Поппи Брайт - Ворон: Сердце Лазаря
— Ага, — ответил Фрэнк. — Да, конечно.
Так что на следующий день, похмельный и изнуренный многочасовыми пьяными кошмарами, в которых он снова и снова сталкивался с Роем-наркоманом-психопатом, Фрэнк навестил ее и вернул кольцо. Когда он пришел, в комнате была еще одна женщина, худенькая белая девушка с серьгой в правой ноздре и татуировками на руках. Линда шепнула ей что-то, и девушка оставила их наедине, по пути одарив Фрэнка полным подозрения взглядом.
В глазах Линды была такая же муть от обезболивающего, как днем раньше от боли, ее голос звучал плоско и невыразительно. Она заморгала и попыталась улыбнуться. Фрэнк вытащил кольцо из кармана. Он смыл кровь, и металл тускло блестел в белом свете больничной палаты.
— Спасибо, — прохрипела она.
— Не за что, — Фрэнк пожал плечами. — Слушай, тебя тут хорошо лечат?
— Все, что может пожелать девушка, — на этот раз она все-таки улыбнулась, честно и устало, заставив его уставиться на обшарпанные носы своих ботинок.
— Ну, дай знать, если я могу что-нибудь сделать. Мне надо обратно в участок, столько возни с проклятыми бумажками из-за вчерашнего. Сама понимаешь, — она кивнула, потом протянула руку и коснулась его.
— Фрэнк, ты знал?
Он не ответил, нервно глянул на нее, потом на дверь, мечтая поскорее выбраться отсюда.
— Нет, — и это отчасти было правдой, он не знал.
— Черт. Извини. Я думала, все знают.
— Ты просто отдыхай и поправляйся, ладно?
Девушка вернулась и стояла в дверях, молчаливо давая понять, что его время вышло.
— Спасибо, — снова прохрипела Линда. — Ты ведь спас мою задницу.
— Эй, это моя работа, верно?
— Увидимся, — прошептала она, и лекарства снова погрузили ее в беспамятство, освободили его. Долг выполнен. Фрэнк дошел до самого лифта, прежде чем его затрясло с такой силой, что пришлось сесть.
Рой-психопат часто снится ему теперь. Незамысловатый, короткий сон, в котором он наблюдает со стороны, однако достаточно близко, чтобы чуять запах пороха и собственного пота.
Детали гораздо четче, чем были тем днем в многоэтажке, отредактированные и ретушированные для его вящего удовольствия. Громкий механический звук: Маг-10 выплевывает пустую гильзу и досылает следующий патрон — с его именем. Кофейно-желтые пятна никотина на зубах Роя. Серо-голубые витки вываленных напоказ внутренностей мертвой женщины.
Иногда во сне все идет так же, как в первый раз, и Рой получает две пули в голову раньше, чем успевает выстрелить снова. Но иногда случается и по-другому — пистолет Фрэнка заело, или сам он промедлил лишнюю секунду, или целился на какие-то сантиметры левее или правее, — и старый добрый Рой получает второй шанс. Больно никогда не бывает, или же Фрэнк никогда не помнит боли, просыпаясь в холодном поту в безопасности своей постели. Есть только толчок, корежащая, сокрушающая кости сила, которая вышибает дыхание и бросает его через шаткие перила.
Иногда он падает долго-долго, как Алиса в кроличью нору. А иногда всего мгновение, прежде чем подпрыгнуть наяву. Но он еще ни разу не достиг дна.
Фрэнк Грей наконец переключает на другой канал «Зенит» с тринадцатидюймовым экраном, полученный от общества св. Винсента де Поль, и приканчивает бутылку бурбона под эпизод «Неприкасаемых», виденный по меньшей мере уже дюжину раз. Сквозь окутавшую мозг дымку пьяной полудремы насилие в резких черно-белых тонах кажется утешительным, визг шин и рикошет автоматных пуль убаюкивает, как колыбельная.
Ему надо отлить, но он решает потерпеть чуть-чуть, дождаться следующей рекламной паузы и добрести до туалета.
Переполненный мочевой пузырь напоминает ему о парнишке из бара, Геке Финне, берущем в рот за двадцать долларов, напоминает об изумлении на лице, в которое он ударил кулаком. Все они уверены, что чертовски легко заполучить и то, и другое разом — воспользоваться кем-то и ограбить впридачу. Надо было сцапать мальчишку за бродяжничество. Пускай орал бы про копов-пидоров сколько душе угодно, все равно ему никто не поверит. Думать об этом приятно, а когда он настолько пьян, то почти готов так считать, почти может притвориться, что за его спиной не раздаются смешки и шепотки, что никто не замечает за ним ничего особенного.
Фрэнк закрывает глаза на титрах, думает, что пописает после того, как вздремнет. Снаружи дождь падает с черного неба, и его звук сопровождает в милосердный сон без видений.
Три
Час до полуночи, и Джаред с Лукрецией сидят в спальне на полу. Лукреция убрала сорванные фотографии и налила себе стакан виски. Ворон следит за ними с кровати. Порой он издает пронзительный крик, словно собирается сделать срочное объявление; каждый раз они оборачиваются и смотрят на птицу, ждут продолжения, пока не становится ясно — сейчас ей больше нечего сказать.
Время от времени Джаред снова начинает плакать, вздрагивает от глубоких рыданий, будто они вот-вот разорвут его на части, и Лукреция обнимает его, пока все не проходит, пока он не затихает.
— Я не понимаю, что должен делать, — говорит он. Лукреция смотрит на большую черную птицу со сдержанным упреком. Словно думает, что та не выполнила свою работу, и заканчивать придется ей.
— Что рассказал тебе ворон? — спрашивает она Джареда.
Он просто глядит на птицу, следит за ее настороженными глазками. Потом отвечает медленно, точно подбирая слова.
— Потому что есть весы и смерть Бенни нарушила баланс, — он умолкает, припоминая статую Правосудия у здания, в котором его приговорили к смерти, вечную бронзовую женщину с завязанными глазами, мечом и весами в руках. Нездоровая ирония воспоминания вызывает смех. Джаред ухмыляется птице. — Нет, не только это. Если бы мертвые вставали из-за каждой мелкой несправедливости, все, мать твою, кладбища стояли бы пустыми.
Ворон каркает в ответ.
— Дело не в несправедливости, — говорит он Лукреции, самому себе и птице. — Ведь не может, чтоб только в ней?
— Тогда в чем? — шепчет Лукреция, боясь, что Джареду известен ответ, и еще больше — что не известен. Она-то знает, услышала в скрипучем голосе птицы, и могла бы рассказать, но Джаред должен увидеть сам.
— Да пошли вы все, — бормочет он, и она мягко берет его лицо в ладони. Кожа у него холодная, и этот холод ранит ее, как плохое воспоминание. Или настолько хорошее, что его больно переживать заново.
— В твоей боли, Джаред, — говорит она, не позволяя ему отвести глаза. — Она нарушила равновесие, она должна быть утолена, чтобы восстановился порядок.
— Херня, Лукреция. Ты хоть понимаешь, насколько по-дурацки это звучит?
Она игнорирует выпад.
— Хотя нет, не только боль. Твоя любовь к Бенни. Она тоже часть этого. Тебе полагалось перенести ее на ту сторону, оставить боль и гнев позади. Им нет места среди мертвых.
Тут Джаред отталкивает ее, ухмылка перерастает в полный ненависти хохот. Уродливый, хищный звук, Лукреция с трудом поверила бы, что его произвел человек, если бы не видела, с чьих губ он сорвался.
— Среди мертвых, Лукреция, нет места ничему, кроме голодных червей.
Она больше не может смотреть ему в глаза, не может вынести темных отблесков в них. Хотя знает — они часть того, чем он стал, что должен сделать, если вообще когда-нибудь обретет покой, но от осознания не легче.
— Ты слышишь ворона, Джаред. Ты знаешь, я говорю правду.
Он не откликается. Когда она поднимает взгляд, Джаред наблюдает за птицей, нахохлившейся на изножье кровати. Ощерился, и зубы его кажутся готовыми впиться в сырое мясо клыками.
— Ангел мщения, — рычит он. — Чтобы богам не пришлось беспокоиться и пачкать руки, значит?
Взъерошенный ворон переступает с лапы на лапу.
— Вот и все, да? Найти плохих и заставить расплатиться, дабы моя ничтожная душонка не растревожила огненных демонов ада.
Птица прижимает крылья к туловищу и ежится, словно ждет удара.
— Ну так скажи мне, ты, гнусный сукин сын, что в этом для Бенни. Скажи мне, как это исправит то, что сотворил с Бенни какой-то больной ублюдок, и, возможно, я захочу сыграть в твою маленькую игру.
Лукреция чует его ярость в духоте комнаты — ближе, чем гроза снаружи. Чует, как влажный воздух вокруг потрескивает от его гнева.
— Бенни ничто не поможет, Джаред. Если ты не найдешь покой и не вернешься к нему, ему уже ничто не поможет, — последняя часть фразы застревает в ее горле битым стеклом, но она должна быть произнесена. — Сейчас Бенни один, Джаред, один в темноте и холоде, ждет твоего возвращения.
Она охватывает себя руками, готовая принять удар или опять заслонить собой птицу. Однако Джаред сидит неподвижно и смотрит на ворона, его лицо едва уловимо расслабляется.
— О, Господи, — тихо говорит он. Ей хочется опять обнять его, хочется найти слова.
