Рю Мураками - Война начинается за морем

Рю Мураками

Война начинается за морем

Девушка машет мне рукой.

Она стоит, повернувшись в мою сторону. Я различаю только ее силуэт на фоне ослепительного солнца и думаю о том, какая у нее улыбка. Наверно, как у малыша, первый раз увидевшего море.

На ней зеленая в серебристую полоску майка.

На ее теле сверкают капельки влаги. Пот или брызги?

Мы одни с ней на всем этом бескрайнем пляже.

Я захватываю горсть мельчайшего песка и смотрю, как он вытекает из моего кулака. Песочные часы.

Здесь три зонтика: один, слегка накренившийся, чуть поодаль; под другим, красным, навалено разное барахло — одежда, тюбики с помадой, флакончики, сигареты, солнечные очки, на штативе поблескивает фотоаппарат; я вижу ананас с вырезанной мякотью, из которого торчат две соломинки (готов поклясться, что там был ромовый коктейль), и, наконец, прозрачная пластиковая сумка. Судя по всему, это вещи той самой девчонки… А под третьим зонтиком, удобно развалившись, нахожусь я.

О, по-моему, ей надоело делать мне знаки…

Наверно, мне следовало как-то отреагировать, позвать или махнуть в ответ, что ли… Но вроде бы она совсем не обиделась на мое равнодушие.

А солнце уже в зените.

Ее тень на сверкающем песке похожа на узкий и глубокий провал в земле.

Вот она, стоит у самой воды, ее волосы подобраны и аккуратно уложены, на ее запястье золотом поблескивает браслет… то ли слоновой кости, то ли пластмассовый. Вот она, сцепив руки за спиной, делает шаг навстречу волне и тут же поднимается на цыпочки.

Солнце блещет и миллионами бликов рассыпается на поверхности моря.

Эта сияющая мишура напоминает мне толпу на стадионе… или, скорее, тот фильм о фосфоресцирующих бактериях, что показывали нам на занятиях по биологии. Как каждый микроскопический червячок-зритель, участвующий в общем движении скопища людей, как каждая отдельная бактерия, чутко отзывающаяся на малейшее изменение температуры, любая точечка света показывается ровно на одно мгновение, а затем погибает, чтобы вновь возродиться со следующей волной. Мириады крошечных огоньков ослепляют, их оранжевый блеск затопляет мой мозг. Они проникают в меня через уши, рот, нос, глаза… В ушах стоит звон, сухой воздух наполняет ноздри чем-то паленым, напоминающим пороховую гарь, красно-желтые блики вспыхивают у меня в голове, словно звезды в планетарии. Говорят, что слепые от рождения обречены всю свою жизнь видеть только красную пустыню — наверно, это очень похоже на то, что сейчас вижу я.

Я весь вспотел, испарина по бедрам уже течет ручьем, майка намокла, и ее прикосновения холодят кожу.

Слева от меня стоит мольберт с натянутым холстом, рядом валяется коробка с красками, от которой за версту разит маслом. Даже вид этой коробки вызывает тошноту. Море играет всеми цветами, соперничая по пестроте с палитрой художника, но вряд ли все мои краски, органические и минеральные, могут быть мне чем-то полезны. Вода чиста и прозрачна, она словно растворяет любую грязь; на поверхности среди бликов и солнечных зайчиков вырисовываются темные листья водорослей.

Охряной сгусток, который я по ошибке выдавил из тюбика, уже совсем засох и растрескался.

Между тем девушка продолжает торчать на берегу; теперь она развлекается, делая пяткой ямки в сыром песке.

А, наконец-то вспомнил: за завтраком она сидела за соседним столиком, мы даже перебросились парой слов.

— Ты не в курсе, здесь не сдают напрокат «А.В.'s»?[1] И еще мне надо по-быстрому разменять пятьдесят баксов. Может, спросить у администратора?

Она запросто подсела ко мне, жуя на ходу грейпфрут. Я помотал головой, но не произнес ни слова: объелся дыней и папайей и чувствовал себя не лучшим образом.

Солнце уже поднялось, и весь ресторан, от пола до потолка, был залит светом. Униформа официантов, розовые полотенца, белокурые волосы и крашеные ногти какой-то иностранки в очках, белозубый оскал старика, что сидел перед нею и держал во рту кусочек бекона, инкрустации из малахита и кораллов, отражение кофейной глади в чашке, тарелки, листья салата-латука — все, вплоть до мельчайшей крупицы сахара на скатерти, буквально излучало сияние.

— Да мне и мотоцикла было бы довольно…

Я снова покачал головой. Становилось все жарче, запах перегретого масла тек и обволакивал; я боялся даже открыть рот.

В этот момент к выходу потянулась группа: все сплошь старичье, шеи раздуты, кожа в пятнах, волосы выкрашены во все возможные цвета солнечного спектра. Застоявшийся воздух всколыхнулся, и меня обдало новой волной маслянистых ароматов.

Дыня была приторной, а папайя по вкусу напоминала ежевику.

Откуда-то в зале появилась белая собака с висячими ушами. Она спокойно пересекла помещение ресторана, презрела кем-то протянутую сосиску, вышла и развалилась у кромки бассейна.

— Вообще-то я намеревалась снимать тут пейзажи..

Она сняла с плеча фотоаппарат с телеобъективом, навела на меня и два раза нажала на спуск.

— «А.В.'s» здесь нет, — наконец изрек я, — но вроде бы есть багги. Лучше узнать у администратора, я не знаю, остались ли они еще…

Когда я выполз на пляж, она уже вовсю ныряла. Я установил мольберт, натянул холст… но карандаш выскользнул из потной руки, и я опустился на песок. Пальцы склеивались от сладкого дынного сока. Желание что-то писать меня покинуло, я забрался под зонтик.

Не знаю, заметила ли она меня, но через мгновение ее надувной матрас коснулся берега, и девица принялась подавать мне знаки рукой…

Вот она идет по песку к своему зонтику. Слегка наклонив голову, она смотрит, как за нею тянется мокрый след.

Вот она вытирается, и полотенце у нее, прошу заметить, не из нашего отеля.

Гостиничные полотенца красные, с большой желтой буквой «S» посередине. А ее — белое. Настолько, что резко выделяется на окружающем фоне. Позади девственно-белого холста на мольберте маячит белейшее полотно, на котором четко вырисовывается девичий профиль. Ее волосы отяжелели от морской воды.

Вот она причесывается, непокорная прядь вьется на ветру. Я ошущаю едва уловимый запах ее крема — если бы ветер дул в другую сторону, я бы вдохнул его полной грудью.

Она аккуратно намазывает кремом руки и улыбается мне. Я делаю ответное движение, точь-в-точь как она.

Потом она показывает пальцем на горизонт и, видимо, хочет мне что-то сказать. Но я ничего не вижу, кроме брызжущего солнцем моря, — оно похоже на серебристое рыбье тело.

Девушка поворачивается ко мне:

— Можно лимонаду?

Я протягиваю ей стакан с красной жидкостью, в которой тают кубики льда:

— Только он теплый.

Она берет соломинку губами, отпивает и снова смотрит на море.

— Разве ты не видишь город? Во он там… Или это у меня глюки? Ведь город же, а?

Она произносит все это, не отрывая взгляда от сияющей дали.

Я приподнимаюсь. Какой еще город? Эта чуть видимая изломанная полоска?

В самом деле — на линии горизонта проступает гребень… или горный кряж… Временами он кажется совсем черным, временами — светлым, почти блестящим: солнце играет. Его правая сторона окутана легкой дымкой. Остров или полуостров.

От напряжения начинают болеть глаза, и картинка пропадает. Я отворачиваюсь.

— Действительно теплый.

Девушка возвращает мне стакан. Лед растаял весь без остатка.

— Тебе не кажется, что это похоже на город?

Я делаю ладонь козырьком и снова впиваюсь взглядом в даль. Наконец удается различить какую-то иглу… одним словом, что-то очень высокое. Если предположить, что на этом острове действительно есть город, это что-то могло бы быть телебашней. Так высоко может располагаться, передающая станция… или труба завода. А может статься, это обзорная площадка для туристов.

Молоко, молочный туман… Мне вспоминается стакан молока, поданный на террасе одного курортного отеля. Стоило посмотреть сквозь него, и все вокруг покрывалось белесой пеленой: деревья, крыши домов, облака и холмы. Это чем-то напоминает картинки, проецирующиеся на стены в солнечный день.

— Это город с открытки, — произносит девушка.

Только сейчас я замечаю, что вокруг башни весь рельеф представляет собой зазубрины и неровности. Где же я мог видеть подобный пейзаж? Ну конечно же, в кинохронике!

Изображение размыто, засвечено: приходится щуриться и напрягать зрение, чтобы разглядеть развалины домов, между которыми бегают солдаты и палят из ружей; а вот по бархатным коврам ступает коронованная особа рука об руку с супругой; туземцы с проколотыми ушами вопят и смеются, сидя на слоне, который вот-вот раздавит венценосцев, на экране плывет целый лес из копий и банановых ветвей…

В одном из таких фильмов я видел этот точечный рисунок, далекий город…

Барышня не отрываясь смотрит на длинный изломанный гребень на горизонте и вздыхает так, словно там ее родина.