Илья Масодов - Школа 1-4
— Ах ты заинька, — тихо улыбается каратель. Улыбка его выглядит ещё боле кривой, потому что изо рта начинает течь кровь. Он вытирает её рукой и смотрит на эту руку, потом делает шаг вперёд и как-то неловко опускается в траву.
— Немцов, что у тебя там? — кричит второй каратель, которого Мария не может разглядеть из-за древесного ствола и, не дождавшись ответа, пускает очередь в кусты. Мария встаёт и выходит на солнечный свет. Трупов довольно много, и ту девушку, что металась по двору, оказывается, всё-таки пристрелили. Вон она лежит, в пол-оборота на спине, рука откинута назад, словно собирается что-то бросить, смотрит вверх, на облака, ветер шевелит волосы. Каратели уже у стен школы. Мария находит глазами того мужчину, который говорил с Юлей, он, похоже, главный.
— Дяденька, подождите, я знаю, где они заложников держат! — кричит она ему.
Игнат Ильич поворачивает свою голую голову. Глаза его сужены, как у хищного зверя, могучая шея вздувается от мощи, живущей в тяжеловесном носорожьем крупе.
— Я покажу вам дорогу, — повторяет Мария.
— Говори где, тебе там нечего делать.
— Я тоже пойду, там моя сестричка, — лжёт Мария, стараясь честно глядеть Игнату Ильичу прямо в глаза.
— Говори, где, — рявкает Игнат Ильич.
— В подвале, под землёй, — лепечет Мария, растерянно вытягивая руки вниз, как кукла, — но вы сами не отыщете, я… не могу это объяснить.
— Ладно, пошли, — Игнат Ильич поворачивается к стоящей за забором директрисе школы Валентине Радионовне. — Есть где-нибудь за пределами школы вход в подвал?
— Нет, — отвечает Валентина Родионовна. На её жирном лице появляется невесть откуда злость.
Мария уже была в школьном подвале когда-то года два назад, она играла с подружками в прятки на большой перемене, и Наде пришло в голову спрятаться в подвале, дверь тогда была открыта, наверное, чинили сантехнику. Она смутно помнит сырой запах подземного мира и темноту, щемящий ужас испачкать в земляной грязи туфли или разорвать новые колготки о гвоздь. Они спрятались тогда с Надей совсем недалеко от двери, за прислонёнными к стене пыльными школьными досками, они спрятались тогда от всех людей, даже мужчина в серой спецодежде, медленно прошедший мимо, кашляя и дымя едкой сигаретой, не заметил их, хотя и посветил фонариком в притаившихся за рёбрами огромных деревянных прямоугольников девочек, но, словно слепой, проследовал мимо, как проходит в безлунную февральскую ночь таёжный тигр мимо сидящих под заснеженным кустом пушистых и влажноглазых зайчат. Звонок, прозвеневший тогда, был еле слышен, и они не могли понять, не почудилось ли им, ах, как страшно и хорошо было вот так сидеть, во мраке, среди влажных пористых стен, пропускающих капли давно умершего дождя, вода ласково журчала в трубах, будто там, в подвальной глубине текла маленькая речка, росли никому неведомые подземные цветы, летали траурные бабочки и крошечные стрекозы узора гаснущих углей.
— Где? — шипит Игнат Ильич в падающей, как лифт в бесконечную ночную шахту, темноте. Каратели водят во все стороны лучами фонарей, но реальность безвозвратно утрачена ими, распалась на громоздкие тени утаённых от мира предметов, им уже не собрать её в ступени, коридоры, комнаты. — Где, показывай рукой, — снова шипит Игнат Ильич, и зажимает ладонью рот Марии, чтобы она не говорила, но Марии нечего сказать, потому что она знает: нигде. Нигде ничего больше нет, и не было никогда, потому что само прошлое отступает в небытие, когда остаются одни мёртвые.
Один из карателей падает навзничь, будто скошенный серпом, звякает в пол автомат, фонарь катится по каменному полу, как убегающий зверёк со световым хвостом, второй приседает у стены на корточки, поднимает вверх голову, открывает рот, ему не хватает воздуха в сырой духоте подземелья, Игнат Ильич светит ему в лицо, всматривается в восковые, напряжённые черты, пока из носа карателя не выпрыскивает алая кровь, и он не падает, захрипев, набок, исчезнув из светлого круга, он хочет умереть в темноте. Игнат Ильич отпускает рот Марии, он оглядывается и видит, что третий каратель уже лежит на лестнице, неподвижно глядя куда-то вверх, руки вцепились в ступени, потом голова его дёргается вверх, как от удара невидимой руки, в шее щёлкает, и снова кровь, из носа, изо рта. Игнат Ильич не понимает, откуда взялась смерть, но ищет её, спокойно, без паники, не пользуясь даже органами чувств, подчиняясь одной только интуиции раненого скота. Мгновение — и он уже знает. Мария оборачивается, они встречаются глазами, девочка смотрит на него с наивной нежностью, но Игнат Ильич видит в её глазах: она хочет его убить.
Но у Марии не получается. Игнат Ильич, палач, столько раз смотревший порнографические фильмы смерти, выдерживает взгляд Марии своим тупым носорожьим лицом, только глаза его суживаются и ноги крепче упираются в пол. Мария дёргает подбородком вверх, коротко, как крыса, снова и снова, она закусывает губу и вцепляется руками в платье, но Игнат Ильич всё стоит перед ней, как гранитный монумент травоядной скотине, он с тихим храпом втягивает длинную воздушную нить, медленно соображая, как убить своего маленького врага. Мария жалобно кривит лицо, как перед плачем, и со стоном зажмуривается от приступа бессилия. Игнат Ильич с утробным хрюканьем стреляет ей из пистолета в живот. Ударом пули Марию сбивает с ног, она падает на пол, закрываясь от направленного на неё пистолета рукой, Игнат Ильич засовывает оружие за пояс и вынимает из-за голенища нож. Он хочет избить полумёртвую девочку ножом, чтобы она кричала, он знает, как можно это делать с детьми, они понимают хорошо только язык боли, а после того, как она умрёт от ужаса и потери крови, он изрежет ножом её чудесное лицо.
Но Игнат Ильич не успевает расправиться с Марией. Что-то небольшое и быстрое молча прыгает на него сзади, со ступеней лестницы, и вместе с ударом прыжка вонзает ему в затылок острую и холодную смерть. Он умирает не сразу, слишком могуч и вынослив его военный организм, смертоносная машина, отлаживавшаяся годами сатанинского отупения, непрекращающейся бойни, Игнат Ильич сипит и давится собственной кровью, но сбрасывает с себя лёгкое тело Юли и делает несколько шагов по подвалу, прежде чем упасть, головой вперёд, лбом в пол, в агонии он ревёт и скребёт сапогами по застывшему пыльному бетону, скалится, снова ревёт, трётся голым теменем о пол и харкает, плюёт тёмной кровью во тьму.
Мария тяжело встаёт, держась рукой за простреленный живот и просто стоит у стенки, пока Юля собирает оружие и выбивает мёртвым ручкой пистолета зубы. Потом они вдвоём затаскивают автоматы наверх. Там Марии становится плохо, её рвёт кровью, она садится у стены и приказывает привести ей одного первоклассника. Гена Пестов возвращается с пугливым мальчишкой, который всё время закрывается руками, боясь, что его будут бить. Увидев мальчишку, Мария устало смыкает веки. Первоклассник успевает только пискнуть, когда Гена хватает его за волосы, поднимая подбородок вверх, а Олёна Корц, привалившись к мальчишке животом, точно втыкает шило в детское горло. Мария прижимает рот к тёплой шее мальчика и сосёт его ещё живую кровь, не открывая глаз. Она сосёт и проглатывает, с тихим, неразборчивым чавканьем, стоящий на коленях мальчик молча смотрит в паркет, медленно стукает рама открытого окна, раскачиваясь под ветром, бесконечно трансформируются в небе разорванные ватные облака. Солнце, как концентрирующая лучи хрустальная ваза на столе, слепит глаза идущим редкой цепью на штурм школы карателям.
Это Лида Попугаева, щуплая, белобрысая двоечница, замечает их из окна, только одного, едва мелькнувшую тень, но Лида вскрикивает, поднимая тревогу. Свора выползает в залитый солнцем школьный коридор, где проведено было когда-то столько весёлых больших перемен, из спортивного зала выводят детей и гонят по лестнице наверх. На последнем, четвёртом этаже школы в потолке есть синяя квадратная дверь на чердак, к которой ведёт по стене крашенная таким же цветом железная лестница.
— Туда, — показывает Мария рукой в синий квадрат. — Наверх.
Дверь оказывается заперта, и, уперев приклады автоматов в подоконник, мальчики разбивают грохочущими очередями синее дерево, преграждающее путь, сверху раздаётся истошный визг ужаса, куски двери падают со щепками на пол, огромные дыры разъедают ломающийся квадрат, как кислота, и, лишь только наступает оглушительная тишина, как свора, осатанело вцепляясь в железные прутья, с рычанием рвётся к небу.
— Рви до крови! — вопит лезущий впереди, Петя Перепёлкин, кривя своё страшное разбитое лицо.
— Рви до крови! — гавкающе воет Наташа Боровая, неистово колотя напильником о железо, как взбесившаяся обезьяна.
Один за другим они выбираются на чердак, какая-то девушка из скрывавшихся там учеников ещё пытается выбраться через узкое окно на крышу, несколько детей сбились в кучку у стены, прячась друг за друга, и Володя Попов, привалившись спиной к пыльной штукатурке, садит по ним из автомата, страшные удары пуль распарывают детские тела, словно сделанные из бумаги, ломают кости, отбрасывают струи крови. Девушка, застрявшая в окне, протискивается наконец наружу, но тут же валится, одна её нога так и остаётся торчать на чердак, пухлая школьница, наверное, ещё одна ученица 6Б, затыкает руками уши, зажмуривается и визжит, суча ногами по полу, пули некоторое время щадят её, но потом визг рвётся, подавившись на полутоне и девочка медленно открывает глаза, отнимает руки от ушей, понимая, что всё, что она сейчас видит и слышит для неё очень важно, потому что она ничего не увидит, ничего не услышит больше никогда. Пуля уже попала ей в грудь, но смерть не спешит, и даже Мария, одной из последних забравшаяся на чердак, ещё видит её тихую агонию, её бледное, покрывшееся росой, лицо, серые глаза, сжатые бескровные губы, стиснутые кулачки. Мария видит, что девочка скоро умрёт и садится возле неё на колени, на крыше слышны короткие автоматные очереди и визг, а на чердаке уже тихо, вьётся пыль в лучах света, журчит вытекающая из трупов кровь.
