Пелам Вудхаус - Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)
– Спокойной ночи, – сказал Джон.
Он набил трубку и повернулся к лестнице, по мнению Хьюго – как-то резко.
8
Старший сержант браво взошел на второй этаж и постучался. За дверью кто-то чихнул, потом спросил:
– Это Фладдери?
Шимп, обложенный подушками, сидел на диване. Лицо у него горело; взгляд из-под распухших век испугал бы более тонкого человека. В конце концов, сержант был верзилой с широкой лоснящейся физиономией. Легко ли на это смотреть, когда тебе худо? Мало того, Шимп знал, что голос у него зычный и пронзительный, словно раскаленная пуля. Таких сержантов можно вынести только при хорошем здоровье.
– Что дадо? – мрачно спросил медик.
Фланнери глядел на него с той обидной снисходительностью, с какой здоровые глядят на больных. При этом он крутил ус. До его появления Шимп высоко ценил свои усики, но один взгляд на соперника пришиб его начисто. Ус ы у сержанта были светлые, пушистые, загнутые вверх, в общем – такие, каких в миру не добьешься. Лелей свою поросль, ухаживай за ней, гордись ею, но настоящими усами, в высшем смысле слова, она не станет, если ты не в армии.
– От это да! – сказал сержант. – Простуду какую схватили!
Словно подтверждая это наблюдение, Шимп снова чихнул.
– Надо чего-нибудь сделать, – предложил сержант тем голосом, каким обычно командовал: «Справа налево – рас-считайсь!»
– Я делаю, – отвечал Шимп, дыша паром из кувшина.
– Не-ет, тут не пар нужен, – возразил ассистент. – Как говорится, смотри в корень. Все от брюха, да. Брюхо подлечите…
– Что ваб дуждо?
– Одни говорят – хинин, другие там – камфара или корица, а я вам скажу – одуванчики и хмель. Отвар. Вы пошлите их набрать…
– Что-ваб-дуждо?
– Я ж говорю, там один приехал. Такой, знаете, тип. В автомобиле. Вроде бы к вам.
– Я де придибаю.
– Зовут Моллой.
– Моллой?
– Это он так сказал, – осторожно добавил Фланнери.
– Да? Пусть идет.
– Значит, хмель и одуванчики.
Сержант удалился и вскоре привел Мыльного. Когда друзья остались одни, Мыльный несмело подошел к дивану.
– Вижу, ты простудился, – определил он.
Шимп дважды кивнул, сперва – сердито, потом – в кувшин.
– Тут простудишься! – вскричал он. – Да я целый час сидел в воде, а потом ехал бокрый да ботоцикле.
– Что? – переспросил потрясенный Моллой.
Шимп поведал ему свою сагу, особо подчеркнув злодеяния Хьюго и Эмили. Хорошо, что она его не слышала.
– Ду, я – пас, – завершил он.
– Нет-нет!
– Больше де богу.
– Что ты говоришь!
– Де-бо-гу.
– Шимпи! Мы же все устроили! Сегодня ночью…
Шимп недоверчиво на него посмотрел:
– Сегодня? Дубаешь, я выйду с такой простудой? Да еще лазать во всякие окна… Сидеть в воде…
– Нет-нет, мы все наладили. Этот Хьюго с дружком уедет в Лондон, и Джон тоже. Ты только влезешь.
– Да?
Шимп помолчал, вдумчиво вдыхая пары. Действительно, сведения хорошие. Но он был человеком дела.
– Так, – произнес он наконец. – Если я выйду в такоб состоянии…
– Шимпи! – воззвал Моллой, предчувствуя недоброе своей тонкой душой.
– …бы делибся иначе. Бде – шестьдесят пять, ваб – остальное.
Мистер Моллой был красноречив, иначе не продашь призрачных акций, но сейчас он превзошел себя. Многие сдались бы с первых же слов. Многие – но не Шимп.
– Шестьдесят пять, – твердо повторил медик. – Я тебе дужед, а то бы де явился. Сам де божешь…
– Конечно, не могу. Мне просто нужно алиби. Мы идем сегодня в театр.
– То-то и одо. Де божешь. Значит, шестьдесят пять – бде.
– Подумай, что скажет Долли!
– Чихать я хотел!
Мыльный сердито заворчал:
– Ну, если ты с нами так…
– Так-так, де собдевайся.
– Ладно, черт с тобой.
– Очень хорошо. Значит, приду часаб к одиддадцати или попозже. Окдо божешь де открывать. Оставь на земле лестдицу, я заберусь прябо да галерею. Труддее, да, до естестведдее. Лестдицу оставь, а уж с чеб потруднее – саби справибся.
– Потруднее!
– Вот ибеддо. Споткдуться я богу? Лестница слобаться божет? А если собачка эта явится? Оба-то в Лоддод де едет! А воспаление легких! Ду, что скажешь?
Моллой молчал, тяжело вздыхая.
Глава VIII
Двое в одной лодке
1
Хотя Лестер Кармоди не так уж пекся о благоденствии младших родичей, к поездке Джона в Лондон он отнесся с большой заботливостью. Ни в коем случае, настаивал он, нельзя впихнуть прямой и обратный путь в один и тот же день. Ведь это крайне утомительно, Джон молод, а молодых людей привлекают столичные развлечения. Непременно нужно пообедать в хорошем ресторане, сходить в театр, переночевать в первоклассном отеле, а уже утром, потихонечку – домой.
Однако уже вечером Джон возвратился в усадьбу. Нет, он не боялся, но что-то его беспокоило. Еще по пути в столицу он думал о том, как странно вел себя Хьюго прошлой ночью. Конечно, увидеть Твиста, когда тот пытался ограбить дом, он не мог, это полная чушь, но кого-то он застукал. Туманный и путаный рассказ на чем-то да основывался; и Джон вполне серьезно возражал дяде, посылавшему его в Лондон, когда вокруг кишат воры. В конце концов, насчет страховки можно договориться и по телефону.
Дядя над ним посмеялся. Он не верил, что Хьюго вообще видел кого-то. А если и видел, и спугнул, и гнал по саду, разумно ли предполагать, что грабитель вернется почти сразу? От того, что Джон спит у себя над конюшней, толку мало, тогда уж лучше сторожить всю ночь, но и без этого Радж-Холл прекрасно управится. Да, дворецкий стар, у него плоскостопие, зато в гарнизон входит Томас Дж. Моллой, опытный боец, при мысли о котором гангстеры нефтяных скважин трясутся как осина.
Так-то оно так, но, справившись с делами, Джон наспех пообедал и отправился домой. Нередко бывает, что о деле больше всех беспокоится тот, кто меньше всего в нем заинтересован. Джон всегда подозревал, что дяде безразлична судьба Радж-Холла, а уж Хьюго, только и мечтающий о Лондоне, считает обузой славную усадьбу. Тем самым хранить и ценить ее как ценил и хранил сэр Найджел, ожидая своего короля в темные дни Республики, оставалось Джону. Одна лишь мысль о том, что священный паркет оскверняют какие-то пришельцы, приводила его в ужас. И вот, он гнал машину, а там и въехал в Радж, когда часы били одиннадцать.
Въезжая в конюшенный двор, он сразу заметил, что дверь гаража распахнута настежь и большой машины нет. Загоняя туда свою, небольшую, он попытался понять, в чем дело. По-видимому, дядя уехал, скорее всего – в Бирмингем. Вечерней порой из Раджа только туда и ездили.
Наверное, думал Джон, дело было так: бирмингемскую газету «Пост» в доме получали, и мисс Моллой, чей аппетит только разыгрался после концерта, прочитала, что в городе идет мюзикл ее родной земли. Прочитав, она упросила дядю отвезти их с отцом туда, и вот пожалуйста – дом оставлен на дворецкого, который состарился еще в те дни, когда Джон был ребенком.
Ну что же это! Поездка в два конца утомила даже его выносливое тело, но, ничего не попишешь, надо нести стражу, пока они не вернутся. Ладно, разбудим Эмили.
– Да? – сонно отвечала она, заслышав его свист. – В чем дело?
– Иди-ка сюда, – позвал Джон.
Стуча коготками, она сбежала с лестницы и заметила:
– Вернулся? Это хорошо.
– И-ди сю-да!
– А что такое? Опять чего-то выдумал?
– Не шуми! – сказал Джон. – Ты знаешь, который час?
Они медленно обошли дом. Ночные чары понемногу успокоили Джона. Как же он забыл, что усадьба лучше всего именно в эту пору? Повсюду витали робкие запахи, притихавшие при свете, и шелестели в тишине густые кроны.
После лондонской жары прохлада была истинным бальзамом. Эмили исчезла во тьме, а это означало, вероятно, что она вернется часа через два, извозившись в чем-нибудь, и прыгнет к нему на грудь. Однако он не огорчился. Его осенил блаженный покой. Мало того, внутренний голос нашептывал, что вот-вот случится чудо, хотя никаких чудес, кроме предстоящего купания Эмили, он вообразить не мог.
Снова, медленным шагом, он обогнул дом и перешел с травы газона на гравий двора. Ботинки его заскрипели в мирной тишине. И вдруг перед ним метнулось что-то белое, взывая при этом:
– Джонни!
Он застыл на месте, словно его чем-то стукнули. Голос был подобен лунному свету, если бы тот зачем-то превратился в звук.
– Это ты? – продолжала Пэт.
Джон ринулся вперед. Сердце у него прыгало, тихая радость взметнулась бушующим пламенем. Значит, предчувствие не обмануло, хотя он и думать не посмел бы, что чудо так прекрасно.
2
Ночь была звездная, но под деревьями царила тьма и Пэт едва-едва мерцала. Джон молча смотрел на нее. Что-то подобное он чувствовал один раз в жизни, серым ноябрьским днем, когда раздался свисток рефери и он, весь избитый, в грязи, узнал, что их команда победила. Кроме этих двух случаев, он не испытывал странного, почти страшного восторга.
Пэт со своей стороны казалась спокойной.
