Ирвин Уэлш - Альковные секреты шеф-поваров
Кибби почувствовал жгучий взгляд, повернулся и выдавил вялую улыбочку, разбившуюся о холодный сдержанный кивок.
Что я ему сделал?
Скиннер сидел и думал то же самое. В чем дело, откуда такая ненависть к новенькому?
Почему Кибби меня раздражает? Наверное, потому, что он маменькин сынок, готовый любому жопу лизать, только бы пролезть наверх.
Жопа… какое классное слово! Гораздо выразительнее, чем задница. Что такое задница? Просто часть тела, на которой мы сидим. Но жопа — в этом слове есть нечто сексуальное, американское… Когда-нибудь я съезжу в Америку.
У Кей такая потрясная жопа! Упругая — и в то же время мягкая. Если ты никогда не раздвигал пальцами столь упоительных ягодиц — значит и не жил по-настоящему.
Похмельная эрекция ударила, как копье, болезненно вспучив брюки. Скиннер сморщился, согнулся — но тут в офис вошел Фой, начались разговоры о Рождестве, и стояк, слава богу, отпустил так же быстро, как и налетел.
Они приехали в ресторан «Сиро» на нескольких такси. Едва усевшись за стол, Фой тут же узурпировал миссию по выбору вина. Не считая парочки недовольных покашливаний, никто не возражал: подчиненные знали своего шефа и потакали его прихотям. В офисе шутили, что выбор начальника безупречен: карту вин он знает как свои пять пальцев, об этом позаботились благодарные владельцы ресторанов, которым он сделал поблажку при инспекции.
Развалившись на стуле, Фой разглядывал карту вин. Его губы капризно кривились, как у киношного римского императора, который никак не может решить, нравится ему бой гладиаторов или нет.
— Я полагаю, закажем пару бутылок «Каберне Совиньон»,— изрек он наконец.— Красное калифорнийское — вещь надежная.
Айткен кивнул через силу, как деревянный; Макги — по-щенячьи преданно. Остальные остались неподвижны. Повисла неловкая тишина, которую разорвал резкий голос Дэнни Скиннера:
— Я возражаю!
Стол облетел беззвучный вздох. Лицо Фоя медленно побагровело от ярости и смущения; он чуть не задохнулся, глядя в лицо дерзкому молокососу.
В моем отделе без году неделя! Первый раз его позвали на общий обед, засранца этакого,— и что он себе позволяет?!
Взяв себя в руки, Фой сложил губы в добрую дядюшкину улыбку.
— Понимаешь… э-э… Дэнни,— он решил назвать Скиннера по имени,— у нас есть маленькая традиция. Во время рождественского обеда вино выбирает начальник отдела.
Сверкнув искусственными зубами, Фой смахнул несуществующую крошку с рукава твидового пиджака. Эта «традиция» была изобретена и насаждалась им самим, однако присутствующие не перечили и молча опускали глаза под змеиным взглядом начальника.
Дэнни Скиннер, однако, не стушевался, даже, наоборот, почувствовал себя в родной стихии.
— Что ж, справедливо… э-э… Боб,— начал он, пародируя царственную манеру Фоя.— Но сейчас, как я понимаю, мы не на работе, без чинов. И поскольку все платят поровну, каждый должен иметь право голоса. Я, конечно, преклоняюсь перед вашими познаниями в винах, однако загвоздка в том, что красное мне не нравится. Я его вообще не употребляю! Пью только белое. Вот такие пироги.— Дэнни сделал паузу, полюбовался на начальника, которого, казалось, вот-вот хватит удар, и закончил, одарив коллег холодной ухмылкой: — И хрен вы дождетесь, чтобы я платил свои деньги за чужое красное вино, а сам сидел как дурак с пустым бокалом.
Брови присутствующих изогнулись в унисон, зашелестели вздохи, раздались дипломатичные покашливания. Боб Фой запаниковал. Ему впервые отважились так открыто бросить вызов. Хуже того, Скиннер славился способностями к пародии, и сейчас, глядя в его нахальное лицо, Фой как в зеркале узнавал свои неприглядные черты. Он забарабанил пальцами по скатерти и повысил голос до скрипучего визга:
— Ха, отлично, давайте голосовать! Кто против «Каберне»?!
Никто не откликнулся.
Макги хмуро качал головой, Айткен брезгливо кривился, де Муар изучал рождественский сухарик. Шеннон делала вид, что интересуется усевшимися за соседний стол людьми, судя по всему, членами шотландского парламента. Скиннер поднял очи горе, высмеивая малодушие коллег. Фой прикрыл один глаз, наполнил легкие воздухом и приготовился говорить.
И тут раздался тихий сиплый голосок.
— Я… м-м… согласен с Дэнни… Мы же платим поровну?— Брайан Кибби практически шептал, его глаза увлажнились.— Все должно быть по справедливости.
— Я тоже от белого не откажусь,— поддержала Шеннон, заглядывая шефу в лицо.— Давайте возьмем две белого и две красного? А там поглядим.
Не обращая внимания на Шеннон и Скиннера, Фой медленно повернулся к Кибби и окатил его ядовитым взглядом.
— Да боже мой, делайте что хотите!— пропел он сладким голосом, расплывшись в жуткой ослепительной улыбке.
А потом поднялся, шмякнул ладонями по столу — и ушел в туалет, где с наслаждением выворотил из стены коробку с бумажными полотенцами.
Этот гондон Скиннер и ползучая маленькая дрянь Кибби!
Фой выудил из кучи на полу бумажное полотенце, намочил его и протер загривок. Вернувшись к сидящим как на иголках подчиненным, он сделал вид, что не замечает двух бутылок белого вина.
Кибби чуть не до инфаркта испугался вспышки начальника.
Что я такого сделал? Ничего себе Боб Фой!.. Я думал, он нормальный мужик. Надо постараться снова попасть в его белый список.
Фой и раньше не жаловал Дэнни, а сегодняшняя выходка лишь усугубила неприязнь. В разговорах со своим начальником Джоном Купером он никогда не упускал случая попенять на нерадивость инспектора Скиннера; теперь жалобы придется участить.
Будучи неисправимым и беззаветным членом братства сластолюбцев, я с младых ногтей понял, что единственным удовольствием, в остроте не уступающим акту любви, является добрая трапеза. У истинного сластолюбца есть две арены, два ристалища, на которых он служит своей музе и оттачивает мастерство: кухня и постель. Обе стези требуют от него абсолютной преданности и высочайшего артистизма, ибо кулинария, как и любовная игра,— это прежде всего терпение, чувство ритма и природное умение ориентироваться по ходу дела…
Дэнни Скиннер отшвырнул опус де Фретэ «Альковные секреты шеф-поваров». Более претенциозной чуши он в жизни не читал, однако содержащиеся в книге рецепты выглядели аппетитно и по-хорошему питательно, их стоило попробовать, тем более что он твердо решил начать здоровый образ жизни.
С такими мыслями Скиннер пришел на кухню, чтобы приготовить завтрак для Кей. Однако в завершающей фазе процесса, отскребая от сковородки пригоревшую глазунью и порвав один из желтков, он понял, что природу не обманешь, и результат его кулинарных усилий годится лишь для борьбы с похмельем, а отнюдь не для прелюдии к любовной игре. Скиннер разбросал яичницу по холодным тарелкам, где уже стыли, напустив парафиноподобные лужи жира, жареные колбаски, помидоры и ветчина. От одного только запаха животного сала поры Скиннера судорожно съежились. Кей все еще спала, мирно посапывая, по-своему избывая гораздо более скромную версию похмелья. Скиннер о такой роскоши мог только мечтать: его сон, как и положено, был чуток и недолог.
Утро сочельника выдалось холодным и на удивление солнечным. Завтра они с Кей намеревались пойти к матери Скиннера на рождественский ужин, и от этой мысли портилось настроение: Беверли неплохо относилась к Кей, однако семейные торжества всегда чреваты проблемами.
Зато сегодня на стадионе «Истер Роуд» любимый «Хиберниан» играл с «Рейнджерс», и после матча вполне могла возникнуть заварушка. А не возникнет, так можно и помочь…
Судя по звукам, доносившимся сначала из спальни, а потом из ванной, Кей наконец проснулась. Приготовленный завтрак ее буквально потряс; усевшись на высокий стул в уголке тесной галльской кухни, она принялась намазывать маслом тосты, недоумевая, зачем он дал им остыть. Грызть холодные тосты — все равно что жевать толченое стекло.
— Я не могу есть эту пакость, Дэнни! Ты же знаешь, я танцовщица. Нельзя питаться ветчиной и жирными колбасами, если хочешь получить роль в мюзикле «Кошки».
Скиннер пожал плечами, добавил масла на холодный хлеб.
— Да что ты нашла в этом Ллойде Уэббере?
— Это моя работа!— прошипела Кей, злобно глядя в ему в лицо своими прозрачными глазами. Проснувшись в дурном настроении, она не могла смириться с мыслью, что любимый собрался на футбол.— Завтра Рождество, Дэнни! Можешь идти на игру, пожалуйста, но если вернешься пьяным, я к твоей матери завтра не пойду.
— Сегодня гребаный сочельник, Кей! Человек имеет право отдохнуть перед Рождеством!
Скиннер возмущенно надул щеки, в груди колыхнулось похмельное раздражение.
Сверкая ледышками глаз, Кей отдала должное кулинарным потугам любимого: символически проткнула желток корочкой хлеба.
