Анри Шарьер - Папийон
Нас ни о чем не спрашивали и в объяснения тоже не вдавались, просто втолкнули в эту клетку прямо с грузовика, шатающихся от усталости и в кандалах. Они даже не потрудились записать наши имена. Примерно через полчаса нас вызвали и дали двоим лопаты, а троим — кирки. Нас окружили пятеро солдат, вооруженных ружьями и бичами из бычьей кожи. Командовал ими капрал.
Под угрозой быть исхлестанными бичами мы поплелись к тому месту, где шли работы. Мы тут же сообразили, что тюремная охрана только и ждет, чтобы продемонстрировать силу, и что проявлять неповиновение здесь крайне опасно.
Нас заставили копать канаву вдоль дороги, идущей сквозь джунгли. Мы без лишних слов принялись за дело в стали копать, не прерываясь ни на минуту. Вокруг слышались брань и звуки жестоких ударов, которыми охранники осыпали заключенных. Уже сам факт, что нас выгнали на работу через полчаса после прибытия, показывал, какие тут царят порядки.
Выла суббота. Грязные и потные, мы приплелись после работы в лагерь.
— Эй, французы! Пятеро! Подойти сюда! — крикнул капрал, высоченный полукровка с бичом в руке.
Это чудовище отвечало за дисциплину на территории лагеря. Нам показали, где повесить гамаки — прямо под открытым небом, у ворот. Над ними, правда, оказался узенький железный навес, значит, от дождя и солнца мы будем кое-как укрыты.
Большинство заключенных были колумбийцами, остальные — венесуэльцы. Ни один из каторжных лагерей Французской Гвианы не мог сравниться с этой колонией по степени жестокости обращения. Тут бы и лошадь сдохла от побоев. Но, как ни странно, почти все сидящие здесь были вполне крепки и здоровы на вид. Дело в том, что еды тут давали вдоволь, причем хорошего качества. Мы провели небольшой военный совет. И решили: если кого из наших ударит солдат, надо лечь на землю и не вставать, чего бы там они над ним ни вытворяли. Тогда этот факт обязательно дойдет до ушей офицера, и мы спросим его, на каком основании содержатся в колонии люди, не совершившие никакого преступления. Двое из наших, уже отбывшие срок Гитту и Барриер, попросят, чтобы их вернули во Францию. Затем мы решили вызвать капрала. Говорить с ним должен был я. Прозвали здесь этого монстра Негро Бланко (Белый Негр). Гитту сходил за ним. Монстр появился, со своим бичом он, похоже, никогда не расставался. Мы окружили его.
— Чего надо?
— Хотим сообщить вам одну вещь, — начал я. — Мы не нарушили ни одно из здешних правил, поэтому нет причин бить нас. Но мы успели заметить, что вы лупите своим бичом всех подряд без разбора, просто любого, кто попадется под руку. И решили предупредить вас вот о чем: в тот день, когда вы ударите одного из нас, вы покойник. Понятно?
— Да, — ответил Негро Бланко.
— И еще один момент.
— Что еще? — спросил он ровным безжизненным тоном.
— Если все, что я только что сказал, придется повторять, то я повторю это офицеру, а не солдату.
— Ладно. — И он повернулся и ушел.
Все это произошло в воскресенье, когда заключенных на работу не выгоняли. Появился офицер.
— Ваше имя?
— Папийон.
— Вы вожак французов?
— Нас пятеро, и мы все вожаки.
— Тогда почему именно вы говорили с капралом?
— Потому что я лучше других знаю испанский.
Со мной говорил офицер в чине капитана национальной гвардии. Он объяснил, что не является здесь самым высоким начальством, над ним стоят еще двое, просто в данный момент их нет. Они приедут во вторник.
— Говоря от своего имени и имени своих товарищей, вы, насколько я понял, обещали убить любого охранника, ударившего хоть одного из вас. Я вас верно понял?
— Да, и обещание свое мы сдержим. Но, с другой стороны, я также обещал, что мы не будем делать ничего, заслуживающего телесных наказаний. Возможно, вам известно, капитан, что никакой суд нас к этому заключению не приговаривал, так как на территории Венесуэлы мы преступлений не совершали.
— Нет, я этого не знаю. Вы поступили в лагерь без всяких сопроводительных бумаг, если не считать записки от начальника полиции в Гуирия, где сказано: «Этих вывести на работы сразу по прибытии».
— Ладно, капитан. Вы человек военный и, надеюсь, порядочный. Постарайтесь убедить ваших надсмотрщиков, что с нами нельзя обращаться, как с остальными заключенными, хотя бы до прибытия начальства. Еще раз повторяю: мы не совершали никакого преступления и приговаривать нас к лагерным работам совершенно не за что.
— Хорошо. Я дам соответствующие указания. Надеюсь, вы меня не обманываете.
В воскресенье у меня было достаточно времени, чтобы понаблюдать за жизнью заключенных. Первое, что меня удивило, — это прекрасная физическая форма, в которой они все находились. Второе: побои стали здесь столь заурядным явлением, что все они, казалось, привыкли к ним и словно не замечали. Даже в воскресный день, день отдыха, когда их вполне можно было бы избежать, держа себя, что называется, в рамках, они, видимо, испытывали некое мазохистское удовольствие, играя с огнем, то есть не переставая делать запрещенные вещи — играли в кости, трахали какого-то мальчишку в сортире, воровали друг у друга, выкрикивали непристойности при виде женщин, пришедших из деревни торговать сладостями и сигаретами. Они и сами торговали — обменивали какую-нибудь плетеную корзиночку или резную поделку из дерева на пачку сигарет или несколько монет. Находились и такие, что отнимали у женщин их товар — прямо через колючую проволоку, а потом отбегали и прятались среди остальных.
Воскресенье мы провели в своей компании за питьем кофе, курением сигарет и болтовней. Несколько колумбийцев пытались к нам подойти, но мы вежливо, но твердо отваживали их. Надо было держать марку, показывая, что мы — люди совсем иного сорта, иначе конец.
В понедельник в шесть утра после плотного завтрака нас снова вывели на работу. Работы начинались со следующей церемонии: две колонны выстраивались друг против друга. В одной пятьдесят заключенных, в другой — столько же солдат, по одному на каждого. Между этими двумя рядами лежали на земле инструменты — кирки, лопаты, топоры, тоже ровно пятьдесят штук.
Сержант выкрикивал:
— Такой-то и такой-то, поднять!
Бедняга бросался вперед и хватал инструмент. Не успевал он вскинуть его на плечи и отойти к рабочему месту, как снова звучала команда:
— Следующий! — и так далее.
Вслед за несчастным кидался солдат и хлестал его бичом. Эта безобразная сцена повторялась дважды в день Мы ожидали своей очереди, застыв в напряжении. К счастью, для нас был избран иной вариант.
— Эй, французы! Пятеро! Подойти сюда! Кто помоложе, берут кирки и топоры, постарше — лопаты!
И к своему рабочему месту мы отправились не бегом, а просто быстрым шагом в сопровождении четырех солдат и капрала. Этот день показался мне куда длиннее и утомительней первого. Несколько заключенных были объектом наиболее частых и жестоких истязаний, в полном изнеможении эти несчастные валились на колени, умоляя больше не бить их, и завывали при этом, как безумные. К полудню полагалось сложить из сучьев вырубленных деревьев и кустарников одну большую поленницу и поджечь. Остальные должны были подчищать за ними вырубку, а затем из полуобгоревших поленьев устроить огромный костер в центре лагеря. Каждый должен был подобрать полено и, подгоняемый бичом, бежать в лагерь. Во время этой безумной гонки все абсолютно сходили с ума и в спешке иногда хватали сучья за горящий конец. Длилось это часа три; босые люди бегали по углям, сжигая руки и ноги и осыпаемые градом ударов. Ни одного из нас, однако, на расчистку вырубки не послали. И слава Богу. Ведь мы сговорились работать, опустив головы и не произнося лишних слов, готовые в случае оскорбления выхватить у солдата ружье и начать стрелять в толпу этих подонков.
Во вторник нас на работу не отправили, а вызвали вместо этого в контору, где мы предстали перед двумя майорами национальной гвардии. Узнав, что мы попали в Эль-Дорадо без всяких документов и решения суда, они пришли в страшное изумление. И обещали обратиться к губернатору за решением этой проблемы.
Ждать пришлось недолго. Эти два майора, люди, безусловно, жестокие и слишком далеко зашедшие в своем служебном рвении, тем не менее повели себя корректно и упросили губернатора приехать лично, чтобы разобраться с нами.
Он прибыл с каким-то своим родственником и двумя офицерами национальной гвардии.
— Французы, я губернатор. Вы хотели переговорить со мной. В чем проблема?
— Прежде всего нам хотелось бы знать, какой именно суд приговорил нас к каторжным работам в этой колонии? На сколько и за какое преступление? Мы прибыли в Венесуэлу морем. Мы не совершили никакого преступления. Тогда почему мы здесь? И какое они имеют право заставлять нас работать?
— Начнем с того, что идет война, и нам надо точно знать, кто вы такие.
— Разумеется. Но это вовсе не означает, что нас надо сажать в лагерь.
