошли в ванную.
Ты обратил внимание на ее руки? — спросила Хоуп, вытаскивая из заткнутой раковины трусы Агнес и небрежно цепляя их на леску для шторы.
Да, — ответил я. — Почему они такие красные?
Они красные, потому что она постоянно их моет и трет, — пояснила Хоуп, засовывая ложку под горячую воду. — Она зациклена на этом. Подай мне, пожалуйста, полотенце.
Я взял с унитазного бачка полотенце и подал ей.
— Она не может остановиться, будет мыть и мыть руки — до тех пор, пока не придет папа. Лишь он способен ее остановить.
Каким-то странным образом я понял, в чем здесь дело. Когда я был маленьким, то купался, только когда рядом с ванной лежало полотенце. Полотенце нужно было для того, чтобы вытирать с поверхности ванны непослушные водяные капли и струйки. Мне нравилось, когда вода ровная и держится на одном уровне — без капель и всплесков — совершенно идеально.
— Наверное, ложка совсем выбила ее из колеи.
Я задумался, каким образом доктор может привести в относительно нормальное состояние человека, сходящего с ума из-за какой-то ложки. И решил, что мама, должно быть, права: доктор Финч совершенно особенный врач, непохожий на других, самый-пресамый лучший. В моей душе зародился тонкий, словно корка на начинающей заживать ране, слой доверия.
— Я отнесу ей ложку. А ты лучше подожди здесь. Через несколько минут встретимся в телевизионной комнате. — Хоуп помолчала, а потом шепотом добавила: — Папа старается избавить ее от нашей опеки: считает, что она уже почти может жить самостоятельно. Он даже нашел ей хорошенькую квартирку в центре города, так что через месяц-другой она поселится там. Поэтому хорошо, что вы с ней встретились; ей нужно привыкать к общению с новыми людьми.
Мы вышли из ванной с чисто вымытой ложкой и направились в жилую часть дома. Поднимаясь по лестнице, Хоуп улыбнулась и беззвучно пошевелила губами:
— Пожелай мне удачи.
Я медленно поплелся в прихожую, прислушиваясь, раздастся ли сверху крик, когда Хоуп принесет Джорэнне ложку. Все было тихо, и я пошел в комнату, где стоял телевизор. Там никого не было. Я сел на диван и посмотрел на свои часы. До того как мама вернется и заберет меня отсюда, осталось пять с половиной дней. Если, конечно, она не соврала, сказав, что оставляет меня всего лишь на неделю. Перед отъездом она предупредила, что теперь я буду проводить с доктором и его семьей много времени. Значит, одной неделей дело не ограничится. Может быть, несколько недель подряд, Я чувствовал, что ей все труднее и труднее терпеть меня рядом даже в течение одного дня. А отец и вообще не хотел меня видеть. Он подыскал себе квартиру в глубине леса, на первом этаже. Со времени развода я был у него лишь один раз.
