Сергей Герман - Фраер
Снова приходилось подниматься. Тело молило о какой-нибудь тёплой вещи, или даже о газете, в которую можно было бы завернуться, как личинке в кокон.
Чтобы согреться отжиматься и прыгать по камере. Я пел — мычал сквозь зубы:
Утро сизое. Бревна склизлые. В ледяной воде Не до лебедя,
табачок сырой. И дымит запал, С телогреек пар В небо тянется. Кто останется,
Тот не встанет в строй.
Холода штыков Да баланды ковш, Журавлиный крик Да телеги скрип — По стеклу гвоздём.
Сном ржаной сухарь, В перекурах хмарь.
Это заставляло мою кровь бежать быстрее по венам, она ударяла в голову, и я кружил, кружил по камере наматывая бесконечные ночные километры, пока рассвет несмело не заглядывал в пыльное зарешеченное оконце.
Раздавался стук во все двери:
— Подъем! Подъем! Строиться на проверку.
Клацанье отворяемого засова. Скрип двери.
— Осужденный, встать! Доклад!
Сиплю, выдавливая из себя хрип:
— Осужденный…фамилия…статья…срок.
После проверки начинается тщательный осмотр камеры. Контролёры большими деревянными молотками выстукивают стены, нары, пол, решетку на окне — не подпилены ли прутья, нет ли подкопа, не готовится ли нападение на администрацию или ли побег.
Пристёгивают к стене нары.
Когда-то то я слышал фразу — «Длинный, как голодный день». Сутки в ШИЗО были удивительной длины. Минуты тянулись как часы, часы как сутки. Они были томительны, страшны своей никчемностью. Ни книг, ни газет, ни писем, нет даже домино. Два раза в день проверка, до и после обеда получасовая прогулка по голому дворику с бетонным полом, обнесённым колючей проволокой. Во время проверки контролёры не торопятся: считают заключенных в каждой камере, пересчитывают, сверяются с числом, поставленным на доске.
Те события не забылись до сих пор. Помню, как мечтал вырвать Клоку кадык.
— Бля буду! — коротко клялся я сам себе.
Как могло быть иначе? Тогда я был не такой добряк, как сейчас.
Именно этому меня учила моя тогдашняя жизнь.
* * *Первый изолятор для арестанта — это как, посвящение в орден Тамплиеров. В преступном мире изолятор символизирует борьбу с произволом администрации.
Одна из главных традиций преступного мира, это встреча человека после изолятора. Встречают, как правило, близкие люди. Перво наперво ведут в баню, потом накрывают стол, варят чифир, стараются найти новый костюм, бельё.
Но меня никто не встречал.
Я зашёл в секцию. Алик с чеченцами сидел за складным столиком, они что — то ели.
Увидев меня, поднялся с места, подошёл ко мне. Мы обнялись. Я достал из матраса спрятанный нож, отдал его владельцу.
Алик, что-то спросил у своих, тронул меня за рукав.
— Садись Лёша с нами. Покушай, что Аллах дал.
Я вежливо отказался. Упал на кровать.
Поспать мне не дали. Минут через десять раздался крик шныря:
— Выходи строиться!
Мы строимся. Спрашиваю, что случилось.
Оказывается, что из сидора Верзилова в каптёрке пропали сигареты и чай, вынесенные им со свиданки.
Было понятно, что сигареты и чай подрезал кто-то из тех, кто имеет вход в каптёрку, то есть приближённых завхоза. Зная это другой бы зэк промолчал и спокойно жил дальше.
Но Верзилов возмутился. Собрав близких мужиков, он обрисовал им ситуацию и предложил гасить отрядных козлов, скрысивших, заработанное непосильным трудом.
Кто — то настучал об этом завхозу.
По коридору важно расхаживал Гиря. На его плечи был небрежно наброшен щегольский лепень. Завхоз или старший дневальный, в зоне это фигура. Правая рука начальника отряда. От него много зависит.
Он распределяет спальные места, может помочь избежать наказания за нарушение или снять ранее наложенное взыскание. Может помочь с условно — досрочным освобождением. Или наоборот постараться создать тебе душняк.
Сильная личность заставит считаться с собой как ментов, так и блатных. Если у завхоза есть людское, тогда мужикам жить легче. Если он блядина или гад, тогда от него надо откупаться подарками с посылок и передач, деньгами, чаем, сигаретами.
Либо валить его всевозможными способами. В переносном — сдавать ментам, чтобы сняли. Или в самом, что ни на есть настоящем, резать и раскручиваться на новый срок.
Гиря — гад. Фамилия — Гирелевский. Гиря — это погоняло.
Он высокий, холёный, несмотря на лагерь. Из бывших блатных, получивший десятку за бандитизм.
Есть в нём какая-то подчеркнутая дерзость, презрение к окружающим.
Гиря медленно обходил строй, вглядываясь в лица. На некоторых задерживал взгляд, по другим скользил, не удосуживая вниманием.
Кто — то опускал глаза, кто-то во второй шеренге прятался за спину. Взгляд завхоза, цепкий, настороженный говорил: «Я на вас всех положил…».
— Ну-уу!? — С протяжным выдохом спросил Гиря. — Кто хотел меня бить! Вот он — я. Здесь…
Остановился напротив Камыша. — Ты?
Камыш испуганно отпрянул — Нет, Игорь. Ты чего!
Перевёл глаза на стоящего за спиной Камыша Верзилова — Может быть, ты?
Верзилов, что-то забормотал.
— Или ты? Гиря поочередно обращался к стоящим впереди, а они опускали глаза, молчали, отводили взгляд в сторону, пятились назад.
Взгляд завхоза упёрся в меня. — Ты?
Тогда и произошло то, что первоначально не входило в мои расчёты. Подобное уже случалось. Пока редко, но почти всегда вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения.
Какой то дьявол искуситель периодически подталкивал меня к краю пропасти и шепчал: шагни вперёд! Ты не разобьёшься. Ты полетишь!
Мало кто знает, что поступая вопреки здравому смыслу для тебя наступает единственная, божественная минута. Абсурд притягивает его, как магнит — железо.
Дорого стоит эта минута. Но в эту минуту ты — бог!
«Если ты сейчас уступишь…» Проклятая поговорка!
Какой то бес снова толкнул меня в ребро.
— Я не знаю ваших козлячьих делов! — Сказал я, задыхаясь от ненависти — Но если бы вас начали гасить, я бы первый штыранул тебя и твоих шнырей!
Завхоз остановился, приподнял домиком брови.
— За что?
— За беспредел! Это твои козлы били меня толпой! Я уходил в побег и меня калечили мусора. Вот и выходит, что вы хуже мусоров.
Гиря посмотрел по сторонам. Крикнул:
— Клок!.. Ко мне.
Топая ногами, как конь прибежал Клок. Тихим задушевным голосом спросил:
— Игорь, звал?
Завхоз мотнул головой.
— У меня в каптёрке под столом лежит брус. Тащи его сюда.
Клок убежал, через минуту прибежал обратно. Преданно смотрел завхозу в глаза. В руках была увесистая метровая палка.
Гиря мотнул головой в мою сторону.
— Отдай…Ему!
Я взял брусок в руки.
— Клок поступил как гад. Бей!
Подчиниться и ударить по приказу завхоза означало автоматически перейти на сторону козлов, помогать лагерному начальству. То же самое, что работать на запретке, или в БУРе.
Я поднял палку, бросил ему под ноги.
— Нет!
— Жаль, — сказал Гиря. Ко мне пойдёшь? Мне нужны духовые.
— Нет! — опять повторил я.
Завхоз посмотрел как на ненормального. Но все же он мне улыбнулся. Улыбки таких субъектов обычно не предвещают ничего хорошего. В них столько же людского, как и в оскале крокодила.
* * *На следующее утро записавшись в специальной книге у дневального и сделав скорбное лицо я пошел в санчасть. Пошел, хотя лагерные старожилы говорили мне, что это бесполезно. В санчасти нет лекарств, нет обследования, нет настоящего осмотра. Освобождение от работы могут дать лишь тогда, если есть высокая температура.
В принципе так и оказалось.
Санчасть находилась в отдельно стоящем здании, попасть в которое можно было только пройдя через вахту, мимо окна ДПНК. Вывод зэков на прием к врачу тоже являлся режимным мероприятием и осуществлялся организованно. Строем.
Я подошёл к дверям санчасти. Пожилой, похожий на сморщенный гриб осужденный с повязкой на рукаве, сидел на табуретке с обратной стороны решётки.
— Курить есть? — спросил он.
Я подал ему несколько помятых сигарет.
Он открыл засов. Я оказался за решеткой в узком коридоре.
Там толпилось с десяток зэков. Было чисто и прохладно. Белые стены увешаны агитационными плакатами типа — «Мойте руки перед едой». На окнах висели белые марлевые занавески. Стоял успокаивающий запах лекарств.
Я поздоровался — мне не ответили.
Проходящий по коридору офицер в халате бросил шнырю:
— Приёма не будет. Гони всех в шею. Я устал.
Потом неожиданно добавляет:
— «Aliis inserviendo consumor».
