Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
Путник остановился, злорадно взглянув на Иисуса, и расхохотался.
— A-а, мастер Лазарь, здорово тебе повезло! Годы бегут и проносятся мимо твоей двери, а ты восседаешь, как патриарх Иаков со своими двумя женами Лией и Рахилью. У тебя ведь тоже две жены — Мария и Марфа. Одна, как я слышал, заботится о доме, а другая — о тебе; а уж ты заботишься обо всем: о дереве, земле, женах… и Господе? Но ты бы высунул нос за дверь дома, заслонил бы глаза от солнца, присмотрелся бы, что творится в мире… Ты когда-нибудь слышал о Пилате, Понтии Пилате? Да сгорят его кости в смоле!
Иисус узнал путника и улыбнулся.
— Симон-киринеянин, человек Божий, проходи! Возьми скамейку, садись. Марфа, чашу вина моему старому другу!
Путник опустился на скамью и обеими руками взял чашу.
— Я известен всему миру, — гордо заявил он. — Кто только не приходил на поклонение в мою харчевню. И тебе бы следовало прийти, мастер Лазарь. Но не сбивай меня. Я спросил тебя, слышал ли ты о Пилате, Понтии Пилате. Ты его когда-нибудь видел?
Из дома появился арапчонок и замер, прислонившись к дверному косяку.
— Как будто туман в голове, — промолвил Иисус, силясь вспомнить. — Да, холодные глаза, пепельно-серые, как у ястреба, насмешливая улыбка, золотой перстень… Больше ничего не помню. Ах да, серебряный таз — его принесли ему, чтобы он вымыл руки. Все. Будто сон — солнце поднялось, и он растаял… Но ты напомнил мне о нем, киринеянин, и я вспомнил, как он мучил меня во сне.
— Будь он проклят! Я как-то слышал, что сны для Господа значат больше, чем реальная жизнь. Так вот. Господь наказал Пилата. Его распяли.
— Распяли?! — вскричал Иисус.
— Что ты так разволновался? Так ему и надо! Его нашли вчера на рассвете распятым. Он, видно, помешался. Лишился сна. Вскакивал по ночам с кровати, хватал свой таз и принимался мыть руки, приговаривая: «Я умываю руки, я невиновен!» Но кровь крепко пристала к его рукам, ему приносили все новую и новую воду, и он тер их ночи напролет. Потом он выходил из дворца и шел к Голгофе. Но и там не мог обрести покоя. Каждую ночь приказывал двум своим верным неграм бить его кнутом. Он собрал тернии, сделал из них венец и, раня голову, насаживал его на себя.
— Помню… помню… — пробормотал Иисус. Время от времени он украдкой посматривал на арапчонка, который внимательно слушал, прислонившись к дверям.
— В конце концов Пилат начал пить, переходя от харчевни к харчевне. Он и ко мне приходил — пил, пока не валился с ног. Жена его бросила. Потом пришел приказ из Рима сместить его… Ты слушаешь, мастер Лазарь? Что ты вздыхаешь?
Иисус сидел, уставившись в землю, и не отвечал. Арапчонок подлил Симону вина.
— Замолчи! — прошипел он ему на ухо. — Уходи отсюда!
— Почему это я должен молчать? — разозлился Симон. — Короче говоря, вчера на рассвете твой дружок Пилат был найден на самой вершине Голгофы распятым!
Резкая боль пронзила сердце Иисуса, словно его прокололи пикой, четыре синеватых шрама на руках и ногах набухли, налились кровью.
Мария, заметив, как он побледнел, подошла и принялась гладить его колени.
— Дорогой мой, ты устал. Пойди в дом и ляг.
Солнце уже спустилось, воздух посвежел. Киринеянин, уже абсолютно пьяный, устал от болтовни и заснул. Арапчонок, схватив его за руку, поднял на ноги одним рывком и потащил вон из деревни.
— Ты бредишь! — гневно прокричал он, указывая ему на дорогу к Иерусалиму. — Убирайся отсюда!
Поспешно вернувшись домой, он нашел Иисуса лежащим в своей мастерской, глаза плотника были устремлены на клочок неба в дымовом отверстии. Марфа готовила обед. Мария кормила младшего ребенка и молча наблюдала за Иисусом.
— Он ушел, — злобно блестя глазами, сообщил арапчонок. — Он совершенно пьян — не знает, что говорит.
Иисус повернул голову и страдальчески взглянул на арапчонка, не осмеливаясь заговорить. Его взгляд словно просил о помощи, но мальчик, прижав палец к губам, лишь улыбался.
— Спи, — промолвил он, — спи.
Иисус закрыл глаза.
Губы его разомкнулись, морщины на лбу разгладились, и он заснул. На следующий день, пробудившись на рассвете, Иисус ощутил радость и облегчение, словно ему удалось избежать большой опасности. Арапчонок уже встал и, посмеиваясь про себя, приводил в порядок мастерскую.
— Над чем ты смеешься? — подмигнул ему Иисус.
— Я смеюсь над человечеством, Иисус из Назарета, — тихо ответил тот, чтобы не услышали женщины. — Какие ужасы приходится вам, беднякам, переживать то и дело! Отвесные скалы справа, отвесные скалы сзади, отвесные скалы слева. Путь лишь вперед, да и там лишь один канат, натянутый через бездну!
— Постой, постой, — засмеялся Иисус. — Я споткнулся на твоем канате и чуть не упал. Но спасся!
Вошли женщины, и разговор перешел на другую тему. Был разожжен очаг — начинался день. Гурьба смеющихся ребятишек высыпала во двор и принялась играть в жмурки.
— Мария, откуда у нас столько детей? — рассмеялся Иисус. — Марфа, полный двор! Нам нужно расширить дом или прекращать рожать.
— Мы расширим дом, — откликнулась Марфа.
— Они лазают по стенам и деревьям во дворе, как белки. Мы объявляем войну смерти, Мария. Да будет благословенно женское чрево! Оно словно рыба, полно икринок, и каждая икринка — человек! Смерти не победить нас.
— Нет, возлюбленный, смерти не победить нас. Лишь ты будь здоровым и береги себя, — ответила Мария.
Иисус был в хорошем настроении и решил подразнить ее. К тому же Мария ему очень нравилась сегодня — она стояла перед ним, еще полусонная, и расчесывала волосы.
— Мария, неужели ты никогда не думаешь о смерти, о Божьей милости? Неужели тебя не волнует, что с тобой станет на том свете?
Мария встряхнула своими длинными волосами и засмеялась.
— Это мужские заботы. Нет, я не ищу милости Господа. Я — женщина и стремлюсь лишь к милости своего мужа. Я не стучусь, как нищая, во врата Господа, выпрашивая вечные блаженства рая. Я обнимаю любимого, и мне не нужно другого рая. Оставим вечное блаженство для мужчин!
— Вечное блаженство для мужчин? — переспросил Иисус, лаская ее обнаженные плечи. — Милая жена, земля — лишь малое вместилище. Как же можно ограничиваться ею и не желать большего?
— Женщина счастлива лишь тогда, когда ей положены пределы. Ты знаешь это. Женщина — гнездо, а не источник.
Запыхавшись вбежала Марфа.
— Какой-то человек ищет наш дом! Низенький, толстый, горбатый, голова лысая, как яйцо. Он будет здесь через минуту.
Следом, едва переводя дух, влетел арапчонок.
— Мне он не нравится — я захлопну калитку у него перед носом. Он перевернет у нас все вверх дном.
— Чего ты боишься? — возмутился Иисус. — Кто он такой, что ты боишься его? Открой ворота!
— Выгони его! — потребовал арапчонок.
— Почему? Кто он такой?
— Выгони, — повторил арапчонок, — и не задавай никаких вопросов.
Иисус разозлился.
— Или я не свободен? Разве я не волен в своих поступках? Открывай дверь!
С улицы уже доносились шаги — они замерли перед домом, и в ворота постучали.
— Кто там? — спросил Иисус, подбежав к воротам.
— Посланец Господа. Откройте, — ответил высокий властный голос.
Во двор вошел толстый горбун, еще не старый, но совершенно лысый. Глаза его горели, и женщины, вышедшие из дома, отпрянули.
— Радуйтесь! — воскликнул гость, раскрывая объятия. — Я принес вам Благую Весть!
Иисус всматривался в него, пытаясь вспомнить, где он уже видел эти знакомые черты.
— Кто ты? — холодная дрожь волнами пробегала по его спине. — Кажется, я где-то видел тебя. Во дворце Пилата?
— Это Савл. Кровожадный Савл, — ухмыльнулся арапчонок, пристроившийся в углу двора.
— Ты Савл? — потрясенный, спросил Иисус.
— Я был им, но теперь я переменился. Я увидел истинный свет. Я — Павел. Я спасся — слава Господу! — и теперь я спасу мир! Не только Иудею, не только Палестину, весь мир! Я несу Благую Весть через моря и океаны — ей тесно на одном клочке земли, ей нужен весь мир. И не качай головой, мастер Лазарь, не смейся. Я спасу мир!
— Дружище, — ответил Иисус, — я уже вернулся оттуда, куда ты только идешь. Помнится, когда я был помоложе, я тоже собирался спасти мир. Может, быть молодым и означает иметь такое желание? Я ходил босой, в отрепьях, вместо пояса у меня был ремень, утыканный гвоздями, как у древних пророков. Я кричал: «Любовь! Любовь!» И еще кучу всякой всячины, которую и вспоминать не хочется. В меня швыряли гнильем, меня били, едва не распяли. Дружище, с тобой будет то же самое! — Он увлекся и, позабыв о своей роли мастера Лазаря, открывал незнакомцу тайны своей жизни. Арапчонок кинулся между ними, пытаясь прервать начавшийся разговор.
— Не надо разговаривать с ним, мастер. Мне нужно кое о чем спросить его, позволь-ка мне, — и он повернулся к незнакомцу. — Не ты ли, злодей, умертвил Марию Магдалину? Твои руки в крови. Убирайся из приличного дома.
