Льюис Уоллес - Бен-Гур
– Обопрись на меня. Я сильна, несмотря на мою старость, да и идти-то недалеко. Вот так. Теперь пойдем.
Сторона откоса, по которому они старались взобраться, была изрыта ямами: когда же они, наконец, добрались до вершины и, остановившись, взглянули на представившуюся им на северо-западе картину, на храм с его дворцовыми террасами, на Сион с его высокими белыми башнями, резко обрисовавшимися среди синего неба, мать почувствовала сильную жажду жизни.
– Взгляни, Тирса, – сказала она, – взгляни на золотые доски на Прекрасных воротах. Как они отражают блеск солнца! Помнишь, как часто мы гуляли там? Как хорошо было бы побывать там опять! Подумай только, ведь и дом наш недалеко. Я, кажется, вижу его, и Иуда ждет там нашего возвращения!
Со склона средней вершины, украшенной зеленью мирт и олив, глядя на дорогу, они различили клубы дыма, легко и прямо подымавшиеся при безоблачном утре. Это напомнило им, что останавливаться нельзя, что безжалостное время летит и им надо спешить.
Несмотря на то что исполненная веры служанка ценой собственных мучений старалась облегчить Тирсе труд спуска с горы, девушка охала на каждом шагу, а иногда даже вскрикивала. Наконец, достигнув дороги, идущей между горой Искушения и Масличной горой, она, измученная, упала.
– Иди с Амрой, – говорила она слабым голосом, – а меня оставь здесь.
– Нет, нет, Тирса. Какая мне будет радость, если я выздоровею, а ты нет? Если Иуда спросит о тебе, что я отвечу ему?
– Скажи ему, что я любила его.
Мать стояла над слабой страдалицей и глядела вокруг себя с тем чувством погибающей надежды, которое больше всего похоже на умирание души. Величайшая радость при мысли об исцелении всегда была связана у нее с мыслью о Тирсе, которая была еще настолько молода, что при здоровье и счастье могла бы позабыть годы несчастий, разбившие тело и душу. В то время как мужественная женщина намеревалась уже отступить от цели своего предприятия и отдаться на волю Божью, она увидела быстро идущего по дороге человека.
– Мужайся, Тирса! Порадуйся, – сказала она. – Я вижу человека, от которого мы узнаем о назареянине.
Амра помогла Тирсе присесть и поддерживала ее, пока путник приближался.
– В радости, матушка, мы забываем, кто мы. Незнакомец обойдет нас, и самое большее, что нас ждет, – это град проклятий, если не каменьев.
– Посмотрим!
Она и не могла дать другого ответа, потому что слишком хорошо знала отношение ее соотечественников к тем отверженным, к которым принадлежала сама.
Как уже было сказано, дорога, на повороте которой остановились три женщины, была немного шире тропинки, извивавшейся между известковыми скалами, и незнакомец, идя по ней, должен был встретиться лицом к лицу с несчастными. Когда он был настолько близко, что мог услышать их голоса, мать покрыла голову, что строго требовалось законом, и громко закричала:
– Нечистые, нечистые!
К их удивлению, путник твердо шел вперед.
– Чего вы хотите? – спросил он, остановившись в четырех шагах от них.
– Ты видишь, какие мы. Будь осторожен, – сказала с достоинством мать.
– Женщина, я посланник Того, по одному слову Которого исцеляются такие, как ты. Я не боюсь.
– Ты посланник назареянина?
– Мессии, – сказал он.
– Правда ли, что Он придет сегодня в город?
– Он уже в Вифании.
– По какой дороге Он пойдет?
– По этой.
Она сложила руки и обратила к небу взоры, полные благодарности.
– За кого ты считаешь Его? – спросил он с состраданием.
– За Сына Божия, – отвечала она.
– Так стойте здесь, или, так как за Ним пойдет толпа народа, лучше подождите у той белой скалы под деревом. Когда же Он будет проходить, не упусти случая говорить с ним, говори и не бойся: если ваша вера сильна, Он услышит вас и при громах небесных. Я иду оповестить находящихся в городе и его окрестностях, что назареянин идет, чтобы народ был готов встретить Его. Мир тебе, женщина!
Незнакомец удалился.
– Слышала ли ты, Тирса? Слышала ли? Назареянин уже идет по этой самой дороге, и Он услышит нас. Еще немного, дитя мое, совсем немного, и мы будем у скалы. До нее всего один шаг.
Ободренная этим, Тирса оперлась на руку Амры и встала. Но лишь только они пошли, Амра сказала:
– Стойте, человек идет назад.
Они остановились, поджидая его.
– Извините, – сказал он, догнав их. – Вспомнив, что вам еще долго придется ждать прихода назареянина, я нашел, что эта вода нужнее вам, чем мне. Город близко, и если мне понадобится вода, то я найду ее там. Возьмите ее и, будьте добры, поговорите с Ним, когда Он будет проходить мимо вас.
Говоря это, он предложил им тыкву, наполненную водой, которую обыкновенно берут с собой в горы путники. Вместо того чтобы поставить это приношение на землю, чтобы они могли взять его, когда он будет уже на известном расстоянии, он подал его им в руки.
– Ты еврей? – спросила удивленно мать.
– Да, я еврей, и более того: я – ученик Христа, Который ежедневно словом и примером учит тому, что я сделал для вас. Миру давно известно слово "милосердие", но он не понимает его смысла.
Он ушел, а женщины тихо отправились к указанной им скале, находившейся шагах в тридцати от дороги. Вышина ее равнялась человеческому росту. Встав у передней ее стороны, мать убедилась, что они легко могут быть замечены и услышаны проходящими, внимание которых они желали привлечь. Здесь они поместились в тени под деревом и напились воды из тыквы. Тирса вскоре заснула, и, чтобы не беспокоить ее, обе женщины сидели молча.
4. Исцеление
Дорога перед тем местом, где остановились прокаженные, все более и более наполнялась народом, идущим из Вифании в Иерусалим. Когда же в начале четвертого часа огромная толпа показалась на вершине Масличной горы и эти тысячи народа стали спускаться по дороге, обе женщины с удивлением заметили, что каждый держал в руке свежесорванную масличную ветвь. Пока женщины сидели, поглощенные этим невиданным зрелищем, другая толпа показалась с восточной стороны дороги. Тогда мать разбудила Тирсу.
– Что это значит? – спросила последняя.
– Он идет, – отвечала мать. – Эти идут из города ему навстречу, а те, голоса которых слышатся с восточной стороны, это сопровождающие его друзья. И немудрено, что обе эти толпы встретятся вблизи нас.
– Боюсь, что нас нельзя будет услышать.
Та же мысль промелькнула и в голову матери.
– Амра, – спросила она, – когда Иуда рассказывал тебе об исцелении десяти, он не приводил слова, с которыми прокаженные обращались к назареянину?
– Они говорили или "Господи, сжалься над нами", или "Будь милосерд к нам, Господи!"
– И только?
– Ничего больше, насколько я слышала.
– Однако этого было достаточно, – заметила мать как бы про себя.
– Да, – сказала Амра, – Иуда видел, как они ушли здоровые.
Между тем толпа медленно приближалась. Когда же можно было ясно видеть передние ряды, взоры прокаженных устремились на человека, ехавшего, как казалось, в центре избранной группы, сопровождавшей Его восторженным пением. Всадник был одет в белые одежды и ехал с непокрытой головой. Женщины увидели оливкового цвета лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами с легким золотистым оттенком и пробором посередине. Он не оборачивался ни направо, ни налево и, казалось, не принимал никакого участия в шумном восторге окружающих. Торжественность их ликования нимало не смущала Его и была не в силах вывести Его из глубокой задумчивости, в которую, как казалось, Он был погружен. Солнечные лучи, падая на Его голову и освещая вьющиеся волосы, образовали будто золотой венец над Его головой. Беспорядочная толпа с шумом и пением рассыпалась вдоль дороги, теряясь из виду. Прокаженные без всякой посторонней помощи тотчас узнали, что это был Он – чудесный назареянин.
– Вот Он, Тирса, – сказала мать, – Он здесь. Идем, дитя мое.
Говоря это, она вышла из-за белой скалы и упала на колени. Дочь и служанка тотчас же последовали за ней.
Процессия из нескольких тысяч человек, шедшая из Иерусалима, остановилась и, размахивая зелеными ветвями, закричала или, вернее, запела, так как все возгласы были на один напев:
– Благословен Царь Израильский, грядущий во имя Господа!
Тысячи людей, сопровождавших назареянина, ответили тем же приветствием, которой, сотрясая воздух, как сильный ветер, пронеслось по всей долине. Крики прокаженных среди такого шума были не слышнее чириканья воробьев.
– Подойдем ближе, дитя мое. Амра, отсюда Он не услышит нас, – говорила мать.
Встав, она устремилась вперед и, подняв свои страшные руки, закричала ужасным голосом. Толпа увидела ее саму, ее страшное лицо и отшатнулась. Иногда ужас человеческих несчастий, видимый вблизи, бывает так же внушителен, как и величие в пурпуре и злате.
