Синклер Льюис - Том 2. Бэббит. Человек, который знал Кулиджа
Ну, тут мы завелись. Бог мой, мы схватились, как демократы на съезде!
Одни отстаивали одно, другие — другое, и кто-то ядовито заметил: «Вы столько спорите насчет «расхожей машины», а как вы определите, что это такое?» Так оно и шло, то туда, то сюда, и бедняге Маку пришлось прождать, пожалуй, полчаса, пока он смог досказать свой анекдот.
В общем, слово взял г-н Еврей и сказал:
«Ой-ой, — говорит он девушке, — если мы с вами поженимся, — так он говорит, — мы тогда, мы тогда —»
Послушайте, ей-богу, вот ведь смех! Хоть режьте, не вспомню, что сказал тот еврей, а ведь в этом самая соль!
Ну, да ладно. Может, вспомню потом. В общем, чертовски забавный анекдот, и вам он должен понравиться -
Послушайте, давайте-ка сядем за игру. В конце-то концов, играем мы в покер или нет?
Часть третья
Знаешь, какие они, эти женщины
И я вот что скажу тебе, Уолт, раз уж мы тут сидим одни в твоей берлоге и разговариваем начистоту, — кстати, во всей Трое я не видел домика красивее твоего, и потом ты, конечно, всегда был моим любимым кузеном, ты один из немногих, чей совет в делах для меня важен, и вот -
Если ты можешь дать мне взаймы, не пожалеешь. Я и сам говорю: последние шесть месяцев контора не очень-то процветала, но теперь я единственный во всем Зените получил эти новые кассовые аппараты, а знаешь, что такое кассовый аппарат, что это такое для современного и эффективного ведения дел; это, можно сказать, почти символ современной индустрии, как меч — символ войны; с этими аппаратами, принявши все в расчет, я могу гарантировать большой рост оборота, и я хочу, чтобы ты как можно детальнее изучил мое дело.
Разумеется, я принимаю все твои замечания, подумаю над ними и постараюсь извлечь из них пользу.
Боюсь, слишком я много болтаю, когда работаю, и, наверно, теряю понапрасну время и деньги. И насчет моего пребывания в колледже ты тоже прав. Так и было: я не потому ушел из Амхерста, что умер отец, — на самом-то деле он умер через девять месяцев после того, как меня выставили, верно, и вытурили меня за то, что я провалился по всем предметам, это ты точно сказал, хотя не было никакой надобности тыкать мне этим в нос; мне ведь это здорово неприятно; вряд ли я бы снес такое от кого другого, но ты, конечно, всегда был моим любимым кузеном -
Понимаешь, я не рассказываю всем и каждому эту версию, потому что считаю так: чего люди не знают, пусть себе и не знают, не их это дело.
Но вот уж неверно, как ты тут, кажется, намекал, что я не учился в колледже с президентом Кулиджем. Правда, я несколько лет путал его с одним малым на нашем курсе, лицом они похожи, но не так давно я встретил этого парня и теперь представляю себе обоих совершенно отчетливо.
Как сейчас, помню, Кэл — так мы его звали, — Кэл и я, идем это мы в аудиторию, я и говорю ему: «Кэл, старина, как по-латыни «битва»?» И он сказал, тут же назвал это самое слово, не мямлил и не ходил вокруг да около.
Но ты прав, что-то я слишком забалтываюсь. Уж лучше помолчу, а ты никогда не пожалеешь, если дашь мне взаймы.
Думаю, даже тебе, хотя в людях ты разбираешься отлично, не совсем понятно, отчего это я, когда в определенном настроении, говорю без умолку. На то есть причины. Во-первых, в Зените мне постоянно приходится выступать и произносить речи — ты там никогда не был и не можешь понять, но -
Вот хотя бы это. Я был на собрании Комитета по американизации зенитской торговой палаты, и обсуждали мы вопрос о контроле над рождаемостью. Ну, и председатель настаивал, чтобы я произнес на эту тему длинную речь.
«Чепуха, — говорю, — ребята, вы не хуже моего все это знаете», — но они не оставили меня в покое, пока я не произнес длиннющую речь, подытожив аргументы обеих сторон и, можно сказать, прояснивши это дело. Понимаешь, к чему это я? Ты-то, Уолт, только и думаешь о своем бизнесе — наверно, это самое практичное. Но меня втянули во все эти важные общественные дела, и у меня появилась привычка к разглагольствованиям и философии, понимаешь, что я хочу сказать?
И потом -
Неохота говорить об этом, Уолт, да я никому другому это бы и не открыл, и пусть это останется между нами, но -
Кто действительно мешает мне развернуться, так это моя жена.
Эта женщина -
За многое Мэми можно только похвалить. Намерения у нее самые добрые, и в меру своего разумения она делает, что может, но, по правде говоря, она меня не очень-то понимает и так командует, такого от меня требует, что я просто лезу на стену.
И у Делмерины те же повадки. Думает, ее Старик набит деньгами!
И чего я только для Мэми не делал — и чего ей только не дала современная американская наука! Ты подумай, как облегчают жизнь консервы, а магазины полуфабрикатов, где все — от салата до холодной индейки — покупаешь в готовом виде, прямо подавай к столу, а свежий хлеб в булочной — ведь его не надо печь дома. Только подумай об электромойке для посуды — работа хозяйки сводится, можно сказать, к минимуму — и о пылесосе. Что за изобретение! Не надо больше подметать и выколачивать ковры-пусть проповедники толкуют обо всяких таинствах; изобретя пылесос, Америка дала миру собственное таинство, и оно останется, когда колонны Акрополя рассыплются в прах.
И подумай о современных прачечных с их чудесным оборудованием.
Конечно, стирают в них не так чисто, как, бывало, моя старушка мать, и там здорово рвут мои носовые платки, а я всегда имел слабость к первосортным платкам из тонкого полотна. Но зато, подумай, какая это экономия труда.
Так что я предоставил Мэми все усовершенствования, облегчающие труд; ей остается только отдать распоряжение горничной, а в те редкие промежутки, когда ее у нас нет, можно самой вмиг со всем управиться и остальное время развлекаться или на досуге духовно расти. Мэми может играть в бридж хоть каждый день, и у нее остается еще много часов для литературного клуба, на чтение дамского журнала и на Литературное общество: она может вовсю набираться культуры.
Сам я всегда уделял много внимания интеллектуальным занятиям. Я здорово подковался в истории: до конца прочел «Очерк истории» Уэллса, во всяком случае, просмотрел его весь насквозь, и «Историю человечества» Ван Лира, особенно иллюстрации. И, конечно, может, сейчас я кое-что подзабыл, но в детстве я болтал по-немецки, прямо как немец, потому что отец приучал нас и говорил с нами дома по-немецки. А теперь я вроде бы специализируюсь на философии. Я уже прочел много страниц этой «Истории философии» — кто там ее автор? Не могу сейчас припомнить, но он излагает содержание всей философии в одной книге; сейчас пришлось ее из-за дел отложить, но надеюсь к ней вернуться и дочитать до конца.
Но Мэми — у нее была возможность уйти далеко вперед и заткнуть меня по части культуры за пояс. Совсем недавно у них в клубе была отличная лекция: о раскопках гробницы короля Тута; читал ее джентльмен, который только что оттуда; конечно, он не мог проникнуть внутрь: в гробницу пускают только тех, кто ведет раскопки, — но он своими глазами видел это место, и, послушав его, моя жена очень навострилась по части египтологии.
И у них там был семинар насчет диеты. Она узнала, например, что обычно домохозяйки кладут в пищу больше масла, чем следует; может, масло и прибавляет вкуса, но оно не увеличивает пропорционально число калорий или как там они называются: так она узнала, на чем можно сэкономить. И бог ты мой, в наши дни бензин, и виски, и мячи для гольфа так дороги, что ведь надо же на чем-то экономить.
Значит, она могла жить в свое удовольствие и заниматься чем угодно, потому что я предоставил ей все удобства. Но кто за них платил? Откуда брались на них деньги? Это я тружусь в поте лица — вот откуда, и думаешь, она это понимает? Ничего подобного!
День-деньской я не покладаю рук, чтобы содержать ее в роскоши, и когда вечером прихожу измотанный домой, думаешь, она готова утешить меня? Да никогда!
Будто у меня и нет жены. И когда я пробую объяснить ей, чем я занимаюсь, ну, например, как трудно всучить арифмометр какому-нибудь типу, которому неохота его покупать, да, может, и не к чему, думаешь, она это оценит? Черта с два!
По всему видать, ей бы хотелось, чтоб я был доктором, или одним из этих лекторишек, которые производят такой фурор в женских клубах, или каким-нибудь вертлявым субчиком из мира искусства, и иной раз прямо так и выкладывает: ей хочется, чтоб я любил ее, как один из этих итальяшек-графов или киноактер!
Она твердит, что я все думаю о делах, а не о ней. Но я замечаю, она совсем не прочь сгрести все денежки, что я приношу домой, — будто дела тут ни при чем!
И с самого начала -
Во всем божьем свете я не скажу этого никому другому, и ты, ради всего святого, не проговорись, даже своей жене, но последнее время я стал подумывать, что у нас с Мэми с самого начала все шло неладно!
