Джон Пристли - Улица Ангела
— Алло! — весело крикнула Лина с порога соседней комнаты.
Но вдруг голос ее замер: Тарджис обернулся и посмотрел ей в лицо.
— Вы? — ахнула она, широко раскрывая глаза. — Так это вы? — Лицо ее вытянулось, голос дрогнул.
Он пытался что-то сказать.
— Вы пришли к отцу по какому-нибудь делу? — спросила она.
— Нет. Я хотел видеть вас… Лина.
— Зачем?
— Вы сами знаете, Лина…
Она шагнула вперед.
— Нет, не знаю. Отец скоро вернется… он может прийти с минуты на минуту…
— Он не придет, — угрюмо перебил Тарджис.
— А вы откуда знаете, что не придет? Ничего вы не знаете.
— Знаю. Мне известно, где он, и я знаю, что он вернется не скоро.
— Да, это на вас похоже… Так вот почему вы здесь! Вы шпионите и бегаете за мною повсюду. Ставите меня в глупое положение. Вы ведете себя как дурак. Да, так и знайте — как несносный дурак!
— Не все ли равно… Я хотел вас видеть.
— Ну а я вас видеть не хочу! — крикнула она, свирепея. — И вам пора это знать. Но вы намеков не понимаете. Так я вам прямо скажу, что не хочу больше с вами встречаться.
— Почему, Лина?
— Потому что не хочу, вот и все… Раз я вас знать не хочу, почему вы не уходите и не оставляете меня в покое? Я не хочу, чтобы вы приставали ко мне и прокрадывались сюда в таком невозможном виде. Оттого что я раз вас пожалела и от скуки приласкала, вы вообразили, что я буду тратить все свое время на то, чтобы таскаться с вами по кино?
— Послушайте, Лина…
— Я уже вам сказала, что не стану слушать! Если бы вы только посмотрели на себя со стороны! Уходите прочь. Не хочу ничего слышать! Я не хотела быть к вам жестокой, но вы так глупы и меня тоже ставите в глупое положение.
— Лина. Ну, пожалуйста… одну минуту… выслушайте меня…
— Ах, да уходите вы наконец! Болван!
— Вы будете слушать! — резко крикнул Тарджис. Он подскочил к ней, уронив шляпу, схватил ее за обе руки и держал крепко. Пока Лина боролась с ним, пытаясь вырваться, он излил в бурном, безудержном потоке отрывочных фраз всю историю своей любви, первого робкого обожания издали, потом страсти, восторгов и мук. К концу руки его неожиданно ослабели, разжались, и Лине удалось освободиться. Она его не слушала. Она была вне себя от злости.
— Вы мерзкий… мерзкий… — шипела она, задыхаясь, ловя ртом воздух. И вдруг взвизгнула: — Уберите прочь свои грязные лапы! — и уперлась ладонями в лицо Тарджису, отталкивая его.
А у него что-то рвалось внутри, как рвутся туго натянутые струны.
— Ах так! Ну хорошо, за это я вас буду целовать! — крикнул он и, раньше чем она успела увернуться, обхватил ее руками. Мускулы у него были слабые, но сейчас возбуждение придало ему силы. Он прижал к себе Лину и стал целовать короткими поцелуями, а она только билась и извивалась в его руках. Близость ее тела, нежная щека, пылавшая под его губами, запах ее волос сводили его с ума. Вся нежность к ней исчезла, кровь в нем забурлила и гибельным водопадом ревела в ушах. Он все не выпускал девушку, вряд ли замечая, что она колотит его по лицу.
Лина порывисто изогнулась, так что ей удалось освободиться.
— Вы грязная, гадкая свинья! — крикнула она. — Сейчас же пустите меня! Вы мне противны. Если вы еще раз меня тронете, я буду кричать до тех пор, пока не сбегутся соседи.
Тарджис посмотрел ей в лицо — и вдруг она в один миг стала ему ненавистна, и что-то в нем сломалось, и бурная волна слепой ярости захлестнула его. Крик Лины оборвался, потому что его руки обхватили мягкую белую шею и сжимали, сжимали ее и бешено трясли тело девушки. Голова ее дергалась из стороны в сторону, как у заводной куклы. Рот открылся, глаза лезли из орбит, и на нее просто неприятно было смотреть, у нее был смешной и безобразный вид, такой смешной и безобразный, что руки Тарджиса, действовавшие теперь сами по себе, независимо от его воли, сильные и властные, крепче стиснули ее шею.
Жуткие хриплые звуки выходили из ее открытого рта. Тело внезапно обмякло, и когда руки Тарджиса разжались, Лина с закрытыми глазами упала на спину, ударившись при этом головой об угол дивана, и покатилась по полу каким-то клубком, состоявшим из беспорядочного вороха одежды и белого тела.
Прошла минута. Лина не шевельнулась, не вздрогнула. Тарджис, крадучись, шагнул ближе, не отрывая глаз от той части ее лица, которая была ему видна, багровой и застывшей. Ее тело было совершенно неподвижно. Тарджис подождал еще минуту, медленно, с трудом отвел глаза и уставился на пестрый ящик с папиросами, стоявший на столике у дивана. Ярко раскрашенная картинка изображала турчанку. Он еще недавно брал папиросы из этого ящичка. Папиросы были очень хорошие, заграничные. Наверное, турецкие, из тех, что в Англии не продаются. Над картинкой какая-то надпись на незнакомом языке. Медленно-медленно оторвал он глаза от турчанки и снова посмотрел на лежавшее на полу тело. Лина… Не шевелится. Нет, это больше не Лина, это труп. Так лежать может только мертвец. Лина мертва.
Он перестал думать. Мыслей больше не было, исчезли все до единой. Он подобрал свою шляпу и, волоча ноги, вышел в переднюю, а оттуда на лестницу, оставив дверь настежь. Когда он был уже внизу, в передней, кто-то вышел откуда-то. Может быть, и заговорил с ним, но он не обратил на это никакого внимания и вышел из дому. На воздухе, в темноте ему стало легче.
4
Все прямо и прямо по Мэйда-Вейл, мимо уединенных особняков, мимо длинных кварталов жилых домов, похожих на ярко освещенные крепости, шел он ровным, неторопливым шагом, не останавливаясь, как человек, который твердо знает, куда идет и сколько времени придется идти. А между тем он шел без цели, он просто двигался, он уходил от комнаты с пестрыми подушками, раскрашенными коробками, с неподвижным ворохом одежды и тела на полу у низкой тахты. Все казалось ему не совсем реальным. И сам он казался себе героем какого-то фильма, который движется на экране.
Кто-то заговорил с ним. Рослый мужчина в кепке и дождевом плаще словно вырос перед оторопевшим Тарджисом и спросил почти сердито:
— Послушайте, как мне пройти на Неджент-Террас?
И когда Тарджис буркнул, что не знает, что он не здешний, рослый мужчина ответил, что и он тоже не здешний и все, у кого он спрашивал дорогу, тоже не здешние, чужие, будь они прокляты! Тарджис пошел дальше. Он примечал все вокруг, но все по-прежнему казалось только экраном, на котором проходит фильм. Мэйда-Вейл перешла в ярко освещенную и людную Эджуэр-роуд, цепь залитых светом витрин, баров, театральных подъездов, лотков уличных торговцев и бледных лиц. У дверей трактира вопила пьяная женщина. У входа в кино стояла в ожидании толпа людей. Их развлекал пением какой-то субъект с банджо. Два китайца вышли из кондитерской. «Все конфеты собственного изготовления»… Скверно запахло жареной рыбой. Дальше двое мужчин затеяли драку. Одного из них жена пыталась оттащить… «Хороший макинтош за двадцать пять шиллингов…» Господи, какая уйма искусственных бананов, и ничуть они не похожи на настоящие… Тот человек, что стоит на пороге лавки, — точь-в-точь Смит, просто его двойник… Все это плыло перед глазами, как цветной фильм, но в этом фильме были живые глаза и тяжелые, больно толкающие тела… Вот Мраморная арка и кучка людей, ожидающих автобуса.
Вдруг он как-то сразу почувствовал, что болен и страшно устал. От тела остались лишь какие-то мелкие, ноющие, старые кости, а голова стала огромной, и в ее зияющей пустоте стоял гул, лязг, глухой шум — сильнее, чем на улице, где мчались автомобили. Он пытался собрать мысли. Неужели правда, что он был там и сделал это? Он так часто представлял себе, как входит в эту комнату, воображение рисовало ему столько различных сцен свиданий с Линой… Быть может, и это последнее свидание тоже — только плод его воображения? Сделал он это или нет? Пальцы его сомкнулись вокруг призрачной шеи и остро напомнили, что он действительно сделал это. Да, значит, ничего нельзя изменить. Он снова увидел перед собой эту комнату, как будто перед ним внезапно раздвинули занавес. Увидел себя. Турчанку на коробке с папиросами, а там, на полу, — неподвижное тело. Что-то внутри завыло, как пойманный в капкан обезумевший зверек. А в то же время бормочущий голос твердил монотонно, что это несчастный случай, просто случайность, только случайность, что он нездоров, сильно нездоров, болен, нервы и все прочее, да, нервы, да, он совсем болен. Слезы подступили к глазам при воспоминании, что множество людей говорило ему это. Да он и сам знает, что это правда. Тут подошел автобус, и все стали входить в него, так что и он тоже вошел и уселся. У сидевшего рядом с ним мужчины он заметил на затылке большую опухоль и на миг пожалел его, а потом забыл и о соседе с опухолью и обо всех остальных пассажирах, забыл об Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, летевших мимо сверкающим фризом. Он не заметил, куда идет автобус, ему было все равно. На него словно столбняк нашел.
