Галерея женщин - Теодор Драйзер
Впрочем, в газетной болтовне об американской шайке, ввозившей в страну произведения искусства и обманным путем лишившей государства полагающихся таможенных пошлин, имя Миллертона как сообщника впрямую не упоминалось. Скорее – только в такой формулировке: правительству было бы «любопытно» узнать о том или ином эпизоде, но оно доверяло мистеру Миллертону и даже не сомневалось, что он сможет все «объяснить». И никогда прямо не говорилось, что Миллертон вор или кто-то еще в этом роде. Никогда. Кто угодно, только не фирма «Филип Миллертон»! Прежде всего, это было очень трудно доказать. Миллертон отличался редкой изворотливостью и многое успел сделать с того момента, как поползли первые слухи, сумев почти полностью замести следы. Но тем не менее оставалось ощущение, что он так или иначе связан с этой историей, ощущение, что по крайней мере на какое-то время для него сохраняется опасность ареста, следствия, осуждения и заключения. Однако постепенно дело в его отношении развалилось, его не арестовали, хотя у него на руках осталась гора векселей, требующих оплаты.
При всем том, как я тогда для себя отметил, Фил не дрогнул – не на такого напали! Однажды посреди разразившейся бури он сказал мне, к тому же улыбнувшись своей кривой, ироничной улыбкой: «Ах, векселя! Я должен их оплатить, это правда, но только если смогу, не иначе. Они не возьмут с меня то, чего у меня нет. Буду держать перед их носом пучок сена, и они побредут следом».
А однажды – и это было самым человечным, хотя для меня самым болезненным и ироничным в случившемся, – когда мы обсуждали трудности Фила за бокалом коктейля, он сказал, причем сказал это мне:
– Я, видишь ли, не слишком бы беспокоился за себя, но речь о детях, особенно о Джоан. Она растет такая хорошенькая. – (Ей тогда исполнилось девять лет.) – И мы стараемся подготовить ее для предстоящей взрослой жизни. Но если из-за этой истории все пойдет не так…
По его виду я понял, как он заботится о дочери – о ребенке, который был не его!
– Что до Брейта, – продолжал он, – ему шестнадцать, и он весьма сообразителен, так что у нас не будет проблем с его учебой в колледже. Кроме того, если случится худшее, он будет понимать, что его ждет впереди.
Я никогда не собирался передавать этот разговор Альби, хотя она и сама наверняка слышала подобные рассуждения Фила. Но потом, как я уже говорил, наступили лучшие времена, хотя они так и не сравнялись с предыдущим периодом их жизни – до возникновения этих проблем. Ибо вместе с бурей произошло и падение в социальном плане. Более того, Фил и Альби превратились в очень уставшую супружескую пару – очень уставшую, – ибо я ясно видел, что в них больше нет былой увлеченности и былого энтузиазма. Дело не только в том, что теперь Миллертон работал, чтобы раздать огромные долги, но и в том, что вещи, которые когда-то подвигали его на активную деятельность, – перспектива богатства, славы и прочего – сейчас ушли в прошлое. Я хочу сказать, что роскошные дома на Лонг-Айленде и в Палм-Бич, завидные и колоритные знакомства с многочисленными ловкими богачами, составлявшими его коммерческое окружение, уже не особенно интересовали Фила. Да и всем было ясно, что годы идут – Филу уже за сорок – и к тому времени, когда он выплатит свои долги и снова займет соответствующее положение, он будет еще старше и ему вновь придется сколачивать себе состояние, если он вообще захочет этим заниматься. Безусловно, он припрятал какое-то количество акций и наличности, чтобы в случае, как он сказал, недееспособности в финансовом или ином смысле (думаю, тогда он не исключал тюремный срок) Альби и дети не оказались полностью лишенными средств существования. Полагаю, он отложил двести, триста или четыреста тысяч долларов. Но какая это была ничтожная сумма, если вспомнить ту дорогую и расточительную жизнь, которую они привыкли вести!
И все же постепенно долги были ликвидированы, по крайней мере частично. И снова поместье на Лонг-Айленде, дачный сезон на сданной в субаренду собственности в Палм-Бич. Но оба они, Фил и Альби, уже не получали от этого большого удовольствия. Сказалось огромное напряжение, потребовавшееся для решения финансовых проблем. И Альби, конечно, мучилась из-за случившейся огласки. Ибо нельзя отрицать, что теперь на нее смотрели как на жену «жулика» или преступника, который по крайней мере некоторое время был очень близок к краху. И все это после невероятного финансового и общественного успеха, благодаря которому для них открылись двери высшего общества! Однако теперь все это, без сомнения, осталось позади. И никто не понимал это лучше, чем Фил и Альби.
Все же я заметил, что Альби держалась, как всегда, стоически. Помню, как она сказала мне однажды, когда буря несколько улеглась: «Фил ничуть не хуже всех остальных, но он, по крайней мере, борец. Признаюсь, в эти дни он мне еще больше нравится. Кажется, он стал мне ближе и сам сильнее чувствует зависимость от семьи. И я больше никогда его не предам». Мне показалось, она посмотрела на меня с некоторым вызовом.
Что касается детей, то ее особенно волновала Джоан. «Она такая своевольная и такая хорошенькая, – говорила она. – И Фил к ней так привязан. Гораздо больше, чем ко мне. Иногда я почти ревную». Джоан в ту пору было тринадцать, и Альбертина решила, что лет до восемнадцати или двадцати за ней надо как следует присматривать. Поэтому как раз тогда она решила отправить ее на несколько лет в какую-то очень строгую школу. «Если учесть темперамент ее отца…» – С этими словами она посмотрела на меня своим вопросительным, полусмиренным, полунасмешливым взглядом.
– А темперамент матери ни при чем? – парировал я.
– Даже не пытайся взвалить вину на меня! Ты прекрасно знаешь, как она появилась на свет.
Прошли
