Пэлем Вудхауз - Том 17. Джимми Питт и другие
— Думаю, у меня получится, — с жаром выпалил царь, — клянусь восемью зелеными богами великой горы, получится! Священным огнем, что день и ночь горит пред жертвенником Бела, клянусь — получится! Чет меня возьми! А ну, дай сюда тяпку.
— Грхм, — хмыкнул в ответ бородач.
В этом непонятном возгласе царю послышалась насмешка, и кровь его закипела от возмущения. Он крепко схватил мотыгу и поднял ее, твердо стоя на широко расставленных ногах. Именно в такой позе изобразил его в свое время придворный скульптор — статуя «Наш царь-атлет» по праву считалась одной из главных достопримечательностей столицы. Впрочем, на чужестранца это не произвело никакого впечатления. Он немузыкально рассмеялся.
— Вот дур-рья башка, — сказал шотландец. — Ишь, рас-кор-рячился.
Царственное самолюбие было задето. Вообще-то всем полагалось восхищаться этой позой.
— Так я убиваю львов, — пояснил Мерольхасар и процитировал знаменитый трактат Нимрода, один из лучших спортивных учебников того времени, — «замахиваясь копьем на льва, распределяйте вес тела так, чтобы на обе ноги приходилась равная нагрузка».
— Так ить, нету здесь львоф-то. Вишь, как. Откелева им здесь взяться-то? Эт гоуф.
В этот миг на царя снизошло необычайное смирение. Одним из первых он пережил то чувство, которое и в наши дни не дает покоя многим достойным мужам. Словно неразумное дитя, Мерольхасар готов был с жадностью ловить каждое слово умудренного наставника. Кто из нас, делая первые шаги на поле для гольфа, не испытывал потрясения от того, что непонятно, куда деть собственные ноги, а на руках растут сплошь большие пальцы?
— О, благороднейший и наидобрейший, — робко попросил Мерольхасар, — научи меня.
— Хват с перехлестом, пр-риоткрой стойку, не дергайся, не вер-рти головой, не своди глассмяча.
— Чего-чего не сводить? — в изумлении переспросил царь.
— Осмелюсь предположить, о, мой повелитель, — сообразил визирь, — этот человек покорнейше просит устремить высочайший взор на мяч.
— Ах, вон оно что, — уразумел Мерольхасар. Так начался первый урок гольфа в стране Оум.
Тем временем придворные на террасе обсуждали последние новости. Строго говоря, о неразделенной любви Мерольхасара знать никому не полагалось, но ведь известно, как распространяются слухи. Великий визирь по секрету сообщит Главному казначею, Главный казначей на ушко шепнет Верховному опекуну любимой собачки его величества, тот, в свою очередь, передаст новость Почетному блюстителю монаршего гардероба при условии, что все останется между ними. Так, не успеешь оглянуться, — о государственной тайне уже вовсю судачат на кухнях, а газетчики вытесывают на булыжниках свежий номер «Дворцовых сплетен».
— Короче, — слово взял Почетный блюститель монаршего гардероба, — надо его развеселить.
Раздались возгласы одобрения. По тем временам, когда нет-нет, да и казнят кого-нибудь, ни в коем случае нельзя было позволять монарху томиться от скуки.
— Но как? — развел руками Главный казначей.
— Придумал, — заявил Верховный опекун любимой собачки его величества, — подошлем к нему менестрелей.
— Но-но, а что сразу нас-то? — запротестовал Старший менестрель.
— Не говори глупости, — возразил Главный казначей, — это ради вашего же, как, впрочем, и нашего, блага. Он давеча спрашивал, почему в последнее время совсем не слышно музыки. Велел мне выяснить, за что, по вашему мнению, получаете деньги. Если менестрели только и могут, что дыхнуть да объедаться в царской столовой, то он, дескать, с вами быстро разберется.
— Ну, раз так, — Старший менестрель нервно поежился. Собравшись с духом, менестрели на цыпочках вышли в сад и расположились в нескольких шагах позади Мерольхасара в ту самую минуту, когда царь после двадцати пяти бесплодных попыток намеревался попасть по камню в двадцать шестой раз.
Искусство стихосложения в те далекие времена не достигло еще степени совершенства, что отличает поэтов-песенников в наши дни. Мастерство менестрелей было куда скромнее, и они явили его миру в тот самый миг, когда Мерольхасар старательно поднял клюшку и приготовился ее опустить. В саду раздался нестройный хор голосов:
Так воспоем же все хвалуМы величайшему царю.Подобен льву, подобен льву, наш царь подобен льву!
Песнь прославляла совершенство правителя на спортивном и военном поприщах и насчитывала шестнадцать куплетов, которым, впрочем, не суждено было прозвучать. Мерольхасар подскочил, как ужаленный, тряхнул головой и снова не попал по камню. Царь в гневе повернулся к менестрелям, которые самоотверженно горланили:
О, слава пусть гремит в веках!Он дюжины сильней.Наш царь в бою и на пирахСогражданам милей…
— Убирайтесь, — взревел царь.
— О, владыка!.. — пролепетал Старший менестрель.
— Проваливайте, куда ворон костей не носил! (И снова летописец прибег к игре слов, которую невозможно передать на современный язык, а потому остается довольствоваться буквальным переводом.) Клянусь прахом предков, что за безобразие! Клянусь бородой священного козла, просто возмутительно! Разрази вас Бел за ваши гнусные завывания, разве можно устраивать такой гвалт, когда я пытаюсь сосредоточиться на свинге?! У меня как раз все должно было получиться, и тут вы…
Менестрелей как ветром сдуло. Бородач отечески похлопал разгневанного царя по плечу.
— Сынок, — сказал он, — гоуфист ты покамест невесть какой, но бр-ранишься ужо хошь куды.
Ярость оставила Мерольхасара. Он смущенно заулыбался первой похвале из уст бородатого наставника. Царь, словно примерный ученик, терпеливо склонился над камнем в двадцать седьмой раз.
В эту ночь весть о том, что Мерольхасар помешался на новой религии, облетела весь город. Староверы неодобрительно качали головами.
В наши дни люди, со всех сторон окруженные самыми разнообразными достижениями цивилизации, ничему не удивляются и принимают как должное все, что столетия назад внушало бы глубочайшее изумление и даже страх. Нас не удивишь телефонами, автомобилями и беспроволочным телеграфом. Никто и бровью не поведет при виде человека, страдающего от первых приступов гольф-лихорадки. Однако при дворе Оума все обстояло иначе. Во дворце только и говорили об одержимости царя.
Мерольхасар с утра до ночи пропадал в Линксе. Так назвали храм нового бога, устроенный на открытом воздухе. Бородатый шотландец поселился поблизости в роскошном особняке и целыми днями вытачивал из святого дерева удивительные приспособления для новой религии. В знак признания его заслуг царь подарил ему много кэдди, или рабов, назначил хорошее жалованье и присвоил титул Противника его величества во всех финальных обрядах. В устной речи титул сокращали до Профи или Про.
Оум был консервативной страной, и поначалу немногие желали поклоняться новому богу. Лишь визирь, который всегда верно следовал за царем, сразу же пристрастился к Гоуфу. Остальные придворные держались в стороне. Зато визирь с таким жаром предавался новому культу, что вскоре был назначен Чрезвычайным и полномочным обладателем гандикапа двадцать четыре в безветренную погоду или, в просторечье, Чайником.
Надо сказать, что появление новых титулов вызвало множество кривотолков. Придворные бросали друг на друга косые взгляды, повсюду слышался недобрый шепот. Нарушился порядок вещей, и это никому не нравилось. Люди привыкают к стабильному социальному положению. Вот, к примеру, Второй помощник чистильщика королевских охотничьих сапог твердо знает свое место в дворцовой иерархии — аккурат между Псарем королевских угрь-терьеров и Запасным тенором капеллы менестрелей. Представьте себе горечь его разочарования, когда ему вдруг приходится потесниться из-за Наследного носильщика царской клюшки.
Однако прежде всего стоило опасаться недовольства церкви. Жрецы всех шестидесяти семи богов Оума приняли новую религию в штыки. Верховный жрец Чета, председательствовавший на внеочередном заседании церковного профсоюза, произнес блестящую речь. Убеленный сединами оратор твердо заявил, что, хотя и никогда не считал себя сторонником принципа закрытого клуба, в жизни всякого мыслящего человека есть предел терпению, и, по его мнению, этот предел настал. Одобрительные возгласы, сопровождавшие эти слова, говорили о том, как точно он выразил общее настроение.
* * *Внимательнее всех выступление жреца слушал сводный брат царя, Аскобарух, мрачный, разочаровавшийся в жизни тип с хищным взглядом и коварной ухмылкой. Аскобарух с детства терзался честолюбивыми помыслами, но до сих пор казалось, что он так и отправится в могилу, не утолив желания власти. Он жаждал стать царем Оума, и вот, наконец, судьба улыбнулась ему. Искушенный в дворцовых интригах Аскобарух понимал: жрецы — серьезная сила, стоящая за всеми успешными дворцовыми переворотами. Самым важным для замысла Аскобаруха был его преподобие верховный жрец Чета.
