Эмиль Золя - Тереза Ракен. Жерминаль
— Ах, вот вы где! — сказал он затем, увидев Грегуаров. И, быстро повернувшись, заговорил с директором: — Так, значит, это верно? Я только что узнал от своего инженера… У меня-то нынче утром все рабочие спустились в шахту… Но ведь и их может захватить. Я беспокоюсь… Как у вас? Что происходит?
Денелен приехал верхом на лошади и явно был встревожен: говорил чересчур громко, делал резкие жесты; он был похож на отставного кавалерийского офицера.
Господин Энбо начал было рассказывать ему о создавшемся положении, но тут лакей распахнул двери в столовую. Директор, прервав свою речь, пригласил Денелена:
— Позавтракайте с нами. За столом продолжим разговор.
— Пожалуйста, как вам угодно, — ответил Денелен, настолько занятый своими мыслями, что принял приглашение без всяких церемоний.
Но тотчас же он спохватился и, повернувшись к г-же Энбо, принялся извиняться за свою невежливость. Впрочем, хозяйка приняла его с очаровательным радушием. Приказав поставить седьмой прибор, она рассадила гостей: по одну сторону от хозяина дома посадила г-жу Грегуар, по другую Сесиль; по правую руку от себя — г-на Грегуара, по левую — Денелена; Поля Негреля — между Сесиль и ее отцом. Когда приступили к закускам, она сказала с улыбкой:
— Прошу извинить меня, — я хотела угостить вас устрицами… По понедельникам, как вы знаете, в Маршьене можно достать свежих устриц — их привозят из Остенде. И я велела запрячь лошадь, чтобы кухарка съездила за ними… Но она испугалась: а вдруг ее закидают камнями!
Раздался дружный взрыв смеха. Все нашли, что история презабавная.
— Тише, тише! — смущенно сказал г-н Энбо, поглядывая на окна, из которых видна была дорога. — Им совсем не нужно знать, что мы сегодня принимаем гостей.
— Ну, уж этой вкусной колбасы, они, во всяком случае, не получат, заявил г-н Грегуар.
Все опять засмеялись, но уже не так громко. Каждый чувствовал себя очень неуютно в этой столовой с фламандскими гобеленами на стенах, с дубовыми старинными ларями; за стеклами буфетов блестела серебряная утварь; с потолка свешивалась большая лампа, и в округлых полированных стенках ее медного резервуара, как в зеркале, отражались пальма и длинные листья «дружного семейства», зеленевшие в больших майоликовых горшках. За окном стоял декабрьский день, дул резкий северный ветер, но ни малейшего его дуновения не проникало в комнату, — тут было тепло, как в оранжерее, в воздухе разливался тонкий аромат ананаса, разрезанного на ломтики и доданного в хрустальной чаше.
— А что, если задернуть занавеси на окнах? — спросил Негрель, которому хотелось, потехи ради, напугать Грегуаров.
Горничная, помогавшая лакею подавать на стол, решила, что это приказание, и задернула занавеси на одном окне. Тогда начались бесконечные шуточки: рюмку, стакан, вилку опускали на стол с величайшей осторожностью; каждое блюдо восторженно приветствовали, будто оно случайно уцелело от грабежа в захваченном городе; но за этой наигранной веселостью таился глухой страх, и он проскальзывал в невольных взглядах, которые сотрапезники бросали на дорогу, словно полчища голодных следили оттуда за пиршеством.
После омлета с трюфелями подали речных форелей. Разговор зашел о промышленном кризисе. За полтора года дела так ухудшились!
— Это было неизбежно, — сказал Денелен. — Процветание, наблюдавшееся за последние годы, должно было привести нас к этому… Вспомните, какие огромные капиталы заморожены — капиталы, вложенные в железные дороги, в строительство портов, каналов. А сколько денег поглощают безрассудные спекуляции! Да возьмите, к примеру, хоть наш департамент: у нас понастроили столько сахарных заводов, словно с наших свекловичных полей можно собирать три урожая… Нечего сказать, дожили! Нынче денег не достанешь, надо ждать, когда получатся прибыли на затраченные миллионы: а отсюда — убийственное отсутствие сбыта и полный застой в делах.
Господин Энбо оспаривал эту теорию, но признавал, что годы благоденствия развратили рабочего.
— Подумайте только! — воскликнул он. — На наших шахтах эти молодцы зарабатывали до шести франков в день, — вдвое больше, чем они зарабатывают в настоящее время! И тогда они жили хорошо, привыкли роскошествовать. Теперь им, разумеется, трудно перейти к былой воздержанности.
— Господин Грегуар, — прервала его г-жа Энбо, — скушайте, пожалуйста, еще кусочек форели… Очень нежная рыба, не правда ли?
Директор продолжал:
— Но… скажите на милость, разве это наша вина? Мы сами жестоко пострадали… Заводы закрываются один за другим, и нам теперь невероятно трудно сбывать запасы угля. Поскольку спрос на уголь все уменьшается, мы просто вынуждены снижать себестоимость… А рабочие не желают этого, понять.
Наступило молчание. Лакей обносил всех жареными куропатками, а горничная наливала гостям шамбертен.
— В Индии голод, — сказал Декелей вполголоса, словно говорил с самим собой. — Америка больше не дает нам заказов на чугун и сталь, и этим нанесем жестокий удар нашим доменным печам. Все между собою связано, достаточно одного отдаленного толчка, чтобы поколебалось равновесие во всем мире… А империя так гордилась этой промышленной горячкой!
«Жерминаль»
Он принялся за куропатку. Потом сказал громче:
— Хуже всего то, что для понижения себестоимости надо производить больше, а иначе приходится снижать расходы за счет заработной платы. И рабочие с основанием могут сказать, что их заставляют расплачиваться за хозяйские убытки.
Такое признание, вырвавшееся у этого, откровенного человека, вызвало спор. Дамам было скучно. Впрочем, каждый уделял немало внимания своей тарелке, так как у всех разыгрался аппетит. Выходивший из столовой лакей вдруг возвратился и, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.
— Ну, что там? — спросил г-н Энбо. — Если депеши, принесите сюда… Я жду ответов.
— Нет, сударь. Пришел господин Дансар, ждет в прихожей. Не хочет вас беспокоить.
Извинившись перед гостями, директор велел позвать старшего штейгера. Тот вошел и остановился в нескольких шагах от стола; все повернулись и смотрели на рослого, запыхавшегося Дансара, очевидно прибежавшего с важными новостями. Он сообщил, что в рабочих поселках все спокойно; но к господину директору придет делегация, — это дело решенное. Может быть, она будет здесь через несколько минут.
— Хорошо. Благодарю вас, — сказал г-н Энбо. — Прошу делать доклад ежедневно: утром и вечером. Поняли?
Лишь только Дансар вышел за дверь, опять начались шуточки, все набросились на «русский салат», говоря, что нельзя терять ни минуты, а иначе так и не успеешь его поесть. Но все особенно развеселились и смеялись до упаду, когда Негрель попросил у горничной хлеба, а она ответила: «Пожалуйста, сударь», — так тихо, с таким испуганным лицом, как будто за ее спиной стояла целая шайка бунтовщиков, готовых резать, грабить, насиловать.
— Можете говорить громко, — снисходительно сказала г-жа Энбо, — они еще не пришли.
Директору принесли пачку писем и депеши, и одно из писем он пожелал прочесть вслух. Это было письмо Пьерона, который в почтительных выражениях сообщал, что он вынужден принять участие в забастовке, а иначе рабочие расправятся с ним; кроме того, он уведомлял, что не мог отказаться и вошел в состав делегации, хотя очень осуждает такое выступление.
— Вот вам свобода труда! — воскликнул г-н Энбо. Все опять заговорили о забастовке и спросили его мнение.
— О-о! — ответил г-н Энбо. — Нам не привыкать. Знаем мы эти забастовки: неделю, ну, самое большее две недели, будут лодырничать, как в прошлый раз. Будут шататься по кабакам. А когда наголодаются, вернутся в шахты.
Денелен покачал головой.
— Нет. Я не могу смотреть на все это так спокойно… На этот раз они, по-видимому, лучше организованы. Нет ли у них кассы взаимопомощи?
— Есть. Но в этой кассе три тысячи франков, не больше. Далеко ли они с этим уйдут? Подозреваю, что вожаком у них стал некий Этьен Лантье. Он хороший работник. Мне жаль будет уволить его, как я уволил когда-то их знаменитого Раснера, который продолжает, однако, отравлять рабочих Ворейской шахты своими идеями и своим пивом… Ну, все равно. Через неделю половина наличного количества рабочих спустится в шахту, а через две недели и все десять тысяч встанут на работу.
В этом г-н Энбо был твердо убежден. Беспокоила его только возможная немилость правления, если на директора возложат ответственность за забастовку. С некоторого времени он чувствовал, что к нему меньше благоволят. И вот, отодвинув тарелочку с салатом, который он положил себе, г-н Энбо еще раз перечитал депеши, полученные из Парижа в ответ на его сообщения, и старался проникнуть в скрытый смысл каждого слова. Гости извиняли его, — ведь завтракали, можно сказать, по-военному, — закусывали на поле боя перед первыми выстрелами.
